После этих слов, все четверо разом вздохнули, и я попросил Маэстро рассказать мне про эти горы.

Вся информация ограничивалась лишь перевалом, через который шли мы и караван. И перевал этот шел далеко не через середину гор, а лишь по южному краю хребта. Железная дорога, как я и предполагал, не шла через горы, она их огибала по большому кругу с севера, что не сильно уводило ее от белорусского направления. Чего нельзя было сказать о приграничном, с Украиной, направлении. Здесь уже 'крюк' был впечатляющим. Но средств на то, чтобы пустить отдельную ветку пути, в обход гор с юга, у государства пока не было. Вот и все, что знал Маэстро про каменные горы.

Когда прибыл караван, Николай, без задержек и, практически ничего не объясняя, занялся организацией переправы. Перво-наперво, он собрал всех, кто по вечерам и во время коротких привалов, играл на гитаре, дудке и гармошке, и погнал их с инструментом через мост. Балалаечников не взял, больно ритм у них быстрый, а это чревато непредсказуемой реакцией лошади. Поговорив с 'оркестром' несколько минут, Николай вернулся. Толкнул речь перед моховцами, состоящую из слов, 'смотрите и учитесь', и мы, вчетвером, держа лошадей Маэстро за узды, приготовились вести 'поезд' по лежащей, через пропасть, скале.

- Готовы? - тихо, чтобы не напугать лошадей, спросил Николай.

Он, как и я, стоял во втором ряду, только я справа, а он слева. Здоровяков я специально поставил вперед, чтобы они, своими габаритами, перекрывали обзор первым двум лошадям. Николай говорил, что это лишнее, но я решил перестраховаться. Ведь если одна из первых лошадей увидит пропасть, запаникует и взбрыкнет, то остальные последуют ее примеру, а это, как вы понимаете, может привести к фатальным последствиям и для людей, то-бишь, для нас.

- Готовы - ответили мы, и я стал поглаживать коня, которого держал под узды, как и остальные богатыри.

Маэстро, по команде Николая, поднял левую руку и показал музыкантам большой палец и через секунду, я услышал, как зазвучала музыка. Сначала дудка, как солист, а чуть позже к ней подключились гармошка и редкие струнные вкрапления гитары. Играли музыканты ту мелодию, которую им велел играть Николай, а именно, 'Одинокий пастух'. А когда эта, всемирно известная, мелодия, усилилась многократно, отражаясь от гор, мне пришлось показать кулак моховцам. Эти дурынды не смогли сдержать своего восхищения от звукового эффекта и стали охать и ахать, а это лишнее.

Минуту мы стояли, давая лошадям привыкнуть музыке, и, под предводительством здоровяков, тронулись с места. Идя по мосту, я все время смотрел на коня и гладил его по шее и морде. Уши коня крутились как локаторы, силясь определить источник звука, но в горах это невозможно сделать. Звук, неважно какой, постоянно отражается и сбивает с толку всех, включая разумных существ.

Так, с музыкой и моим волнением, которое, слава богу, никак не отразилось на лошадях, мы перешли пропасть по упавшей скале. И все бы ничего, да только, под это дело, за нами пошли и лошади Кузьмы, сами без понуканий, а за ними ломовые лошади здоровяков, привязанные к кибитки. Следом началась цепная реакция, всего моховского каравана. Лошади сами выстраивались колонной и тащили за собой телеги, по лежащей скале. Видя такое дело, Николай показал на пальцах, что станет с музыкантами, если они перестанут играть, а Маэстро и Кузьма, словно кукол, посадили их на вторую телегу 'поезда'. Я знаками сообщил моховцам, на другой стороне пропасти, чтобы те молча грузились в повозки и так же молча переправлялись на эту сторону. Сам же остался ждать, когда вся кавалькада переправится, и передать по 'цепочке', отбой для музыкантов.

Это мог бы сделать кто угодно, но я, ссадив Лену с ее экипажа, хотел показать ей каменного всадника. Конечно, она его видела и не раз, но это было без меня.

На следующий день я слег с температурой, и начался 'ад', в прямом смысле слова. Кибитка Кузьмы, тут же была превращена в чуть ли не парилку, путем установления в ней буржуйки, которая горела без остановки. Вместе со мной, в этой жаровне, душился врач каравана, 'босх' - полу-собака - по имени Роман Иосифович, которому Николай пообещал отрезать детородные органы, если со мной что-нибудь случится. Все мои заверения врачу, что это шутка, не возымели действия и когда мы спустились с гор и подъехали к поселку Кирпичный, где собственно и производили кирпичи для всей округи, я уже был 'здоров как бык'.

Лена, вопреки моим ожиданиям, ни разу меня не проведала, но постоянно передавала пожелания, чтобы я быстрее поправлялся, с начальником каравана, который справлялся о моем здоровье по три раза за день.

Сказать, что я был не рад, такому вниманию со стороны окружающих, все равно, что ничего не сказать. Но мои просьбы, ослабить внимание к моей персоне, никто не слышал, и мне пришлось с этим мириться, до самого Кирпичного.

В сам поселок, окруженный стеной, по моему настоянию, мы въезжать не стали, а развернули палатку на некотором отдалении от него. Я знал, что попади мы в поселок, будет то же самое, что и в Подгорном, а это перерыв в тренировках на целых два дня.

Утром, когда до Мохова, по словам Маэстро, оставалось два дня пути, мы как обычно выехали раньше каравана и приступили к пробежке.

- Слышь Кузьма - спрашивал Николай во время бега - сколько мы заработали на продаже 'холодного'?

- Если в золоте, то около трехсот монет - отвечал здоровяк.

Я перекинул обязанности казначея на кузнеца, потому-что он меня достал тем, что каждый вечер просил денег на наше с Николаем одеяние, которое мы до сих пор так и не увидели. После, когда выпал снег и стали попадаться встречные обозы, он стал их останавливать, и, если у них было что-то нужное кузнецу, он и тогда стал доставать меня. Впрочем, я был только рад, тому, что смог избавится хотя-бы от одной из обязанностей.

- И сколько у нас осталось? - продолжал спрашивать Николай у кузнеца.

Я уже знал, Николай, не тот человек, который просто так чем-либо интересуется. Скорее всего, его терпению пришел конец, и он сейчас обрушит на кузнеца, весь свой гнев и потребует результата.

- Меньше половины - после некоторого обдумывания сообщил Кузьма.

Эта новость, повергла не только меня в шок, но и Маэстро, который, услышав, сколько денег осталось, чуть не споткнулся. Я уже был в курсе, местных цен и соображал, что триста золотых монет, это цена постройки небольшой деревеньки, с хорошей каменной стенной. И судя, что та одежда, которую для нас взялся делать Кузьма, уже обошлась как половина этой деревни, она, как минимум, должна быть шита золотой нитью и шапка Мономаха для каждого.

- А конкретно? - Николай спрашивал настолько спокойно, что даже у Кузьмы не должно остаться иллюзий относительно того, что сейчас будет.

Однако, 'шторм' не состоялся.

- Стойте, - крикнул Маэстро и запрыгнул на первую телегу своего 'поезда', - кто-то бежит навстречу - сказал он, вглядываясь вдаль.

Мы втроем тоже пытались разглядеть, кого там увидел наш 'зоркий глаз', но кроме снега и березок с соснами, растущих по бокам дороги, ничего не увидели.

Зрение, у Маэстро, орлиное, как и говорил Фома Митрич. Это проявилось, когда, на четвертый день нашего путешествия, двое здоровяков, занялись стрельбой из лука.

- Видишь - говорил мне Маэстро, когда я заинтересовался его талантом - метров триста отсюда береза, у которой одна ветка кривая? - и кивнул вдоль дороги.

Я посмотрел туда, куда указывал стрелок, но ничего не увидел. Да и как тут увидишь, когда по обеим сторонам дороги, березы стоят сплошняком и все сливается воедино. А он, мало того, что на триста метров показывает, так еще и какую-то веточку просит увидеть.

- Нет - я отрицательно помахал головой.

- Ладно, не суть, - Маэстро наложил стрелу на свой лук - короче эта ветка сухая и я попаду ей в самое ее основание, прямо по центру.

Я смотрел на то, как Маэстро натягивает 'царь-лук', по другому и не скажешь, усиленный пластинами из рессорной стали, легко, как на прогулку сходил. Быстро натянул и 'шик', стрела улетела по сильной баллистической траектории. Я даже не понял, успел Маэстро прицелиться или нет, настолько быстро все произошло.