— Я пойду покурю, а то вы такие шумные, — вздыхает Марк, а потом встает с кресла, кивая Донхёку идти с ним.

— Я с тобой пойду, воздухом подышу, — улыбается он, хватая куртку Джемина, чтобы не доставать из шкафа свою.

— Знаем мы, каким вы воздухом дышите, — усмехается Джэ, падая в освободившиеся от Марка кресло.

Донхёк бросает на Чона недоумевающий взгляд, а потом все же решается спросить, каким же воздухом они с Марком дышат.

— Свежим, Хёк, свежим, — вздыхает Джун, выпроваживая друга из палаты, — идите уже.

Марк с довольной улыбкой на губах тянет Хёка к выходу, который без сопротивлений поддается. Парни покидают палату, оставляя уже вновь начавших шуметь, друзей одних. Марк спрашивает, как Донхёк себя чувствует и не разболелась ли его голова, на что юноша с улыбкой отвечает, что сейчас он себя чувствует, как Ли Хэчан.

День сто восемнадцатый

Искать нужно своего человека, а не половинку. Вы будете похожи, несмотря на то, какие разные.

Мы настолько привыкли вглядываться вдаль, что зачастую забываем замечать вещи, которые рядом с нами. Люди постоянно куда-то бегут, постоянно спешат, поддаваясь ритму больших городов, но так ли это необходимо? С самого детства они смотрят только в будущее, и это, возможно, отчасти правильно, только вот в большей или меньшей части? Марк никогда не хотел становиться врачом, это была единственная профессия, в которой парень себя не видел никак и никогда. Врач — это не просто работа, это талант, отдача и судьба. Парень всегда боялся ответственности, возложенной на плечи должностью, всегда боялся, что от его действий может зависеть самое ценное — жизнь. Но, несмотря на нежелание, сколько себя помнил, Минхён смотрел только вперед, не оглядываясь по сторонам, все время шел к нежеланному из-за требований и давления семьи, все время боялся остановиться и задуматься о том, что нужно ему самому, к чему он сам стремится. Только недавно юноша смог отыскать для себя ответ, единственное, чем хочется заниматься — музыка — чистая, искренняя и настоящая музыка, которая послужит вдохновением для каждого, кто ее услышит, которая сможет спасти. Обнаружил это Марк, к сожалению, поздновато для него самого, когда все же смог остановить бешеный ритм жизни, когда познакомился с Донхёком и внезапно для себя осознал, что будущего может и не быть, что жить надо прямо сейчас.

— Минхён, ты меня слушаешь? — мужчина уже второй раз окликает задумавшегося сына, — Ты уверен, что хочешь это сделать? Будет много волокиты, придется многое пройти.

— Я знаю, — юноша кивает, придвигаясь к краю кресла и опираясь локтями в свои колени, — но я хочу этого.

Они сидят в просторном кабинете главного врача за журнальным столиком и, как-то даже по семейному, пьют красный чай, обсуждая дальнейшую судьбу интерна. Сам юноша уже давно обдумывал это, изучал много литературы, пока Донхёк спал у него на груди и много разговаривал с профессорами больницы в свободные минуты. Если уж и идти дальше по этому пути, то избрав именно такую узкую тропинку.

— Онкология это довольно серьезно, а ты, насколько я помню, не очень-то и горишь врачебным делом, — вздыхает отец Минхёна, снимая с переносицы очки и потирая уставшие глаза.

— Все изменилось, я хочу спасти столько людей, сколько смогу.

— Это ведь из-за того юноши, да? — мужчина поднимает взор своих карих глаз, которые у Марка от него, — и до меня слухи долетели о вашей дружбе.

— Он меняет мир, — Марк с легкой улыбкой ставит чашку с теплым чаем, который отпил несколькими секундами раннее, а потом поднимает взгляд на отца. — Он меняет меня.

***

Джиён заходит в палату Донхёка с яркой улыбкой, выпроваживает засидевшегося там Ренджуна и объявляет, что анализы у Хёка стали лучше, чем на прошлой неделе.

— Я сдавал анализы? — парень задумчиво чешет рукой затылок, ведь он не помнит такого, но раз уж Джиён принесла результаты, значит, и правда сдавал. — Как-то из головы вылетело…

Девушка мягко улыбается, гладит Хёка по мягким взъерошенным волосам и добавляет, что видела Марка и он сказал, что скоро заглянет к Донхёку с парочкой вкусностей, которые парень и правда очень хотел. Иногда кажется, что если съесть шоколадку, то мир враз становится лучше и, на самом деле, так и есть. Люди могут думать, что это глупо, что съеденная тобой сладость ничего не меняет, но это большое заблуждение, ведь такая мелочь меняет тебя. Будь то купленный милый брелок, который заставил улыбнуться на улице с прилавками, где бабушки продают миленькие и такие ненужные вещи, будь зеленый мармеладный мишка, которого любишь больше красного или же какой-то человек — не важно, ведь все в этом мире меняет людей. Когда происходят изменения в одном, то цепочкой процесс перетекает в изменения в другом, все взаимосвязано, а значит, шоколадка, поднявшая настроение, может изменить взгляд человека на что-то, ведь и настрой изменился. Пускай это все незначительно, мало и, казалось бы, совсем не имеет никакого значения, но жизнь строится на мелочах и каждый сам выбирает за какие мелочи цепляться: за ворчащую в автобусе бабку или же за улыбку незнакомого малыша. Марк выбирает малыша, а Донхёк выбирает Марка.

— Я пойду, мне еще нужно к другим заглянуть, — девушка мягко улыбается, а потом внезапно кое-что вспоминает, — кстати, недавно Сохён приходила, но ты спал, так что она просто ушла, так и не заглянув.

Донхёку кажется, что он уже слышал это имя, возможно, у него даже была какая-то знакомая с таким. Но почему-то в голову ничего не лезет, все как-то мутно и непонятно, Донхёк не может вспомнить, знает ли кого-то с таким именем или же он просто его где-то слышал. Неприятное ощущение, опутывающее все сознание парня.

— Кто такая Сохён? — у Джиён после этих слов сердце, кажется, надламывается.

— Это… Она твоя подруга детства, — девушка целует парня в макушку, а потом спешит удалиться из палаты, пока он не заметил слез, блестящих в ее глазах.

Комментарий к часть третья: реминисценция

реминисценция - смутные воспоминания.

========== 3.1 ==========

День сто двадцатый третий

Когда-то давно в одной из книжек Джэхёна по психологии Марк вычитал, что искусство помогает людям чувствовать себя лучше, оно лечит душу и спасает от пучины депрессии, куда каждый неизлечимо больной падает. Эта терапия не звучит слишком уж глупо, а учитывая то, что парень сам довольно неравнодушен к творчеству, которое не раз спасало, он и вовсе в это верит, а потому появляется на пороге Донхёка с ватманом и красками в руках. Выглядит это весьма нелепо, ведь двух его рук явно мало для огромного количества маленьких коробок, что он старается в них уместить.

— Это еще что? Ты перепутал художественный кружок с моей палатой, — смеется младший, взирая на Марка, раскладывающего все на полу.

— Не язви и вылезай давай, ты там уже пролежни отлежал, наверное, — усмехается интерн.

Донхёк нехотя выбирается из своей тепленькой и мягонькой кровати, помогает Марку постелить на пол небольшой плед, чтобы сидеть было не так холодно и разглядывает все материалы, которые парень притащил для рисования. Донхёк пока еще не совсем понимал, что это значит и зачем это вообще, но выглядело довольно интересно, особенно, когда Марк что-то бормотал себе под нос, совершенно на Хёка внимания не обращая.

— Так, вроде бы ничего не забыл, — выдыхает старший, садясь по-турецки рядом с младшим.

— Для чего это вообще и где ты достал столько красок? — Хёк вертит в руках одну из коробочек с яркой гуашью, разглядывая красочную детскую упаковку.

— Одолжил у детей, — Марк улыбается и достает пару кисточек, смачивая обе, в уже налитой им, воде, — они довольны щедрые, сказали, что обидятся, если я не заберу все краски.

— Просто они меня любят, — смеется Донхёк, принимая одну из кистей и открывая попутно с этим желтую баночку.

На самом деле парень не знал, что ему следует нарисовать, но кисть все же макает, набирает немного цвета и принимается вырисовывать различные круги и квадраты, попеременно добавляя в свою абстракцию черные мазки. Минхён старается не отставать, окунает кисть в красный цвет и рисует в нижнем углу маленький цветочек, который, по идее, должен был быть маком, но с художествами у парня настолько плохо, что вместо мака в углу красовалась красная ромашка, коей ее обозвал Донхёк.