Следователь демонстративно захлопнул блокнот. Очевидно, последние мои сообщения показались ему лишенными питательной информации.

– Сейчас стало модным хоронить СССР. Просто толпы гробовщиков стоят наготове. Интересно, что если присмотреться, то в их рядах сплошь те, кто еще недавно цитировал всех Ильичей, целовал моральный кодекс строителя коммунизма и хапал за это жирный кусище. Брат супруги моей, к примеру, учился в Академии общественных наук, слыхали о такой? Кузница кадров. А потом преподавал там. Теперь кричит, что его всю жизнь притесняли. К кормушке притесняли?! И ведь не возмущался, когда его мордой в черную икру тыкали. Теперь выясняется, что он через силу жил в четырехкомнатной квартире, перебарывая себя, шлялся по заграницам. Его, видите ли, все эти годы терзала мысль о свободе, которой лишен советский человек.

Аникеев сплюнул через перила и дал вывод:

– Формула жизни современного интеллигента проста, нужно держать нос по ветру, чтобы вовремя унюхать, в какое корыто начнут наваливать жрачку.

Он явно хотел развить тему исконной гнилостности всякой интеллигенции, но осекся. Честно говоря, судя по вялому старту нашей беседы, я не ждал такого выброса откровенности. В качестве граждански мыслящего собеседника этот бородавчатый майор мне был совершенно не нужен. Я подождал немного, пока гневное «я» само собой вернется в пределы, ограниченные следственным мандатом, и продолжил:

– Модест Анатольевич никоим образом не относился к числу тех, кого вы так образно назвали могильщиками. Наоборот, он был одним из тех немногих, кто утверждал, что у Советского Союза есть будущее. Но, как умный человек, не считал это будущее прямым продолжением прошлого. Вместе с тем и катастрофу, то есть развал, гражданскую войну, голод и тиф, не считал чем-то неизбежным.

Аникеев уже переборол приступ неловкости, который у него, несомненно, был после внезапного воспоминания о недобросовестном родственнике. Помогла ему в этом Маруся, появившаяся на веранде с горячим чайником и тарелкой сырников. Отказавшись от вкусной еды, майор показал, что полностью владеет собой.

– И вы считаете, что рукопись Модеста Анатольевича содержала рецепт спасительного переустройства СССР?

Мне понравилось, как он сформулировал. Именно так: рецепт спасительного переустройства.

– Если хотите, да.

– И какова же, на ваш взгляд, реальная ценность этого рецепта?

– Вы слишком многого от меня ждете, я же говорю, всей рукописи я не видел. С какими-то конкретными оценками мне выступать трудно.

Аникеев угрюмо хмыкнул.

– Насколько я могу позволить себе делать выводы, по крайней мере два человека с конкретными оценками уже выступили.

– Вы имеете в виду Барсукова и американца?

– У них, как я понимаю, огромная ценность рукописи сомнения не вызывала.

Ну вот, кажется, приехали. Я незаметно вздохнул с облегчением. Не без труда, но мы вывели телегу нашего расследования на прямую дорогу. Словно в подтверждение моих ощущений, явился сверху помощник Аникеева и сообщил, что осмотр места преступления завершен. Все бумаги изъяты и опечатаны. Отпечатки пальцев и прочее – все сделано.

– Скажите, – спросил я тихо, – план спасительного переустройства СССР там не найден?

Молодой комитетчик непонимающе нахмурился в мою сторону. Аникеев тихо сказал ему:

– Запускайте медицину.

Минут через десять мимо нас пронесли носилки, накрытые простыней. Глядя им вслед, я вдруг был настигнут одной интересной мыслью. За суетой прошедшей безумной ночи и еще более безумного утра у меня до нее не доходили извилины. Так вот, я подумал, что не имею ведь ни малейшего представления о том, кто убил Модеста Анатольевича Петухова. А ведь кто-то его убил, зарезал ножом. И сейчас разгуливает где хочет. Вольно мне, конечно, думать, что если я ловко играю в кошки-мышки с майором Аникеевым, то нахожусь в безопасности. А вдруг убийца не нашел то, что искал? А вдруг он решит, что эта рукопись находится у меня?! Чушь, если бы не нашел, зачем бы убегал?! Сказать по правде, какая-то идиотская история. Положим, убил Барсуков, тогда куда испарился американец? Деваться ему было абсолютно некуда. Дверь я запер, все окна веранды целы, это я проверял, когда прятал свою добычу. А если убил Фил, такой ловко-ловко маскирующийся под простака агентище Мак Мес, то зачем было исчезать Барсукову?

А вдруг они сообщники?

Чувствуя, что мысль моя начинает впадать в шизофрению, я сказал себе – стоп! Какое мне дело до того, кто убил? Мне все равно, развалится СССР или пребудет вовеки. Мне даже плевать на то, как себя будет чувствовать в этой новой жизни интеллигенция, которую я по смешной инерции защищаю перед лицом бесталанной тайной полиции. Мой дальнейший путь пройдет мимо этой суеты. Минуя ложные маяки.

Я оторвал взгляд от уплывающих носилок, и он уперся в усатую физиономию сторожа Леонида, она появилась прямо передо мной над перилами веранды.

– Чайком не угостите?

– Конечно, Леня, проходите, – пролепетала прелестница Маруся, не спросив ни меня, ни майора. Ненормально взбодренный Леонид ввалился на веранду и шумно придвинул кресло к столу. Майор тут же встал. Не из неприязни к сторожам или белорусам, просто закончил дела. Я встал, чтобы его проводить. Леня уверенно сел и подмигнул Марусе.

– Вы уезжаете? – спросил я следователя.

– Да, – сказал он.

– Разрешите, я провожу вас до калитки.

Он удивился, но не отказался. А я просто хотел закрепить успех и удостовериться, что майор убывает из этого эпизода, размышляя в правильном направлении.

– Ваши люди не упустили там чего-нибудь, я имею в виду в кабинете? Ведь рукопись книги – это не иголка, если бы она все еще была здесь, то ее можно было бы обнаружить.

Остановившись у калитки, майор меня успокоил:

– Если такая рукопись есть, то ее здесь нет. Мои люди потрудились хорошо. Сейф пуст, повсюду лишь разрозненные бумажки. Вы удивитесь, но мы не обнаружили в доме и рукописей каких-либо других книг. Так, наброски, отрывки, обрывки. А ведь обыскали все. Включая и вашу комнату.

И Аникеев ослепительно улыбнулся, показывая отвратительные зубы. У них что там, стоматологов нет в КГБ?

– У меня к вам последний вопрос, вы, конечно, можете на него не отвечать, тайна следствия и все такое. Но он меня мучает прямо зверски.

– Что ж, спрашивайте.

– Как вы узнали об убийстве? Ведь телефон не работал.

Он ответил не сразу, видимо, взвешивая, стоит говорить или нет. Видимо, взвешивание определило, что мне можно бросить кусок.

– Был звонок в спецгараж. Было сообщено, что академик Петухов не может поехать на встречу в Кремль, потому что он убит у себя на даче.

– А кто позвонил? – спросил я и тут же понял, что вопрос задал глупый. Майор тем не менее попытался ответить.

– Говорил женский голос. Молодой, взволнованный женский голос.

Проводив майора и его людей, я посмотрел в сторону веранды. Там происходило нечто ужасное. Сторож Леня не только вовсю пожирал не ему предназначавшиеся сырники, но и весело при этом беседовал с моей меланхолической девочкой. И она охотно поддерживала разговор. И даже улыбалась!

Это следовало немедленно прекратить. Я решительно направился к веранде, но тут услышал за спиной звук подъезжающей машины.

Так и знал, Вероника! Пришлось отпирать ей ворота, хотя это никоим образом не входило в мои обязанности. Эй, сторож, хватит болтать, иди займись воротами!

Дочь Модеста Анатольевича была в джинсовом костюме и черных очках, несмотря на пасмурное утро. Видимо, таким образом выражалось ее траурное настроение. Со мной она почти не поздоровалась, захлопнула дверь машины и быстро пошла к дому. При ее приближении веселая беседа у стола прервалась. Маруся спрятала руки под фартук и повесила голову на грудь. Сколько раз я ей говорил, чтобы она не тушевалась перед своей сестричкой, не может себя перебороть.

Вероника поднялась по ступеням и, не задерживаясь ни на секунду, пошла вглубь дома. Конечно, ее целью был отцовский кабинет. Я не счел нужным ее сопровождать. А сделать это имело бы смысл. Вдруг там имеется некий тайник, где и схоронено основное сокровище академика. Еще вчера я попытался бы за ней увязаться, но с тех пор как предмет моих вожделений был у меня в руках, тайны этого дома перестали меня интересовать.