Внутри всё леденеет. Пальцы сильнее сжимают бокал с золотисто-прозрачным вином, и кажется, что даже ресницы покрываются инеем. Фрэнк медленно сглатывает, словно раздирая собственной слюной горло, и пытается прийти в себя, уговаривая тело слушаться.

Вокруг играет тихая музыка, и откуда-то издалека, будто через толстый слой ваты, слышен чей-то негромкий смех и звон бокалов.

Они сидят в их любимом ресторане — небольшом и уютном, о котором знает не так много людей, но те, кто знает — постоянные посетители. Фрэнк один из них. Уже много лет. Именно здесь он когда-то познакомился с Эмилем, именно здесь четыре года назад они пили то же самое вино после того, как поженились. Именно здесь они каждый год после отмечали годовщину.

И сейчас…

Горло сухое. Такое, что Фрэнку не помогает и глоток вина, когда он всё-таки начинает возвращаться в реальность.

— Что? — севшим голосом переспрашивает он, надеясь, что Эмиль шутит. Или что-то напутал. Но точно не говорит правду.

А глаза у Эмиля горят, он сам весь горит — начиная от взгляда и заканчивая розовыми от возбуждения и радости щеками. И дрожит вовсе не по тем же причинам, что и Фрэнк.

— Я жду ребёнка, — повторяет Эмиль, и это звучит приговором для Фрэнка. Он даёт себе ещё несколько мгновений, чтобы смириться, и улыбается — почти искренне, без скрытого страха. Протягивает руку к Эмилю, берёт его ладонь и сжимает.

— Я рад.

Он рад видеть Эмиля счастливым.

Фрэнк просыпается среди ночи, резко садится на кровати и сразу же вспоминает, что ему приснилось. Не сон — воспоминание. Он проводит руками по лицу, снимая остатки липкого страха, и переводит взгляд на мирно сопящего под боком Эмиля. Его живот уже довольно большой, виден под тонкой простынёй, и даже во сне на его лице такая мирно-спокойная полуулыбка, что у Фрэнка внутри всё щемит.

Он осторожно выбирается из постели, накидывает на Эмиля одеяло и выходит из комнаты. Свет в кухне он не включает. Просто садится за стол, распахнув окно, подтягивает к себе пепельницу и жадно затягивается.

Обычно в квартире он не курит — с начала беременности Эмиля он стал выходить на балкон, но сейчас на это нет ни сил, ни желания. До утра дым в любом случае выветрится.

Фрэнк вжимает окурок в стеклянное дно пепельницы и снова трёт лицо руками. Воспоминания слишком свежи и, наверное, такими останутся навсегда. Прошло уже три года, а то объявление о первой беременности, когда Эмиль сиял от счастья, что у них наконец получилось, ещё кажется Фрэнку самой мрачной новостью в его жизни. Именно из-за неё всё потом пошло наперекосяк.

Эмиль хотел детей. Хотел с самого начала, постоянно играл с чужими и даже до свадьбы придумывал имена их собственным. Фрэнк только улыбался тогда, иногда поддерживал игру, но никогда не стремился к тому, чтобы действительно при первой возможности обзавестись ребёнком. Но был, в общем-то, не против. До тех пор, пока не осознал, что Эмиля придётся делить с кем-то.

И даже с этим он был готов смириться, потому что Эмиль был бы счастлив, имей они хоть целый детский сад на дому, но не зря уже тогда, в ресторане, интуиция Фрэнка затрезвонила во все колокола. Этот звон отдаётся даже сейчас.

— Ты чего, Фрэнк? — Эмиль выходит на кухню босой и сонный. Включает свет и немного морщится от запаха табака. — Почему не спишь?

Фрэнк подрывается моментально, закрывает окно и, обнимая Эмиля за плечи, выводит прочь из холодной кухни.

— Всё в порядке, — уверяет он, укладывая Эмиля обратно в кровать и целуя его в лоб.

Тот, конечно, не верит. Смотрит с беспокойством и слегка хмурится, качая головой.

— Не беспокойся, — он улыбается, проводит рукой по щеке Фрэнка, и тому сразу становится немного легче, но не достаточно для того, чтобы успокоиться совсем. — Всё будет хорошо.

Фрэнк кивает и целует его уже в ладонь, переплетая их пальцы.

Он его слишком любит. До такой степени, что все вокруг считают Фрэнка немного безумным, но кто-то даже завидует Эмилю. Ещё бы: ему достался альфа, который и хорош собой, и вхож в высшие слои общества, и на счетах у него не пара жалких тысяч. Эмиль и сам из очень хорошей семьи — воспитанный и образованный, красивый до такой степени, что у Фрэнка ноги подкашивались в первые встречи, до невозможности добрый и влюблённый.

— Ты перегибаешь палку, — сестра Фрэнка, Амалия, поджимает губы и стучит ноготками по фарфоровой чашке. — Ты не можешь защитить его от всего. Он хочет этого ребёнка, и ты не можешь его лишить этого, — она смотрит строго и недовольно, но где-то глубоко внутри её глаз мелькает сочувствие.

— Я не могу позволить ему рожать, — Фрэнк почти рычит, сжимает в руках сигарету, и та ломается надвое. — Все врачи говорят, что ему нельзя рожать. Мы ездили на обследования к лучшим.

— И он знает об этом? — Амалия слегка приподнимает брови.

— Да.

— И всё равно хочет родить этого ребёнка?

— Да, — Фрэнк убит. Он не может представить свою жизнь без Эмиля, если что-то пойдёт не так. Упёртый и глупый омега, думает он. И где-то на периферии сознания проскальзывает, что Эмиль просто эгоист, который не желает знать о чувствах Фрэнка, упёршись только в ребёнка, рождение которого грозит ему смертью.

— Врач говорит, что всё в порядке, — Эмиль улыбается и показывает снимок. Фрэнк пытается что-то рассмотреть на нём, но ловит себя на том, что ему не интересно. Он может смотреть только на Эмиля — счастливого, радостного от новостей. Округлившегося и розовощёкого, словно расцветшего сейчас. У Фрэнка снова всё внутри сжимается, когда он обнимает Эмиля и зарывается носом в его волосы, вдыхая запах и пытаясь успокоиться.

«Врач говорит, что всё в порядке», — отзывается в голове, но облегчения это не приносит.

— Давай заедем поужинать в наш ресторан? Отметим, — предлагает Эмиль, Фрэнк в ответ только кивает.

Эти месяцы он живёт, словно во сне, в прострации, не в силах ни на чём сосредоточиться, обрывочно вспоминая всё сразу и ничего вовсе. Он цепляется в руль и смотрит на дорогу, но не видит её, занятый мыслями о подсчётах, сколько ещё осталось.

Выходит, что чуть меньше трёх месяцев. И это ни черта не успокаивает. Потому что это почти девяносто дней, за которые может случится всё.

— Возьми вина, я выпью безалкогольный мохито, — Эмиль присаживается за их любимый столик, и к ним сразу подходит приветливый официант. — Джо, — обращается к нему Эмиль, но Фрэнк его перебивает:

— Тебе лучше не пить холодное.

Эмиль вновь улыбается ему, гладит по руке и вновь смотрит на официанта:

— Джо, принеси нам вина и мне мохито без льда, — и когда они остаются одни, Эмиль ободряюще сжимает пальцы Фрэнка и уверяет его: — Всё будет хорошо, вот увидишь.

Фрэнк медленно кивает и сглатывает, цепляясь в чужую руку.

Фрэнк ненавидит больницы с самого детства. Ему не нравится ни запах, ни светлые стены, ни стерильная чистота вокруг. И врачи в отглаженных халатах, говорящие с безукоризненно вышколенной профессиональной вежливостью, тоже не нравятся.

Потому что атмосфера тут давящая, заставляющая дёргаться от каждого движения вокруг себя, и Фрэнк послушно, поддаваясь какому-то негласному сценарию, дёргается, вскидывает голову и смотрит на каждого проходящего человека одновременно с надеждой и отчаянием.

Он тут уже второй час, Эмиль — третий. Его привезли на скорой, пока Фрэнк добирался из своего офиса. И единственное, что он слышал в ответ на все вопросы — это то, что пока никто ничего не может сказать точно.

Фрэнк знает, что врачи не дают никаких гарантий в критических случаях, и от этого ему только хуже. Он ходит по коридору, мечется, меряет его шагами: пять шагов в ширину, девятнадцать в длину. Но ничего не помогает хоть на мгновение успокоиться. Осознание, что их предупреждали, что Эмиль его не слушал, что Фрэнк может лишиться всего разом, глушит и топит в безысходности.

— Мистер Фрэнк Дженкинс? — врач, на табличке на груди которого значится «Доктор С. Малькольм», подходит к нему спустя ещё сорок минут.