– Я-то здесь причем? – завопил Ванька.

Полицейский стал медленно вращать рукоять колеса, всем своим видом показывая Ваньке, что, не желая, выполняет приказ. Веревки, связывающие Ваньку, накрутились на колесо, тело натянулось, руки стало выворачивать.

– Больно, сука!.. Больно!.. – во всю мочь закричал Ванька, уже без притворства. И вдруг захрипел песню:

      У сиротки столько горя,

      Куда горюшко девать?

      Отнесу во чисто поле,

      Ступай, горюшко, гулять…

– Поет? На дыбе?!.. – Юрьев растерялся. Он даже представить себе такое не мог.

– Хрипит уже, – сказал полицейский.

– Сними, – велел князь, удивленно глядя на Ваньку. – И приведи тех холопов. Пора кончать эту историю.

Полицейский снял с Ваньки путы, отцепил руки от перекладины. Ванька мешком повалился на пол, затем встал на четвереньки, оперся о пол локтями – кисти рук занемели – и какое-то время стоял так, набираясь сил. Юрьев с усмешкой наблюдал за ним. Полицейский вышел.

– Скажи-ка, Иван, что это тебя честь губернатора так заботит? – спросил Юрьев.

– Жить хочу, ваше сиятельство, – Ванька встал на ноги. – Так, отче?

– Смотря каким путем жизнь сохранять, – ответил отец Иоанн и тоже встал. – Разум требует, чтобы я молчал. Но протестует душа, не ладит с разумом. Смолчать – значит, одобрить зло. Я тоже был вчера в трактире, князь. Затевается тут неправое дело.

– Говори.

– Не о губернаторе речь шла, а о деньгах на кормление арестантов.

Прямо в дых ударили Юрьева слова монаха; арестантов-то содержат согласно указам правительства. О, черт! Дело получается не местное, мелкое, а государственное. Придется сообщить Ушакову. А тот немедленно в него вцепится, не поленится, в Москву примчится. Мятлева, конечно, потянет, его ж дворовые в деле замешаны.

И тут вспомнился Юрьеву один вечер у Мятлева. Выпили тогда много, и стал рассказывать Василий, как живет люд в неметчине. Все сами на себя работают, говорил, и ремесленники, и крестьяне. Дома ухоженные, цветочки на подоконниках. А вечерами народ отдыхает в харчевнях, грудастые немки им кружки с пивом разносят. Не то, что в наших пенатах. Князь байкам этим не верил, уж очень красочно рассказывает Василий, но из приличия слушал и поддакивал. Получается, что князь водил дружбу с человеком, хающим русскую жизнь. Начальник Тайной канцелярии тут же раскрутит историю настоящего заговора, их Анна Иоанновна пуще смерти боится. А Ушаков ей в этом потакает. Он признание из нас с Мятлевым выбьет. Мятлев первым признается, можно не сомневаться. А это – Сибирь! О, Господи, спаси и помилуй!..

– Арестанты, кормятся, как положено; тюрьма – не отдых! И правительство о них заботится! – закричал князь. – Никогда еще на Руси не было таких добрых условий для преступников!..

Ванька сообразил, чего испугался князь. Удача шла к нему в руки, не упустить бы!

– Не было слов о правительстве, ваше сиятельство. Монах – человек книжный, жизни не знает, в делах светских не разбирается. Вот и путает дела правительственные с губернаторскими. Только о губернаторе говорено было. Мол, мог бы их превосходительство лучше кормить острожников.

Князь вздохнул, сел в кресло и с одобрением взглянул на Ваньку. В данной ситуации Ванькины показания его устраивали: лучше рассориться с губернатором, чем угодить в заговорщики.

– Писать умеешь? – спросил он. Ванька кивнул. – Вот садись на место монаха и все запиши. Все подробно и точно, как сейчас сказал. И ты, монах, тоже подпишешься.

Монах кивнул и отошел от конторки, освободил Ваньке место.

Ванька сел писать.

– Пойми, монах, твоя защита, что нож у горла виновных. Тебя самого потрясти надо бы: крамольные вещи слушал, не вмешался, не заткнул рты холопам. – Князь уже окончательно успокоился. – В другой раз думай о последствиях. – И направился к Ваньке, чтобы убедиться, что тот пишет только правильные и нужные вещи. Заглянул через плечо и изумился: Ванька писал по-немецки.

«Будто при императрице служил» – подумал князь и спросил: – Ты что, немец?

– Русский, ваше сиятельство.

– Так и пиши по-русски.

– По-русски не умею, неграмотен. – И, видя изумление князя, объяснил. – Я немецкий выучил при барине в Хайдельберге. Он вслух слова повторял и пальцем по книге водил, а я позади него стоял, вот и запомнил.

И тут отца Иоанна осенило: книгу Опица взял и потерял Ванька. За что и отправил боярин его на конюшню.

– Ну, дописывай! – сказал Юрьев и крикнул: – Заводи виноватых, Прохор!..

Полицейский ввел в пыточную Семена с Авдеем. Авдей прямо с порога затараторил:

– Врет Ванька, ваше сиятельство! Всё врет! Ему соврать, что голодному сплюнуть!..

– А это мы сейчас проверим. Отопрешься на дыбе, значит, повезло, значит, в рубашке родился, – сурово сказал князь. – Начинай, Прохор.

Полицейский потащил Авдея к дыбе. Авдей верещал, упирался.

Ванька оторвался от записи, поднял голову.

– Погодите, ваше сиятельство. Велите Семену поработать, пускай отсчитает Авдею полста палок. Без дыбы обойдетесь.

– А что, это мысль, – согласился, подумав, князь. – Вор вора пытает, чтобы установить истину. Можно рассказать этот анекдот на ассамблее у Волковой.

Ванька улыбнулся.

«Так вор вора и охранять может!.. – внезапно пришло в голову Юрьеву. – Нужно непременно составить записку для Ушакова, чтобы распространить это на всю державу. Большая экономия казенных средств…»

Возбужденный удачной мыслью, и, спеша проверить её на практике, Юрьев живо повернулся к Семену:

– Готов?

– Завсегда готов. Разомнусь только… – Семен направился к столу, выбрал себе плеть по руке. – С таким инструментом любую душу можно наружу вывернуть, ваше сиятельство, – одобрительно сказал он.

– Помилосердствуй, Сема, – запричитал Авдей. – У меня же трое детей малых! Катеньки всего годик. Ты же сам ее на закорках возить любишь! Не калечь, не сироти детей, они же без отца по миру пойдут!..

– Давай, Авдейка, скидай портки и падай на лавку. После поголосишь, – велел Семен, помахивая плетью.

Авдей упал на колени и пополз к князю.

– Признаюсь! Во всем признаюсь! Пьяным был, ваше сиятельство! Туман в глазах стоял, язык сам по себе ворочался.

Князь со смешанным чувством страха и удовольствия наблюдал эту сцену. Отец Иоанн и полицейский были спокойнее, нечто похожее они в трактире уже видали.

– В кандалы его! – распорядился князь. – А ты, Семен, с утра сюда явишься, заменишь пока нашего палача. Я с твоим барином договорюсь. Старайся только.

– Уж постараюсь, ваше сиятельство. – Голос Семена звучал угрожающе. Он повернулся к Ваньке. – Ну, думал, донесешь, так уйдешь от меня? Не уйдешь! Погоди, вот домой вернемся!..

– Червь ты, Семка, – сказал Иван, вставая из-за конторки. – Червь навозный. В дерьме твое место. Я тут все записал, ваше сиятельство. Всё как нужно.

И круто развернувшись, выбежал из пыточной.

Юрьев не остановил, лишь проводил глазами. Подошел к конторке, взял лист, исписанный Ванькой, прочел.

– Пишет правильно, – проговорил он. – Умный малый.

– И добрый, – дополнил отец Иоанн.

– Ничего, жизнь ожесточит, – сказал Юрьев. – Ступай, монах, ты на сегодня свой урок выполнил. Завтра придешь, составим вместе докладную генерал-губернатору.

Отец Иоанн быстро покинул камеру, спеша догнать Ваньку, чтобы сообщить, что книга нашлась. Но Ваньки уже и след простыл.

6

В надежде найти Ваньку, отец Иоанн на другой день сунул книгу в сумку и отправился в дом боярина Мятлева.

Дом был трехэтажный, но узкий, с немецкими выкрутасами – большими окнами, эркерами и небольшим – только ноги поставить – балкончиком на втором этаже. Справа и слева к дому лепились две постройки для челяди – одна для мужиков, другая девичья. В саду среди деревьев стояла часовня. Так Мятлев перестроил усадьбу по своему вкусу, вернувшись из Германии.

Отец Иоанн постучался в одну из построек. И, на свою беду, попал в девичью. Девки, естественно, бродят разобранные, кто в чем, некоторые и вовсе голые. Завидев монаха, завизжали, бросились, прикрываясь, врассыпную. Монах едва спасся. Зато в мужской пристройке встретили его подобающим образом. Но где Ванька мужики не знали: не появлялся тот дома. Ни он, ни Авдей. Хоть ушли втроем с Семеном. Семен, правда, ночует, но от вопросов отмахивается, бирюк. А с утра опять куда-то сбежал. Может, где Ванька и Авдей, барин знает.