========== Июль ==========

Наверное, сейчас я выгляжу обиженным. И он смотрит обеспокоенно.

— Некит, может, расскажешь?

Выдавливаю улыбку.

— Да всё норм, чувак, это так, летняя депрессия.

Он не верит, но не настаивает. Пока.

Мы досматриваем какую-то порнографию по телеку, вернее, я досматриваю, а Жека засыпает, сворачиваясь в неудобной позе на своей части дивана.

Накрываю его одеялом, не позволяя себе дотронуться до кожи. Ухожу в спальню на кровать.

Но и там не спится, сколько бы раз я не повторял себе «достаточно», сколько бы не считал до двух тысяч и обратно.

Пожалуйста, хватит.

Это лишь летняя депрессия, лёгкий сплин.

Заставляю себя закрыть глаза и насильно выровнять дыхание на счёт восемь. Но параллельно со счётом в мыслях дохожу до саморазрушения, когда остаются только летающие в вакууме осколки.

И навязчивая идея в голове, как заноза, как тупая сторона молота…

Хочу дотронуться.

Хочу, блять, до него дотронуться.

И он ещё передо мной такой открытый, домашний, что сдохнуть хочется.

Я настолько глубоко погружаюсь в размышление, что не замечаю, как оно переходит в сон, и вздрагиваю от касания за предплечье вместе со словами:

— Некит… Ники, слышишь?

— Мм… — поворачиваюсь, и мы оказываемся на одном уровне — глаза в глаза. Он садится на корточки и внимательно смотрит.

— Некит, ты опять трепался во сне…

Вздрагиваю, внутренне напрягаясь, но внешне насмешливо:

— И про что? — голос со сна хриплый.

Жека усмехается.

— Что я тебе чё-то должен, типа, денег за хавчик… Но, короче, я тебя не за тем разбудил. Мне нечем зад подтереть, где тут у тебя туалетная бумага?

Офигеваю.

— Ты, блять, разбудил меня из-за туалетной бумаги? Серьёзно?

Он даже немного смутился.

— Ну, мне типа важно.

С обречённым стоном отворачиваюсь к стене.

— Она там, где и всегда, чувак, реально, пойди и возьми.

Некоторая пауза, и я уже думаю, что щас он встанет и пойдёт, но нет.

— Э-э-э, там её нет. Правда, Ники.

На этом моменте я понимаю, что от меня не отвяжутся. Если этот великовозрастный ребёнок чего-то хочет, он идёт тупо напролом и утюжит всех бульдозером, пока не добивается своего. Ворча, встаю, и мы идём вместе в ванную, где рулон-таки находится, просто за стопкой полотенец.

Движением брови посылаю друга в тяжкие странствия далёким пешим и тащусь обратно в кровать. Но после получаса сопения и невольного прислушивания к любому шороху в квартире, понимаю, что счастье минуло, и можно даже не пробовать тратить время на плевание в потолок.

Поднимаюсь и иду в душ. Лучше заняться проектом, чем бессмысленной хренью. Вода стекает вниз, пока я расслабляюсь, поддрачивая на светлый образ друга. Обычно после становится легче, будто натянутая струна попускается.

Смываю всё это прочь.

Нежный запах персикового шампуня настраивает на адекват, и я взмыливаю им голову. Выбриваю до гладкости лицо.

Этот ритуал я не пропускаю никогда, иначе весь день оказывается вне строя.

Но сейчас грёбаные пять утра.

Последний раз я так вставал, когда в одиннадцатом классе бабуля впрягла меня пойти с ней святить яйца на Пасху.

Включив на кухне свет, сажусь за ноут. Проект меня отвлекает — в нём куча дыр, и я играюсь со схемами, будто собирая кубик Рубика.

В какой-то момент на плечо ложится тяжёлая рука, и у меня чуть яйца от страха не поджимаются от тихого голоса.

— Некит?

Дёргаюсь, оборачиваясь.

— Бля, грёбаный ниндзя, тебя стучать не учили? Я чуть не обосрался!

Мерзавец широко улыбается.

— Сори, — потом улыбка сменяется на извиняющуюся. — Прости, разбудил тебя, не подумал, что ты потом не сможешь заснуть.

— Всё путем, надо заняться проектом, я б и так не спал.

Хмыкает скептически и садится на угловой диван, таская попутно зефир из тарелки.

Через какое-то время, когда ему надоедает сидеть и хавать, спрашивает:

— Так ты мне не расскажешь?

Отрываю взгляд от работы, сосредоточиться на которой с каждой минутой сложнее.

Какое-то время просто на него смотрю. Он под два метра ростом, и самое примечательное в нём — это глаза. Я такого мягкого оливкового цвета ещё ни у кого не видел.

Подпирая рукой щёку, уже открываю было рот, как он вдруг закатывает глаза.

— Вот только не надо мне этих «всё нормально».

Фыркаю.

— Ты откуда знаешь, что я хотел сказать?

Вид у него — вылитый мем кэпа очевидности.

— Когда ты так отвечаешь, у тебя выражение лица всегда особенное.

— Это какое?

— Как будто ты очень вежливо посылаешь человека в зад.

— В какой зад, — прикалываюсь. — Или в чей?

— Так, Некит, не переводи тему, я знаю, ты можешь, но не щас.

Какое-то время изучаю его лицо. Вздыхаю.

— Я не хочу об этом говорить, честно.

Хмурится, посему спешу перебить:

— А ты, как всегда, нафантазировал себе странную хрень. Я тебе чё, дилер? — пауза. — Всё норм, это, наверно, обычная хандра.

Не очень-то верит, но не настаивает.

Пока.

— От хандры тебе девчонку надо, Некит. Хочешь, найду тебе, у нас возле катка столько обретается, да спросу особо нет?

Ещё лучше.

В голову закрадывается дурная идея сказать-таки и посмотреть на его реакцию, но сдерживаюсь. Не хватало ещё сердечных приступов.

— Чувак, давай только без этого. Иди спать, тебе вроде завтра на треню, а ты тут сидишь. Вернее, не завтра, а сегодня уже.

Он что-то обдумывает, кивает и неохотно уходит.

Выдыхаю, только когда слышу скрип дивана под его весом.

Опускаю лоб на сцепленные в замке кисти. Как убедить себя, что это тупо химия, тупо заело сцепление, что это ненадолго, это пройдёт?..

Когда это вообще началось, учитывая, что он был моим другом сколько я себя знаю?

Прикрывая веки, задумываюсь: столько моментов перед глазами — всё смешивается, сворачивается в дикую воздушную воронку, куда летит в тартарары всё моё самообладание, вся гордость и достоинство, всё человеческое, что во мне осталось.

Я всегда был самым шумным, самым задиристым, самым наглым мальчишкой во дворе. Я лазил по подвалам, канализации, заброшенным квартирам, сбегал из дома, бил об асфальт бутылки, коллекционируя самые крупные осколки, подбирал недокуренные бычки и делал фишки из крышек сигаретных пачек. Я был в кабинете директора столько раз, что и посчитать сложно…

Я был отвратительным внуком.

Женька же, не то чтобы был послушным и правильным… Он был и остаётся простым хорошим парнем, на которого можно положиться. Как бы сказать… Логичным, последовательным. У него всегда были свои понятия о чести и справедливости, и за всё то время, пока мы вместе, я ни разу не видел, чтобы он с кем-то подло обошёлся.

С ним все всегда старались быть в хороших отношениях.

Если он и попадал в передряги (в большинстве своём из-за меня — зачинщика), то в отличие от меня знал, когда остановиться. И останавливал меня на буксире… Где мог, ибо я был неостановимым озлобленным придурком.

Помню, как я разозлился на бабулю и ушёл «жить» на балку. Мне, как когда-то Тому Сойеру, была приятна мысль о людях, оплакивающих мою смерть, о том, как они жалеют, что не баловали меня (ведь именно из-за этой книги мне и пришла в голову мысль сбежать), и именно Жека тогда пришёл за мной, отговаривая от глупостей.

Мы только два раза серьёзно ссорились — оба раза по моей вине. И только раз серьёзно отдалились друг от друга — тоже из-за меня, после того, как…

Заставляю себя перестать об этом думать и взяться за работу.

Останавливаюсь только часам к восьми, и за это время делаю больше, чем за целую неделю. По результатам, а не по объёму.

Жека снова подкрадывается сзади, наклоняясь, но теперь я замечаю, потому что для ниндзя он слишком помятый и сонный.

На голове у него, как всегда с утра, взрыв на макаронной фабрике, и я фыркаю, запуская руку ему в волосы, чтобы распрямить — по давней привычке, не успевая остановить себя от наэлектризованного прикосновения.