Не теряя надежды, решила Розина учить девочку дома, хотя бы грамоте и счету. Но, не успев даже взяться за дело, с удивлением поняла, что девочка безошибочно считает, сколько раз прокричит геккон. И еще больше удивилась она, когда Красота взяла стопку книг, оставшихся от матери, и стала читать вслух, во весь голос, а ведь грамоте ее никогда не учили. Не к добру все эти чудеса, думала Розина; а началось все еще давно, когда, к ее изумлению, девочка вдруг заговорила. Розина устроила за ней слежку, но дальше ограды Красота не ходила, и ее тоже никто не навещал. Только и было у нее общества, что немая прислуга, говорившая жестами, и все же откуда-то знала она имена всех вещей, видимых и невидимых, и всех тварей, снующих по двору, – кошек и ящериц, кур и уток.
Чудеса чудесами, но оставалась она жалким уродцем. Розина часто заставала девочку у окна – та жадно глядела на прохожих, а когда собиралась за покупками, то ловила на себе ее взгляд, будто девочка просила взять ее с собой. Розина и рада бы, но Красота сама отказывалась, отвечала жалобным голоском: “Нет, лучше не пойду, а не то людям на всю жизнь аппетит испорчу!” Из дома выходила она по утрам, когда все еще спали, только зеленщики спешили на рынок, крестьяне в поля, а рыбаки домой, – лишь они ей попадались навстречу, кто пешком, кто на велосипедах, но в предрассветных сумерках не видели ее лица. В эти часы она и познавала мир – смотрела, как возвращаются в гнезда летучие мыши, как воробьи садятся на ветки зацветающего миндаля, как вылупляются из куколок бабочки и летят к цветам гибискуса, как потягиваются на ковриках котята; чуяла запахи стряпни из соседских кухонь, слушала гомон петухов, далекий гул моторов, проповедь по радио, а главное, видела, как полыхает на востоке Венера, – всем этим любовалась она, сидя на качелях, привязанных к ветви карамболы. Даже Розина не знала, что маленькая яркая звездочка зовется Венерой, а Красота знала, как знала и все знаки зодиака, и все связанные с ними приметы.
С восходом солнца исчезала она в доме, как прячется в панцирь испуганная черепаха, потому что у калитки вечно толпились любопытные школьники, ждали, не мелькнет ли она в дверях или в окне. От стариков они наслушались, что здесь живет страхолюдная Красота и за малейший проступок им головы отрежет, а за любые капризы проглотит живьем, – и жутко, и хочется ее увидеть, убедиться, что мерзкое чудище не выдумка. Но увидеть ее так и не получалось – выбегала Розина с метлой наперевес, и дети бросались кто куда, осыпая немую девушку бранью. И не только дети высматривали Красоту у калитки – оборачивались и пассажирки бечаков[13], и те, кто спешил на работу, и пастухи, гнавшие овец.
И Красота выходила во двор только по ночам, когда школьников из дома не выпускали, а взрослые укладывали спать детей, и попадались одни рыбаки, спешившие к морю, с веслами в руках и сетями за спиной. Красота сидела в кресле на веранде, попивая кофе. На вопросы Розины, что делает она здесь в такой поздний час, отвечала она точно так же, как ответила матери: “Жду, когда придет мой принц и избавит меня, жалкую уродину, от проклятия”.
– Бедная ты моя девочка, – сказала ей мать в ту ночь, когда они встретились. – Счастья своего не понимаешь, а должна бы плясать от радости. Пойдем в дом.
И снова испытала на себе Деви Аю доброту Розины: немая девушка сразу приготовила ей ванну с желтым мылом, пемзой, кусочками сандалового дерева и листьями бетеля, и Деви Аю, освежившись, вышла к столу. Розина и Красота дивились, как жадно та ест, будто изголодалась за двадцать с лишним лет в могиле. Она проглотила миску супа, две тарелки риса и два целых тунца, с хребтиной и костями. И запила прозрачным бульоном из ласточкиных гнезд. Покончила она с ужином первой. Тут в животе у нее забурчало, и, звучно пустив ветры, она спросила, утирая салфеткой рот:
– Сколько же лет я пролежала в могиле?
– Двадцать один год, – ответила Красота.
– Простите, что так долго, – горько вздохнула Деви Аю, – под землей будильников нет.
– В следующий раз возьми будильник, – вежливо предупредила Красота, – да не забудь москитную сетку.
Будто не слыша ее тоненького, писклявого голоска, Деви Аю продолжала:
– Двадцать один год – сущее недоразумение, ведь даже тот волосатик, которого на кресте распяли, через три дня воскрес!
– Слов нет, недоразумение, – согласилась девушка. – Когда снова воскреснешь, не забудь нам телеграмму отправить.
Голос ее почему-то действовал Деви Аю на нервы, в нем чудилась враждебность. Но Красота, поймав ее взгляд, только улыбнулась, точно слова ее продиктованы лишь заботой. Деви Аю повернулась к Розине, ища подсказки, но немая служанка тоже улыбнулась, будто без всякой задней мысли.
– Как время летит, Розина, тебе уже сорок! И глазом моргнуть не успеешь – станешь старой, сморщенной. – Деви Аю произнесла это с тихим смешком, пытаясь разрядить обстановку.
– Как лягушка, – знаками показала Розина.
– Как варан, – пошутила Деви Аю.
Обе повернулись к Красоте – что скажет та? – и долго им ждать не пришлось.
– Как я, – сказала Красота. Коротко и страшно.
В первые дни Деви Аю пропадала у знакомых, которым не терпелось послушать истории о загробной жизни, и ей было не до чудовища в доме. Даже кьяи, что в свое время отказывался ее хоронить и смотрел на нее брезгливо, как юная девица на дождевого червя, теперь явился ее проведать и трепетал перед ней, будто перед святой, и сказал от всего сердца, что ее воскрешение – не что иное, как чудо, и даруются подобные чудеса лишь чистым.
– Ясное дело, я чиста, – беспечно сказала Деви Аю. – Двадцать один год меня никто не трогал.
– Ну и каково это, быть мертвым? – полюбопытствовал кьяи Джахро.
– На самом деле очень даже приятно. Вот мертвые и не торопятся сюда возвращаться.
– Но вы-то вернулись, – возразил кьяи.
– Я затем лишь вернулась, чтобы с вами поделиться.
Отличная тема для дневной пятничной проповеди, подумал кьяи и ушел радостный. Он не стыдился, что навестил Деви Аю (пусть много лет назад кричал, что заходить в дом проститутки – грех, а кто откроет калитку, тому гореть в аду), правильно же сказала она, за двадцать один год никто ее не тронул, значит, она больше не проститутка, и уж поверьте, отныне к ней точно никто не прикоснется вовек.
Больше всех страдала от шумихи вокруг воскресшей старухи Красота – ей приходилось запираться в комнате. На ее счастье, дольше нескольких минут никто в доме не задерживался – гости чуяли темный ужас, исходивший из-за закрытой двери спальни девушки. Оттуда задувал зловонный сквознячок, просачивался в дверную щель и замочную скважину, пробирал до костей. Почти никто из знакомых никогда Красоту не видел, разве что младенцем, когда повитуха носилась по городу в поисках кормилицы. Но от одной мысли, что она здесь, за дверью, у них волосы вставали дыбом, а от гулкой тишины и зловонного ветерка их бросало в дрожь. Тут уж не до рассказов Деви Аю. Гости что-то мямлили и, допив залпом остатки крепкого чая, вскакивали и с извинениями спешили домой.
– Даже если вам любопытно узнать о Деви Аю, воскресшей из мертвых, – отвечали они всякому, кто начинал их расспрашивать, – к ней в дом заходить не советуем.
– Почему?
– Перепугаетесь до смерти.
Когда поток гостей иссяк, Деви Аю стала замечать за Красотой и другие странности, кроме привычки сидеть на веранде в ожидании прекрасного принца и умения предсказывать судьбу по звездам. Однажды среди ночи она услышала в спальне дочери возню и, встав с постели, двинулась по темному коридору и замерла у нее под дверью, напряженно прислушиваясь, и чем дальше, тем больше тревожили ее звуки из спальни безобразной девушки. Тут подошла Розина, посветила ей в лицо фонариком.
– Знаю я, что это за звуки, – шепнула Розине Деви Аю. – Как из комнат борделя.
