Дамон закончил. Депутацию отпустили, и все афиняне, кроме него, удалились. Он уходить отказался и, вопреки настояниям товарищей по посольству, остался возле выхода из шатра.

Наши старейшины воззрились на него в недоумении, и он обратился к ним:

— Слова, которые вы от меня услышали, были словами моего царя и моего народа. Но то, что я собираюсь сказать сейчас, исходит из моего сердца.

Дамон выпрямился.

— Я не вернусь с моими товарищами в город. Я желаю остаться с вами.

— А зачем? — спросила Скайлея, насмешливо фыркнув.

Дамон заколебался, словно внезапно позабыл наш язык.

Элевтера остановилась перед ним.

— Ты был возлюбленным Селены?

— Да, — ответил Дамон.

— И что же, теперь ты решил перебежать на нашу сторону, чтобы снова предаться с ней любовным утехам?

Мои соотечественницы засмеялись. Дамон промолчал, хотя решимость его не убавилась.

— Если причина в другом, то в чём же именно? — настаивала Элевтера.

— Я уже сказал, что хочу остаться с вами, — промолвил он. — Какая разница почему?

— Дело в том, что сердцем он — наш, — вмешалась я, но остальными мои слова были встречены с презрением.

Элевтера оглядела его с ног до головы, перевела взгляд на меня и подняла ладонь, чтобы положить конец буре насмешек, которыми осыпали его наши товарищи по оружию.

— Сегодня можешь заночевать здесь, — сказала она Дамону. — Что будет дальше, увидим дальше.

Потом Элевтера повернулась ко мне и со вздохом добавила:

— Покажи ему насыпь.

Пролив Эврип, отделяющий материк от острова Эвбея, в самой узкой части имеет ширину в два стадия. В ту ночь мы с Дамоном поехали туда.

Я долго готовилась к этому, размышляла о том, как и что скажу ему, когда мы останемся наедине и я снова смогу прикоснуться к нему и принять его как возлюбленного. Вышло всё, однако, совсем не так, как задумывалось.

Когда мы добрались до пролива, было темно, но работы, не прекращаясь, велись при свете факелов. Результаты были впечатляющими. Там, где недавно плескались волны, теперь воздвиглась суша: из восьмисот необходимых насыпь уже достигла длины в семьсот локтей. Но этим дело не ограничивалось. Люди башен, руководившие строительством, не только проложили центральную каменную дорогу, достаточно широкую, чтобы по ней могла проехать бычья упряжка, но и соорудили по сторонам дощатые помосты, позволявшие проскакать троим всадникам в ряд. Высокие прочные ограждения защищали строящуюся дамбу от нападений с моря. Дамба походила на крепость. Находилось немало сорвиголов, которые, польстившись на награду, переплывали по ночам пролив и поджигали или дырявили афинские корабли.

Тем временем на нашем берегу халибы и народ башен доводили до ума передвижной мост, который на завершающем этапе предполагалось подвести к краю дамбы и перекинуть на остров. Афиняне установили на своём берегу частокол, но какой прок может быть от укрепления, защищать которое предстоит лишь старикам да мальчишкам?

Мы с Дамоном шли через воинский лагерь: войск у дамбы собралось больше, чем под стенами Акрополя, и настроены они были более решительно. Правда, предводительниц амазонок здесь не было, зато скифы, фракийцы и геты присутствовали во главе с виднейшими своими вождями.

Подъехав к краю дамбы, мы с возлюбленным остановились у полоски воды.

— Там моя мать и две сестры, — сказал Дамон. — С ними их дети. Жена моего брата. Мои тётушки, двоюродные сёстры, дед и бабушка.

Я поняла, что нам с ним надеяться не на что.

— Теперь Тесею придётся выйти из крепости, — заявил он. — Элевтера получит сражение, ради которого явилась.

Он имел в виду, что афиняне покинут свою твердыню на вершине Акрополя. Выбора у них нет. Единственная надежда спасти своих близких заключалась для осаждённых в попытке прорваться сквозь наши ряды и разрушить дамбу. Даже ценой своих жизней.

Вернувшись в город около полудня, мы отметили царившее в лагере на холме Ареса возбуждение. Похоже, что-то случилось: старейшины собрались в шатре Совета, склоны были покрыты взволнованными воительницами.

— В чём дело? — окликнула я Главку Сероглазую.

— Следуй за мной, — велела она и, пока мы поднимались к шатру Элевтеры, выложила мне новость.

За час до рассвета на вершине Трёхсот ступеней верхом на Хлебокраде появилась наша царица Антиопа. Ей было позволено в сопровождении соратников Тёсел явиться в наш лагерь.

— Антиопа предстала перед Элевтерой со своим боевым щитом, — рассказывала Главка. — Она преклонила колено, положила щит к ногам Элевтеры и промолвила следующее: «Обе наши стороны оказались в тупике, выхода из которого не видно. Окончательной победы не одержат ни те, ни другие; в этой кровавой резне погибнут сначала афиняне, а следом за ними и тал Кирте. Не стану уверять, будто бы мне известно устраивающее всех решение, но даю тебе слово, сестра, — я готова принести тебе в этом самую страшную клятву, — мною будет сделано всё возможное, чтобы достигнуть мира. Назови жертву, которую надлежит принести ради этого, и жертва, будь это моя жизнь или жизнь моего ребёнка, будет принесена. Любая устраивающая тебя цена будет уплачена!»

В понимании тал Кирте щит представляет собой предмет гордости воительницы: на него наносятся символы, обозначающие её победы и раны, что делает его как бы отражением её души. От щита не отрекаются, его не бросают, и даже когда воительница умирает, щит кладут у её плеча как эмблему её достоинства, равноценную и для жизни минувшей, и для жизни грядущей.

Неудивительно, что гнев Элевтеры не устоял перед таким жестом покорности и её любовь к Антиопе разгорелась с новой силой. Кто и когда выказывал подобное величие души?

— Мы можем уйти, — промолвила Элевтера, обращаясь к Совету. — Мы победили афинского царя, и наша бывшая царица готова сдаться на нашу милость. Победа одержана, и ничто не мешает нам вернуться домой.

Многие готовы были поддержать Элевтеру, но против этого, как ни странно, резко выступила Ипполита. Она потребовала изгнать Антиопу из лагеря и, обратившись к народу, заявила, что в случае возвращения домой не с бесспорной, очевидной и недвусмысленной победой, а с неким сомнительным результатом соседние племена сожрут тал Кирте заживо.

— Сёстры, — говорила она, — разве, отправляясь на эту войну, вы не отдавали себе отчёт в том, что вас ждёт не увеселительная прогулка и не простой набег на соседей? С самого начала было ясно: мы должны сокрушить и уничтожить это гнездо порока или погибнуть! Начатое надлежит завершить так, как следует. Соберитесь с духом и приготовьтесь к тому, что всем нам придётся искупаться в крови, ибо отступничества я не допущу!

Сколь внезапны и непредсказуемы бывают порой повороты судьбы! Ещё недавно именно Элевтера громче всех призывала народ сражаться до полного уничтожения противника, тогда как старшая царица рядом с нею казалась воплощением умеренности. И вот они резко поменялись ролями. Теперь Элевтера призывала к миру, тогда как Ипполита настаивала на продолжении войны.

Дамону не терпелось вернуться к своим и поведать об увиденном возле пролива, но Элевтера отказалась выпустить его из нашего стана, задержав до ночного Совета. После полуночи царица выступила перед нашими предводительницами, полемизируя с Ипполитой и отстаивая свою правоту.

— Победа есть победа, и никто не может иначе истолковать произошедшее здесь! Если же наше решение вернуться домой не понравится союзникам, то пусть они со своим недовольством провалятся в Тартар! Мы не обязаны испрашивать у кого-либо разрешения на те или иные поступки.

Она предложила, чтобы Дамон, с санкции нашего Совета, передал Тесею и афинянам следующие условия.

Все жители Афин должны сегодня же ночью покинуть свой город. Тал Кирте не поставят об этом в известность союзников и беспрепятственно пропустят осаждённых через свои позиции. Из имущества каждый афинянин имеет право взять только своё личное оружие и одежду. Антиопа, если ей будет угодно, уйдёт со всеми: мы ей мешать не станем.