После этого ехали молча. Питирим, сидя верхом на своем вороном коне, о чем-то глубоко задумался, немного уклонившись в сторону от Ржевского... Лицо епископа было бледное от усталости и бессонных ночей, но глаза горели мрачным зловещим торжеством победителя.

VIII

Вернувшись в кремль, Питирим немедленно собрал фискалов и инквизиторов. В своих покоях провел с ними долгую секретную беседу. Из его слов выходило, что борьба только теперь начинается. А в приказе-то думали, что вот после размены ответами дело, наконец-то, пойдет на "мировую". Выходит - ошиблись. Взяв со всех клятву о том, что до поры до времени они будут молчать о всем, от него слышанном, епископ предупредил, чтобы всем им быть наготове: предстоит большой поход на раскол.

Каждого фискала потом Питирим принимал в одиночку и, накрепко запирая двери, опрашивал: что и как?

Фискал Семен Лисица - рыжий, сутулый говорун - рассказал о душегубствах, татьбе и разбоях, чинимых знатным и плавающим по Волге торговым людям Софроном и его шайкой. "В селе Безводном 25 сентября часу в первом дня, - доносил Лисица, - приходили воровские люди многим собранием, то село разбили, прикащика жгли и мучили, разбоем взяты сборные деньги, письма и лошади".

Не трогают только они людей старой веры, кои предъявляют им складные листы.

Питирим, выслушав фискала до конца, благословил его и собственноручно подарил ему рубль:

- Иди, благодать духа святого над тобой.

Последним вошел к нему в келью человек с серьгой. Он подал епископу железную пистоль и поклонился.

- Говори, - приказал Питирим. - Кто?

- Поп Авраамий, прозванный "лесным патриархом", токмо он. Не кто иной.

- Как было?

- Толкал он меня в бок, полез за ворот ко мне за пистолью, мигал глазом... "Убей, мол, его".

Донес он епископу еще и о том:

- Софрон с воровскими людьми, наехав на вотчину Левашова, на деревню Заболотное, двор помещика сжег. Страшно подпасть их гневу. И ниже, у Васильсурска, побили они еще многих людей до смерти, а на разбое в той шайке собрались беглые солдаты и драгуны, беглые крестьяне, поп-расстрига, чуваши и мордва.

Выспросив все о "лесном патриархе" и о Софроне, Питирим приказал:

- Плыви к Макарию, в становище ватажников, будто бегун. Скройся там, а о чем сыск имать, иди на приказ к Юрию Алексеевичу, - скажет.

Благословил епископ и этого фискала и одарил пятью рублями.

Не успела "серьга" исчезнуть, как в келью ввалился дьяк Иван.

- Помилуйте! - простонал он.

- Говори... - ткнул дьяка в грудь епископ, а "серьге" показал на дверь, чтобы скорее уходил.

Дьяк Иван снова вытянулся и однообразно, скороговоркой, затаив дыхание, продолжал:

- Колодники - два человека, Климов и Евстифеев, - изломав у тюремного окна решетку, бежали, а после них в тюрьме найдены ножные железа, в которых те колодники сидели, да деревянный ключ, да гвоздик железный, загнутый крючком, которыми они те железа отомкнули.

Преосвященный дернул дьяка за бороду.

- Дьяк ты или скворец?!

- Дьяк, ваше преосвященство.

- А коли дьяк, придется тебе ответ держать... Допрашивал на розыске сторожей и приставов?

- Допрашивал. А в розыске сторож Федоров и пристав Гаврилов сказали: означенные-де колодники были скованы в ножные кандалы и сидели под приказом в особой подклети, под тем же-де приказом и в том же каземате, где сидел ранее старец диакон Александр...

- Знаю... - нетерпеливо оборвал Питирим дьяка Ивана. - Говори толком...

- А караульщики, мушкетеры Масейка и Назарка, напившись вина в кремлевском погребе, скрылись...

- Долой с моих глаз, собачий лишай! - вскрикнул епископ, с силой ударив дьяка посохом.

Вечером он вызвал к себе Ивана Михайловича Волынского. Тот пришел красный, сконфуженный, склонился под благословение. Епископ резкими рывками перекрестил его. Волынский, смиренно опустив голову в пышном парике, молча встал в сторонке. Питирим, барабаня пальцами по столу, строго нахмурился.

- Нельзя из кремля уехать мне ни на день, ни на единую нощь, - сказал он с укором в голосе. - Что ты тут содеял? Куролес ты, Иван Михайлович, а не помощник губернатора... Зачем погреб открыл?

Волынский, приложив руку к сердцу:

- Ваше преосвященство!.. Не вы ли сами, государева дела ради, приказали нам с дьяком Иваном Афанасьевичем ассамблею сию сотворить с именитыми нижегородскими гостями?.. Да во хмелю и попытать их?

- Ну и что же! Не вижу я ни сыску, ни розыску, никаких ведомостей об оной ассамблее, а вижу бегство из-под приказа колодников и их охраны, мушкетеров.

- Есть и сыск, ваше преосвященство... - таинственно подмигнув, сказал Волынский.

- О ком?

- О Нестерове... обер-ландрихтере... И дворянин Всеволоцкий вам скажет... Найдена персона и другая...

- Кто?

- Гостиного двора гость Олисов... Меж ними сговор, а Нестеров работает на раскольщиков и купцов совращал - ныне доказано.

Волынский поклялся в правдивости своих слов и даже крест на груди преосвященного облобызал.

Епископ усадил его и начал расспрашивать.

Искать беглецов, кроме отряда, были посланы трое фискалов и подьячий Иван Санинский - юркий бородач. Все они старались проявить неслыханное усердие перед епископом и лезли назойливо всюду, где их не спрашивали, совали свой крысиный нос во все щели и закоулки, шмыгали в церквах, монастырях, на базарах, на судах; заглядывали в печи, в трубы, в колодцы, в отхожие ямы, удивляя посадских своим проворством и озлобляя их.

Один монах почему-то повесился внизу под горой, над ручьем, стекающим из кремля и из которого, будто бы, епископу носили воду для питья. Пошла молва: "Не к добру это!" А что монах повесился назло Питириму - в этом не было никакого сомнения.

Купцы гадали у ворожеи, под горою, у Похвалы. Жила она в полуземлянке и славилась своей прозорливостью. О чем гадали - тайна! Только жаловались на стороне: борьба с расколом мешает торговле.

Ворожея брала у гадальщика ключ от его кладовой или от сундука с деньгами и записочки о желаемом; вкладывала все это в Псалтырь. Ключ запихивала в Псалтырь винтовым кольцом, а круговой конец его связывала с псалтырем веревочкой. Гадальщика ворожея заставляла держать ключ с Псалтырем на указательном пальце, просунутом под веревочку. После этого она читала тайно какой-то псалом. Если в это время Псалтырь на пальце завертится - значит хороший признак, и гадальщик уходит радостный, поглаживая самодовольно бороду, обдумывая свои дела бодро, с надеждой. Если Псалтырь не вертится, это худой признак, - гадание не обещает ничего хорошего.

В эти дни сыска Псалтырь почему-то ни у кого не вертелся. Известие об этом передавалось из уст в уста. Чего только не делали гадальщики и гадальщицы, как ни крутили пальцем - Псалтырь ни с места. Православные попы хихикали:

- Раскольница она, ворожея-то, вот и не вертится. Попадет под приказ, - небось, завертится...

Ворожея исчезла. Искали ее пристава - как не бывало старухи. Многие об этом плакали. А другие подмигивали:

- Небось, никуда не денется, наша будет.

Из посланных на розыски беглых рабочих с Усты, Климова и Евстифеева, и мушкетеров Масейки и Назарки первым в Духовный приказ заявился подьячий Иван Санинский. Он доложил епископу:

- Идучи-де дорогой, нам попалась жонка Ирина Панфилова, про которую мне, подьячему Санинскому, приставу, сказали, что она-де с утеклецом многие разговоры имела. Ту жонку я, пристав, взял, да по указанию той жонки Ирины взяли еще двух девок: Авдотью Федорову, дочь сторожа, и Феклу Андрееву, которая недавнего утеклеца Софрона-де сестра. Да взял и еще жонку Наталью Лукьянову с дочерью Настасьей, да вдову Серафиму Андрианову, у которой есть девка. А оная девка в том дворе заперлась и осматривать себя не пускала, а потому все те жонки и девки в Духовный приказ приведены к допросу и заперты в каземат.

Питирим поморщился, выслушав Санинского: