Вокруг меня был шум, в темноте лица казались странными, свет падал неравномерно, выхватывая чей-то слишком длинный или толстый нос, обвислый подбородок, неровные уши, торчащие волосы… Три-четыре женщины почему-то встали и стали придвигаться ближе к сцене, пританцовывая, хотя под такой рок танцевать неудобно – движения получаются слегка в рапиде – как будто ты очень тяжелый, хочешь активно танцевать, но тело не дает размахнуться и развернуться. Я поняла, что у сцены начинаются танцы. Странно, конечно, танцевать под песни на политическую тематику, но вот Андреев запел об одиночестве, своеобразном, понятном каждому жителю мегаполиса – когда ты один в огромной, постоянно двигающейся человеческой массе. К разгорячившимся женщинам подошла еще пара и стала танцевать в обнимку.
Две девчушки, зашедшие сюда, скорей всего, случайно, на бесплатный концерт, одна с красными волосами, висящими по лицу, другая – в ободке со светящимися меховыми ушами, стали пробираться мимо нас к выходу. Места было полно, но одна споткнулась о мою ногу и меня же грязно обругала. Я поежилась… Какая-то фантасмагория… Андреев с его высокими словами о справедливости и равенстве, о необходимости образования и самообразования, работы над собой, с его последним фильмом о нашей погибающей культуре, который он снимал совершенно бескорыстно – снял и поставил во все Сети, без рекламы, просто так – чтобы вся страна и все люди могли посмотреть… Он и вся эта атмосфера… Но он же не виноват… Люди такие пришли…
Я никак не могла проникнуться его песнями. Сказать себе, что мне это не очень нравится, я тоже не могла.
– Отдохнем пару минут! – в этот момент сказал Андреев, спрыгнул со сцены и пошел к стойке бара. Идти нужно было мимо нас с Ульяной.
Я замерла. И Ульяна вытянулась на своем высоком стуле.
Андреев шел очень независимый, слегка улыбаясь, но ни на кого в отдельности не глядя. Нас с Ульяной не видеть было невозможно. Мы, как две дуры или как две умные и красивые студентки МГУ (это как посмотреть), сидели на высоких стульчиках прямо в центре темного зала. Со сцены нас, может, и не было видно. А проходя в полуметре от нас, не заметить было невозможно.
Но Андреев и головы не повернул, и глазом не моргнул. Как смотрел куда-то в свое, одному ему видное окошко, откуда, наверно, к нему приходят и звуки, и слова, и все образы, которыми он наполнен, так и прошел, не заметив нас. Или сделав вид. У человека же обзорное зрение. Не такое, как у стрекозы, но и не такое, как у крота.
Я обернулась посмотреть, куда же он все-таки идет и зачем. Андреев на самом деле подошел к стойке бара, перекинулся парой слов со стоявшим парнем, которого он представлял в перерыве между песнями как своего соратника и талантливого фотографа, залпом выпил из рюмки и вернулся обратно, раскрасневшийся и очень довольный. В руке у него что-то было. Проходя мимо нас, он изо всей силы куснул сухую рыбу, просто рванул ее зубами, быстро прожевал и проглотил, руки отряхнул и еще незаметно вытер о штаны.
– Вот так! – сказал он непонятно о чем, впрыгнув на сцену. – Продолжим!.. Все налили себе?
– Все! – нестройно крикнули ему несколько голосов.
– Я ничего не понимаю, – шепнула мне Ульяна.
А я порадовалась, что она первая об этом сказала.
Мне было и стыдно, и жалко Андреева, мне казалось, что ему крайне неловко. Я была уверена, что пил он у стойки не водку и не коньяк, а просто воду. А закусывал рыбой… не знаю зачем. Не мог такой человек, как Андреев, на своем концерте напоказ пить и закусывать. Такой глубокий, такой талантливый. Или это вообще не он. Его брат. Мне же показалось, что он немного не похож на себя…
Андреев спел следующую песню и прокричал:
– Ну что, о чем эта песня, а, други?
– Ни о чем! – радостно заорал парень, сидящий рядом с нами, выкинув вверх руку с «козой» – с торчащим указательным пальцем и мизинцем. – Ни! О! Чем!
Другие завыли, закричали, захлопали, затопали. Но не очень дружно. Народу было мало. В зале сидели в основном ровесники Андреева – лет по тридцать пять – сорок. Кому-то хотелось казаться моложе, это было понятно по выкрикам и поведению, особенно к середине концерта, но это ведь практически невозможно. Возраст виден во всем, даже в том, как человек сидит. Если бы здесь были Рома и Борис, мои однокурсники, или наши новые знакомые с философского, они бы вели себя совсем по-другому. Когда наши мальчики смеются, вместе с ними начинают смеяться и преподаватели, которые только что обещали им «незачет-автомат» на летней сессии. Такой у них счастливый, глупый смех, сметающий все границы, которые ставит нам наш разум. «Я смеюсь – значит, я существую». Такой принцип у наших мальчиков. Можно целую пару смеяться над несмешной шуткой «Рома – ты гавайский ром. Рома – ты гавайский ром…», и неважно, что в прошлую пятницу они уже заводились и две пары угорали над тем же самым. Время прошло, они забыли, им опять смешно.
Самое удивительное, когда мы проходили недавно теорию смеховой культуры Бахтина, мальчики активно отвечали на семинаре, даже не догадываясь, что сами – ее яркое воплощение. Наши Рома, Боря и Антонс, наша мужская «половина».
Андреев пел без перерыва, я удивлялась, как он, непрофессиональный певец, выдерживает такую нагрузку. Пел он на самом деле плохо, но когда первый шок прошел, мне… понравилось. Просто это – какое-то другое качество человека, который нравится всем, и своими слабостями, в том числе. Это и есть, наверное, любовь. Как могла от него уехать жена? Я ведь не знаю, что у них произошло, только по отрывкам того, что писал он, и по тем фотографиям, которые ставит она в Сеть, могу делать какие-то выводы. Не скажу, что мне очень приятно смотреть на ее фото и думать, что она его жена… Лучше бы этих фотографий не было. Но я на нее подписалась, и теперь мое утро часто начинается с того, что в ленте появляются фотографии Ларисы Андреевой. Или она не Андреева, не знаю. В Сети у нее японское имя вместо фамилии. Где-то промелькнуло, что ее брат – Звалюк, но осталась ли у самой Ларисы эта фамилия, меняла ли она ее при замужестве, я не знаю.
Фотографируется Лариса часто на лежаке у бассейна, в купальнике, или же с бокалом вина в каком-нибудь американском кафе. Жена у Андреева не красивая, но манкая, это, наверное, самое правильное слово. У нее на всех фотографиях одно и то же выражение, как будто она сейчас скажет: «А ну-ка, догони, попробуй! Слабак…» И Андреев бежит за ней, бежит уже много лет, и догнать, судя по всему, никак не может, и всегда при этом знает, что он, умный, начитанный, талантливый, блестящий журналист и режиссер-документалист, – просто «слабак»!
У меня ощущение, довольно неприятное, что я за ними подсматриваю в замочную скважину. Но ведь они сами выставляют свои фотографии, которые теперь живут в Сети собственной жизнью. Любой человек может эту фотографию скачать, рассмотреть, отредактировать, поменять, как угодно, – подрисовать усы или татуировку Ларисе и пустить в Сеть уже такую ее фотографию, с огромными усами, прикрепить ее голову к другому телу, вклеить себя, написать любые слова под фото… И никто никогда из Сети, пока она существует, эту фотографию вынуть не сможет. Разве что случится глобальное отключение электричества или к власти придет мировое правительство, которое введет какие-то новые законы и ограничения. Не разрешит Лариске посылать своему брошенному мужу приветы из Америки через всю мировую Сеть, через сотни любопытных и совершенно равнодушных глаз.
Зимой, когда я приезжала на каникулы, мы много с бабушкой философствовали на эту тему. Что делать и куда мы все идем? Бабушке легко – она предлагает вернуться в 1914 год, до начала Первой мировой войны. Как это сделать, бабушка не знает, но предлагает постоянно. О том, что происходит в Сети, моя бабушка знает отлично, потому что сама пользуется Интернетом, подписана на всякие монархические группы.
А лучшая подруга моей бабушки, тетя Маруся Бибеткина, которую мы с мамой, подмигивая друг другу, зовем «Пипеткина», увлеклась Инстаграмом и стала заправским фотографом. Сначала она фотографировала на телефон свои цветы и вид из окна. Потом стала фотографировать своего кота и себя. Селфи ей не понравились, она сосредоточилась на коте, выставляя в Сеть каждый день до пятнадцати фотографий кота. И надо сказать, у нее нашлись подруги по несчастью (несчастье – отсутствие головного мозга). Они пишут ей комментарии, она им… Так дружба и завязалась, Маруся Пипеткина стала проводить по несколько часов в день в Инстаграме, желая своим виртуальным «френдам» доброго утречка, доброго дня, доброго вечера и спокойной ночи. Тетя Маруся назвалась в Сети «marusenka», и вот эта «Марусенка» просто с ума сошла, на мой взгляд. Она фотографирует свою чашку кофе, пишет «Дарю вам чашечку этого ароматного кофе» и ставит в Сеть. И ей мгновенно несутся ответы не только с разных концов России, но и мира: «Спасибо, marusenka, спасибо! Какой вкусный кофе! Thanks, my dear friend! Soooooo sweeeeeeet!»… Ну и прочие сладкие-пересладкие «чмоки-чмоки» на доступных тете Марусе и ее виртуальным со-болтушкам языках, то есть на искаженном русском и искаженном английском, очень удобном, международном примитивном языке.
