Еще в молодости князь Федор Романов узнал, что честолюбие есть родовое достояние всех Захарьиных, Кошкиных, Романовых, начиная от князя Андрея Кобылы. Да сию толику в ту пору Федор не считал греховной. Ему же лично быть всегда в числе первых меньше всего помогала сия родовая черта. Заслугой тому были ум и деловитость Романова. В отличие от многих московских сверстников, у Романова не было ни лукавства, ни пронырства, дабы достичь державных высот, но во всех деяниях торжествовала честь. Он не позволял себе кого-то оттолкнуть с пути, и уж тем паче – перешагнуть через кого-то, как сие делал Борис Годунов.
И здесь, в монастыре, желание быть во всем первым, но по чести, не осталось незамеченным. После того как Филарет поставил на острове Дудинцы часовню, игумен Ареф приблизил Филарета к себе, и на четвертом году пребывания в обители он был рукоположен в сан священника.
После трех голодных лет Россия вновь ожила. И снова из Москвы стали следить за ссыльными Романовыми. И грамоты поступали в места их заточения, в коих приставам приказывали «береженье держать большое». Но приставы, корысть имея, чинили Романовым многие мерзости. В Антониево-Сийский монастырь они только наезжали, да и то изредка. Но всякий раз, видя чинное житье священника Филарета, они, однако, искажали суть его поведения и докладывали дьякам Разбойного приказа черную ложь.
В марте 1605 года явился в обитель некий мздоимец Щекин. Он добивался, чтобы Филарет отдал ему нательный золотой крест. Но Филарет не поощрил кощунства пристава Щекина. Уехал пристав ни с чем, а боярину Семену Годунову нажаловался: «Живет старец Филарет не по монастырскому чину, всегда смеется неведомо чему и говорит всуе про мирское житье, про птицы ловчие и про собаки, как он в мире жил, а к старцам жесток, лает их и бить хочет, а говорит старцам Филарет: увидят они, пинков впредь будет».
Когда эта ложь доходила до Филарета, сие не угнетало его, он только улыбался и был выше той клеветы. Да была в грамотах приставов и доля правды: давно вышел он из уныния и радовался жизни. Филарет предвидел время перемен. Он хорошо помнил, сколько лет отвели ведуны Борису Годунову на царствие. Однажды, после вечерних молитв, Филарет высчитал, что роковая черта на пути Годунова пролегла через апрель 1605 года. Филарет не сомневался, что за этой чертой Годунова ждет не отлучение от трона, а скорая смерть. Причин этой убежденности Филарет не ведал и мысли о том считал кощунственными, греховными, много молился, дабы изгнать беса, толкающего на грех. И ничего не помогало. Филарет радовался каждому минувшему дню, торопил приход апреля. Ругая беса: ах какой упрямец, Филарет улыбался. Что ж, у него было на то основание. Слишком жестоко расправился царь Борис с родом Романовых. За проведенные в изгнании годы в Антониево-Сийском монастыре Филарет узнал немало печального и трагического о судьбе своих братьев. Келари монастыря, кои ходили за товарами в Москву и далее, приносили немало разных слухов. Они же известили Филарета о том, что в Наробе от мук и голода скончался средний брат, богатырь Михаил. Он все пять лет был прикован к стене камеры цепями, и кормили его только овсом и чечевицей. В зиму пятого года келари принесли новую жестокую весть. Неведомо как, сказывали они, погиб второй брат Филарета, погодок Александр. Пропал и Василий, умница и гулена. Филарет страдал за братьев, молился Всевышнему, просил, чтобы взял их души в Царство Небесное. Здравствовал пока лишь младший брат Иван. И о нем просил Филарет Господа Бога, чтобы сохранил ему жизнь.
Дошли до Филарета вести и о том, в каком жестоком притеснении отбывали заточение князья Черкасские, при которых возрастал сын Филарета Миша-отрок. Мальчик много болел. Приставы часто запугивали его страстями, он рос нервным и трепетал от каждого шороха.
Не было у Филарета причин жалеть царя Бориса. И потому он молился Господу и просил Его исполнить начертанное судьбой. Для себя Филарет в случае кончины царя Бориса желал лишь одного: поскорее увидеть родных и близких, вернуться в родовой дом, вздохнуть полной грудью свободы – вот и все. В нем не было желания пуститься в какие-либо дворцовые игры-интриги. Знал Филарет, что монашеский клобук, прибитый к его голове, не снять и он лишен права быть царем. А если бы не клобук… Он же, Филарет, в родстве с покойным царем Федором, все-таки брат двоюродный. Да сказывали, что, умирая, царь Федор завещал престол старшему Романову. Теперь сие кануло в Лету. Потому и вынашивал Филарет желание увидеть на престоле российском царевича Дмитрия. Филарет уже знал, что Дмитрий объявился в Северской земле. Знал и то, что Дмитрий собрал войско в Путивле, что многие воеводы к нему прибились и бояре, дворяне, служилые люди крест ему целовали. Вскоре же и новые вести прилетели на Михайлово озеро: Дмитрий отправился в поход на Москву, дабы взять по праву принадлежащий ему трон. Сказывали, что шел Дмитрий споро, почти не встречая сопротивления царского войска. Оно, рать за ратью, переходило на сторону Дмитрия. В Москве по этой причине весь царский двор, а прежде всего царь Борис, пришли в панику, в стольном граде стояла неразбериха, хаос.
Новые вести приносили Филарету не только монастырские келари и богомольцы. За три ночи до Светлого Христова Воскресения пришел в полночь к Филарету Дух святого Учителя покаяния Ефрема Сирина и спросил Филарета: «Страдаешь ли ты душою за царя Бориса?» «Страдаю», – ответил без сомнений Филарет. «А сердце твое отверзает его?» «Отверзает», – честно сказал Филарет. «Вот он преставился в день святого Мартина-исповедника, ушел без покаяния и причащения Святых Тайн. Как мне быть, Учителю покаяния?»
Удивился Филарет тому, что мудрый Ефрем Сирин просит у него совета. Ответил: «Помолись за раба Божия Бориса, и я помолюсь. Да тщетно: гореть ему в геенне огненной». – «Все так, – согласился Ефрем Сирин. – Да он помазанник Божий, и ангелы-судьи сказывают, что ему быть в чистилище. Но не возьмешь из ада, потому как покаяния не было». – «И не тщись брать, Учитель, пусть пройдет очищение в преисподней через все круги ада». – «Оно так и будет, – согласился Святой Дух. – Прощай, страстотерпец». – И Учитель обернулся голубем, улетел.
Пятнадцатого апреля 1605 года на утренней молитве в каменной церкви Пресвятой Богородицы к Филарету подошел игумен Ареф.
– Брат мой во Христе, ноне ночью в час бдения ястреб в часовню влетел и упал на амвоне замертво. Спросил я преподобного Антония, к чему бы сие. Он же велел колоколами попечаловаться. А кто преставился, не поведал. Посоветуй, как быть?
И Филарет попросил прощения у Отца Предвечного. Арефу же дерзнул ответить:
– Звони в колокола, преподобный отец. Вчера преставился государь всея Руси. – Самому Филарету стало жутко от сказанного. Что, ежели все обернется не так, как усмотрел? «Ан нет, не я усмотрел, а Святые Духи сокровенное донесли. Как им не верить?! Так и от Господа Бога можно отшатнуться!» – сурово упрекнул себя Филарет. И утвердил сомневающегося игумена: – Звони, брат мой во Христе, звони!
И по утренней заре над Антониевым островом, над озером и вдали над лесами и рекой Сией разнеслись плачевные звоны. Никто в обители не знал, по ком звонят колокола, потому как ни Ареф, ни Филарет никого не просветили.
Звонарь изливал колокольную печаль долго и усердно. И сей звон был услышан в далеком селе Звозы, и там старенький священник сам поднялся на маленькую колоколенку и сам ударил в стопудовик, тоже стал звонить-печаловаться.
Да было же в тот апрельский день Иверской иконы так, что от первопрестольной Москвы покатились плачевные звоны на все четыре стороны света и в тот же день достигли северных земель. И уже к вечерней молитве долетели до Антониево-Сийского монастыря, и обитель узнала, что умер царь Борис Годунов.
Перед вечерней трапезой игумен Ареф при стечении всей братии трижды поцеловал Филарета и сказал:
– Брат мой, ты был чтим мною в иноках и в священниках. Ныне склоняю голову пред тобой за чудотворную силу. Преподобному Антонию я поверил с сомнением. Ты укрепил мой дух. Да хранит тебя Господь Бог долгие лета.
