— Ммм, круто, — бормочет, — ещё там почеши.

— Кофе будешь?

— Давай, у меня как раз есть время, сёдня Палыч решил не зверствовать.

— Сварить или запарить?

Сонно возмущается, усаживаясь на диван:

— Ты гонишь, чел, вари конечно, запарить я и сам себе могу.

Пожимаю плечами:

— Сварить тоже.

Он разлепляет глаза и ложится подбородком на стол, как большая собака.

— Не, ты особенно готовишь. Как батя, может, даже лучше.

— Наверное, тебе просто сорт нравится, я беру один и тот же. Кстати, как у вас дела в команде?

— Такое. Санька после травмы, и нам поставили запасного вратаря, а он не шарит.

— По сравнению с Санькой или вообще?

— Первое, — неохотно признаёт.

Усмехаюсь, отмеривая три с горкой ложки в джезву.

— Значит, шарит, но тебе не угодишь. Наверное, вы ещё не сыгрались. Как так получилось, что вы незнакомы?

— Он недавно из другой команды перешёл. Да и мелкий ещё.

— Мелкий или нет, но играть его поставили.

Он молчит в ответ, а потом смотрит на меня просяще из-подо лба.

— Некит, приходи к нам на треню, м? Ты всё равно выходной.

— Чува-а-ак, Палыч меня выгонит, он терпеть не может посторонних на трене.

— Не выгонит, — упирается. — Он тебя любит и считает, ты хорошо на меня влияешь.

Вздыхаю.

— Серьёзно, чё я там делать буду?

— Ну Нееееекит, а то ты не знаешь? Сидеть, хавать, работать, с девчонками поболтаешь…

— А тебя всё никак не отпустит найти мне возлюбленную, — особо выделяю последнее слово.

— Бля, — всхрапывает, — от тебя это звучит, как матерщина.

Пожимаю плечами, снимая кофе с газовой конфорки. Наливаю ему и себе. Хмурится.

— А себе зачем? Пойдёшь всё-таки?

Игнорируя, отпиваю немного. Ждёт какое-то время ответа, потом вздыхает.

— Ники…

Начинается.

— Давай не сейчас, — наверное, получилось резче, чем я хотел. Заставляю себя сделать вдох и выдох на четыре. — Пожалуйста, Жека, я знаю, у тебя характер долбодятла, и ты волнуешься, поэтому спрашиваешь, но я не хочу об этом говорить. Не сейчас.

По его лицу видно, как он не согласен, как хочет настоять, но сомневается — по нему всегда такое видно.

Тем более, он нервничает, ведь мы всегда всем делились. До недавнего времени.

В итоге уступает. Просит:

— Только ни во что не влезай. Обещаешь?

Знал бы ты, что я уже влез и никак не могу вылезти. Но вместо этого заставляю себя широко ухмыльнуться.

— Слово пацана.

Это его немного расслабляет, и он усмехается в ответ.

— Понял-принял. Так ты пойдёшь?

— Не сёдня точно. Я такой пожёванный, вообще настроя нет.

— Тогда когда?

Эта его грёбаная привычка брать обещания под конкретную дату…

Прикидываю свои выходные на этот месяц.

— В следующее воскресенье.

— Понял-принял, — поднимается, уползая в зал за переодёжкой. Оборачивается в дверях, ткнув в меня указательным пальцем. — Я запомнил. И только попробуй не прийти.

Но до того воскресенья он звонит мне посреди недели, когда на работу я отпросился к двенадцати, чтоб отоспаться. Отвечаю ему, так до конца и не разлепив глаза.

— Чувак… Ты ж должен быть на трене?

— Таки да, но, бля, представь, у меня ночью зуб разболелся жесть, я в семь уже в больницу сдрыснул, как грёбаная лань с опухшей щекой.

Я фыркаю, протирая глаза.

— И чё тебе там сделали? Улыбку как у Джокера? И теперь ты хочешь, чтоб я помог выбрать тебе красную помаду?

— Чеел, всё круче. Мне вырвали зуб мудрости. Мой первый. Я хочу повесить его на цепочку и носить.

Перевариваю. До меня туго доходит со сна.

— По-моему, в той киношке, что мы смотрели на позапрошлой неделе, чувак носил зубы врагов.

— Ну и чё… Или, хочешь, — воодушевился, — я его тебе отдам?

Сразу просыпаюсь.

— Не-не-не, Жека, вот это точно не стоит, это будет абсолютно крипово.

Надеюсь, прозвучало не панически.

— Это будет о-фи-гительно. Ты сможешь носить частичку меня везде.

— Бля, какая романтика, чувак. Может ты его своей девушке подаришь?

— Ты знаешь, что у меня нет девушки.

— И хорошо. Она б в обморок грохнулась от твоих скифских даров. А мне хватило твоего молочного зуба на Новый год.

— Не, ну, а чё? Чем не подарок?

— Ну конечно. По-моему, ты отдал его только потому, что мать твоя ругалась и грозилась выкинуть его сама.

Пауза.

— …зато он оказался в сохранности. Он, кстати, до сих пор у тебя?

Вздыхаю. Признаю неохотно:

— Сдаётся мне, где-то среди комиксов, наклеек со Спайдерменом и гадательного шара лежит, — вредно предлагаю: — Он, кстати, подлежит возврату. Не хочешь забрать? Я даже оплачу доставку. Будет два.

— Э-э-э, пять, вообще-то.

— Ого, ты себе на вставную челюсть собираешь? Тогда я обязан тебе его вернуть.

— Ники, приятель, я не могу вставить их обратно, — по голосу непонятно, то ли он серьёзно, то ли прикалывается. Второе, скорее. — Мой психоаналитик сказал, что мне нужно двигаться только вперёд, а не возвращаться к старому.

Я уже откровенно ржу:

— Чувак, у тебя нет психоаналитика. У тебя есть только я, а я пока работаю вместо совести. Хотя-а, за двойную плату…

За болтовнёй окончательно просыпаюсь, чувствуя себя совершенно счастливым.

Жека обещает прийти часам к десяти и бухтеть мне на ухо напрямую, а не в трубку, и я не против — смотрю список дел на сегодня и иду в душ, запуская день.

Включаю плиту, думая, чтоб разогреть на двоих, но вовремя вспоминаю: Жеке нельзя хавать ещё н-часов. Решаю приготовить картошку фри. Ну, её подобие на сковородке — хотя бы потому, что я давно её не хавал, а Жеке всё равно отворот-поворот, ибо Палыч посадил его на строгую диету, едва заметив что-то напоминающее жир на боку.

Причём жиром это назвать было сложновато, ибо этот хоккейный монстр ходит в качалку почти каждый день. Но Палыч как-то вычислил отклонения в его питании и наложил строгое табу на все поползновения в сторону любых закусок и фастфуда с возможностью последующего возвращения прав и свобод в случае обретения прежней формы.

Лично я не заметил ничего, хотя постоянно созерцаю его, как минимум, полуголым, но тренеру виднее. Тем более, скорее всего табу продлится недели две.

Жека начинает страдать по картошке едва завидев, заявив, что я Брут и грёбаный питон, причём второе обосновать никак не может; в отместку, посреди моего полузавтрака-полуобеда пытается совать под нос окровавленный зуб, что, в принципе, дохавать картошку желания не отбивает.

После мой дорогой друг пытается этот самый зуб всучить, заливая что-то про трофей и почтение ко мне, как к вожаку стаи, на что я делаю ответную попытку вернуть ему злополучный молочный зуб многолетней давности, расхваливая его цветистыми многословными сравнениями, аки самоцвет на турецком рынке.

Прерываясь на поржать, мы договорились до равноценного обмена — его зуб на мой (точнее, его новый зуб на старый), и разошлись по делам, ибо оказалось, Жека только забежал, и треня у него есть, но в силу обстоятельств, ему разрешили значительно опоздать.

Короче, день начался отлично.

***

Знаменное воскресенье наступило неожиданно быстро. Я окунулся в работу и не заметил. Я всегда так делаю — когда меня что-то беспокоит, пытаюсь задолбать себя до степени овоща, чтобы не думать, не думать, не думать…

Очень помогают цифры, и я считаю до бесконечности, сосредотачиваясь на счёте, чтобы не упустить ни одного числа.

Мои несчастные коллеги только заканчивают месячный отчет, а я уже почти доделал план на следующий месяц.

Лёня, наш бравый начальник и вообще мировой мужик вызвал меня к себе в пятницу и вместо того, чтобы похвалить за отличную работу, подозрительно прищурился:

— Никита Александрович, что с Вами происходит?

Я почесал репу: как бы объяснить…

— Осенняя хандра? — предложил.

— Летом?

Пожал плечами:

— Летняя хандра?

Лёня смерил меня внимательным взглядом: