© ЗАО «Мир Книги Ритейл», оформление, 2012

© ООО «РИЦ Литература», 2012

Они стояли друг против друга как бойцы, готовые сойтись в рукопашном бою. Да силы были неравными. Царь Борис Годунов, усохший за последние три года, во всем уступал богатырской стати первого боярина России, князя Федора Романова. Князь-боярин стоял перед государем, возвышаясь над ним почти на голову. Широкие плечи развернуты, грудь полна мощи, а руки, которые он упирал в бока, таили бойцовскую силу. И атласный пояс под руками, затянутый по бедрам, тоже был из тех, что повязывают бойцы перед схваткой.

Глядел Федор Никитич на Бориса Федоровича гордым и независимым взглядом темно-серых глаз, и голова его была высоко вскинута, отчего высокий лоб с крутыми надбровьями казался еще выше. И стоило Федору сделать одно движение руками, схватить Бориса за грудь, он легко был бы распластан на мраморных плитах малого тронного зала, где случилось сойтись государю Борису Годунову и боярину Федору Романову, в прежние юношеские годы неразлучным друзьям.

Ан не дано было сойтись князю с царем в честном бою, потому как в сей час Борис не хотел этого боя, да и сила была в руках у него большая, чем у Федора. И царю нужно было лишь сделать легкий жест рукой, как два могучих царских рынды-телохранителя схватили бы князя и скрутили ему руки.

И сошлись они в середине малого тронного зала только потому, что царь Борис в присутствии множества вельмож, кои стояли за его спиной, был намерен обвинить боярина Федора Романова в измене и покушении на его жизнь. И с этой целью он собрал в свой дворец многих именитых думных бояр, князей, думных дьяков и архиереев, толпившихся в глубоком молчании и ожидавших развязки этого поединка.

Впереди толпы стояли бояре-князья Шуйские, Василий и Дмитрий, именитый боярин князь Федор Мстиславский, царский дядя боярин Семен Годунов и думный дьяк Василий Щелкалов. А за их спиной, стараясь быть незамеченным, стоял ключник боярина Александра Романова, брата Федора, Бартенев второй, главный свидетель обвинения.

Несколько дней назад черные слуги Разбойного приказа, который возглавлял боярин Семен Годунов, по навету Бартенева налетели на московские палаты князей Романовых в Китай-городе на Варварке, учинили обыск и нашли мешок кореньев – отравное зелье – в каморе у князя Александра и по приказу Семена Годунова арестовали весь род Никитичей от мала до велика. В те же дни, как началось следствие, по всей Москве были схвачены все, кто по родству и свойству был близок к дому Романовых. Арестовали князей Салтыковых, Сицких, Черкасских, Шереметевых. Все они теперь сидели в кремлевских тюрьмах и казематах, которые восстановил Борис Годунов после смерти милосердного царя Федора.

Царь Борис Годунов не спешил выносить приговор Федору Романову и его брату Александру. Он знал, что за него это сделают суд и Боярская дума, а все утвердят архиереи и патриарх. Но царю не терпелось унизить Федора Романова. Он жаждал увидеть, как спадет с лица недруга гордыня, как тот слезно будет молить о пощаде, о милосердии. «Да не дождешься ты моего милосердия. Многажды был тобою уязвлен, теперь получи долг сполна», – подумал царь Борис и спросил Федора:

– Зачем вы, Романовы, искали моей смерти? Зачем посягали на жизнь царя и помазанника Божия?!

– Господь Бог свидетель, мы не искали тебе порухи, государь, – ответил Федор.

– Как же не искали? Вон твой слуга, коего ты отдал брату, скажет, как было дело. – И царь повернулся к своему дяде. – Дядюшка Семен, спроси у Бартенева, чьей волей он привез из костромской вотчины отравное зелье, какого злого умысла для прятали коренья?

Бартенев не стал дожидаться, когда его переспросит об этом же боярин Семен, а вышел вперед и ответил царю:

– Государь-батюшка, дал мне наказ ехать в костромскую вотчину князь Александр Никитич и говорил: воля моя и брата Федора Никитича привезти тебе из села Домнино коренья. И я привез, а какие они – не ведал, потому как в мешке покоились.

Тут сказал свое слово боярин Семен Годунов:

– Ты говори все изначально. Как ты попал на подворье Романовых?

– Они искали верного человека. Я им и показался. Да обмишулились, потому как я, раб Божий, верный слуга государя-батюшки…

Князь Федор не слушал. Он знал, что все сказанное Бартеневым измышление и навет. Он знал также, что «проныр лукавый», как в душе называл Федор Бориса Годунова, пытался перехитрить себя. «Ведает же лукавый, что многие бояре лишь терпят его, – размышлял Федор, – и, чуя глухой ропот бояр, Бориска ищет от них защиту, дабы оградить себя от козней. О, лучшей защиты, чем опала, не найдешь. И хитрости Бориске не занимать. Он же плевицами опутах и тайным надзором высветил всех, кого боится. Он вовлек в сей надзор боярских холопов, и те доносят на своих господ. Он не случайно дал волю ушкуйникам и оборотням, выпустив их из тюрем. И теперь они шныряют-шастают по московским дворам, подслушивают, что говорят о царе, и несут все Семену или хватают хулителя, тащат в застенки. Достойно ли сие государя, – воскликнул в душе Федор, – когда он поощряет доносы и клевету – язвы, зараза которых поражает россиян. Все доносят друг на друга: и сын выдает отца, жена – мужа, брат – брата, отец – сына. И сколько же россиян невинно попали в пытошные башни, скольких разорили до наготы, подвергли тайным казням и пыткам. Господи, ни при одном царе, помимо батюшки Грозного, подобного не бывало!» – горестно вздохнул Федор Романов и опустил гордую голову.

Он еще не знал свою участь, хотя и представлял горькой. А ежели бы ведал доподлинно, решился бы на самый крайний шаг, наказал бы гонителя своего рода и всех сродников лишением живота.

Голос Годунова отвлек Федора от печальных дум.

– Теперь ты слышал, в чем вина твоя и твоих братьев и всего родства и свойства? – спросил царь Борис. – И есть у тебя один путь: покаяться, рассказать своему государю правду. Ты же не ищешь себе ни правежь на дыбе, ни позора, ни Лобного места. И я сему не хочу тебя подвергать.

– Ты – государь, и воля твоя как закон от Бога. Да ищу я лишь справедливости. Зачем мне желать себе худа, потому как мне ведома твоя судьба и день, когда ты преставишься. И сам ты сие ведаешь. Потому спрашиваю: зачем берешь еще один грех на душу и взял нас, Никитичей, и всех наших сродников под стражу, заточил в сидельницы? Коль несешь правду, как помазанник Божий, вели повязать Бартенева-иуду, спроси его каленым железом, чью волю выполнял, вознося навет на Романовых. Тебе и скажет, что дядюшки твоего, боярина Семена, потому как Бартенев у него на службе.

– Сам хулу несешь на честного раба государева! – выкрикнул Семен Годунов.

– Помолчи, дядя, – строго заметил царь Борис. – Твое слово впереди. – Он был недоволен дядей: князь Федор сказал правду, а она не должна была высветиться. Да сказанного не вернешь, счел царь, и теперь оставалось одно: подминать под себя Романовых, пока ликом не ткнутся в грязь, потому Борис Годунов закусил удила. – Ты о чести помни, Федор. Твой батюшка Никита завещал нам вместе хранить и честь и дружбу. Но ты попрал и то и другое. Потому наша правда от Бога и справедливость – тоже. Коренья нашли в романовских каморах, и ключи от камор в ваших руках. Вот и ответите за все злочинские умыслы сполна. – И царь Борис отвернулся от князя Федора, сказал боярину Семену: – Отведи его на место пока, а там посмотрим. Как в пытошную вести – скажу.

Мужественный и стойкий Федор дрогнул. Он испугался не пытки, но унижения. Не было еще в древнем роду Захарьиных-Кошкиных-Романовых, начиная от славного выходца на московскую службу из «прусс» Андрея Кобылы, кого-либо, кто бы подвергался позорным пыткам. Ему же, старшему сыну боярина Никиты Романовича Захарьина-Кошкина, уготована дыба, каленое железо, может быть, в хомуте погонят на Красную площадь.