С тех пор Кук мог беспрепятственно ходить всюду, куда ему вздумается. Он размышлял, нельзя ли в Австралии поселить английских колонистов. Он исследовал почву и увидел, что она черноземна и может давать отличные урожаи. Высокие тучные травы, казалось, только и ждали, чтобы пастухи выгнали на них скот. В океан впадала многоводная река, в которой водилась вкусная рыба. Леса были редкие, но деревья – главным образом эвкалипты – поражали своей высотой и толщиной. Воздух звенел от птичьих голосов, а на прибрежном песке были видны следы каких-то животных. Кук усердно исследовал страну и был очень доволен своими открытиями.

Одно не удавалось ему – завязать сношения с жителями. Случайно встретив их в лесу, он пробовал заговорить с ними, но они разбежались при его приближении. Поймав двух маленьких девочек, он с ног до головы увесил их разноцветными бусами, надеясь этим привлечь к себе австралийцев. Но когда девочек отпустили, они побросали все бусы на землю и убежали. Тогда он стал оставлять топоры и гвозди в тех местах, где часто бывали австралийцы. Но те и не притрагивались к этим драгоценностям.

Запасшись пресной водой, «Усердие» снялось с якоря и направилось вдоль берега к северу.

Это было скучное плавание. Австралия очень однообразна. Ровная гряда невысоких гор скрывала горизонт. Горы эти напоминали Куку горы Южного Уэлса в Англии, и он назвал весь этот край Новым Южным Уэлсом. Кук старательно составлял подробную карту австралийских берегов и заносил на нее каждый мыс, каждый залив, каждый прибрежный островок.

25 мая они прошли тропик Козерога и вступили из умеренного пояса в тропический. Несколько дней спустя Бэнкс, гуляя по берегу, увидел странное большое животное, у которого на животе был кожаный мешок. Это был кенгуру, до тех пор никогда еще не виданный европейцами. В кожаных мешках на животе кенгуру носят своих детенышей.

Плавание вдоль австралийских берегов было довольно утомительно, но пока вполне благополучно. Никто из моряков и не подозревал, какая их всех подстерегает опасность.

– Сто двадцать! Сто восемнадцать! Сто двадцать три! – кричал матрос, измерявший лотом глубину.

Вот уже шесть часов «Усердие» шло среди отмелей и подводных скал и никак не могло из них выбраться. Экипаж измучился от ежеминутной перемены курса, от постоянной борьбы с ветром, который то и дело нес корабль на клокочущие буруны.

Но в десять часов вечера лот перестал доставать до дна, и все вздохнули свободнее. Кук отдал распоряжение идти в открытое море и спустился к себе в каюту.

Через полчаса матрос, все еще продолжавший безуспешно отыскивать лотом дно, вскрикнул от ужаса.

– Сто семь футов! – объявил он.

И, раньше чем ему удалось снова закинуть лот, раздался пронзительный скрип, потом треск ломающегося дерева, и «Усердие» остановилось. Паруса в последнем усилии надулись гигантскими пузырями и склонили судно набок. Правый борт почти касался воды.

Через полминуты Кук уже стоял на покатой палубе.

– Все паруса долой! – приказал он.

Паруса убрали, но судно не выпрямилось. Оно застряло в расщелине подводного рифа. Камни впились в его деревянные бока, и нелегко было вырваться из этой клешни.

К Куку подошел доктор Монкгауз.

– Подождите прилива, сэр, – сказал он. – Прилив подымет и освободит нас.

– Сейчас самая высшая точка прилива! – крикнул Кук. – Дальше может быть только отлив.

Монкгауз понял, что попал впросак. Но Кук сразу забыл опрометчивого доктора. «Надо облегчить корабль во что бы то ни стало», – думал он.

И приказал:

– Пушки за борт!

Девять пушек кинули в море. Брызги взлетели до верхушек мачт. Но «Усердие» даже не шелохнулось.

– Выливайте пресную воду! – крикнул капитан.

Бочки были выволочены на палубу, и с таким трудом добытая питьевая вода полилась в море. Но уже начался отлив, исчезла всякая надежда освободиться до дневного прилива.

Весь ужас своего положения мореплаватели поняли только утром, когда рассвело. С каждой набегающей волной корабль терся о камень и медленно разрушался. Кругом плавали обломки киля и обшивки. Стоило ветру чуть-чуть окрепнуть, и через двадцать минут от «Усердия» остались бы одни щепки.

Кук послал в трюм плотника. Он опасался, нет ли в днище сквозной пробоины. Плотник вернулся с побледневшим лицом и сказал:

– Сэр, там вода!

«Началось!» – подумали моряки, но никто не произнес ни слова.

Кук сам спустился в трюм. Ящики и пустые бочонки плавали в черной воде, медленно, почти незримо, подымаясь.

– К помпам! – крикнул Кук и ушел в свою каюту.

Заскрипели две помпы, выливая в море мутные струи. Матросы разделились на три команды, которые качали воду поочередно.

Пришел долгожданный дневной прилив, но не принес освобождения. Он оказался слабее ночного и только слегка приподнял корму судна.

В шесть часов уровень воды в трюме снова начал подыматься, и пришлось поставить третью помпу. Четвертая помпа, запасная, оказалась испорченной. Кук приказал выбросить ее за борт.

Моряки были измучены. Команды, работавшие у помп, принуждены были меняться каждые семь минут. Офицеры становились на место падавших от утомления матросов и работали наравне со всеми. Никто не роптал. Каждый чувствовал, что от этого мучительного труда зависит его собственное спасение.

Когда стемнело, к Куку подошел Бэнкс.

– Вы надеетесь сняться со скалы? – спросил он.

– Надеюсь, – ответил Кук. – Ночью прилив будет очень высок.

– Австралийский берег находится в восьми милях от нас, – сказал Бэнкс. – Сможет ли «Усердие» добраться до него с такой огромной пробоиной в днище? Сейчас скала затыкает дыру, как пробка, но когда мы освободимся…

Кук молчал.

– В шлюпках поместится не больше половины команды, – продолжал Бэнкс. – Остальные обречены на гибель. Что мы будем делать?

– Что мы будем делать? – переспросил Кук. – Вы да я? Мы останемся на корабле.

Но Кук знал, что это не выход из положения. Матросам тоже не поместиться на шлюпках.

А что ожидает тех, кому удастся добраться до австралийского берега? Одинокая жизнь вдали от родины и близких. Впрочем, будь что будет. А пока надо работать.

Кук подошел к помпе, расстегнул ворот рубашки и стал вместе с изнемогавшими матросами выкачивать воду. Теперь команды менялись уже каждые пять минут. И когда приходила смена, кончившие работать падали от усталости и лежали, не двигаясь, пока снова не наступала их очередь.

Начался прилив. Уровень воды достиг уже высшей точки дневного прилива и все еще продолжал подыматься. Все шлюпки были спущены на воду и привязаны канатами к корме корабля, чтобы попытаться стянуть его со скалы.

Вода подымалась все медленнее и медленнее. Корабль зашевелился и стал оживать.

Ура! Палуба выровнялась, «Усердие» плавно закачалось на волнах.

Все весла шлюпок с плеском опустились в воду. Канаты натянулись, и корабль, пятясь задом, слез со скалы. Теперь под ним глубина. Они свободны!

Мигом были поставлены все паруса. Но ветра почти не было, и гигантские полотнища повисли, как мешки, чуть-чуть колыхаясь. Корабль медленно пошел к берегу.

Первые десять минут моряки были в восторге. Они радостно обнимали друг друга. Даже помпы застучали веселее. Но вскоре стали замечать, что корабль как-то странно осел, что с палубы поверхность моря уже не кажется такой далекой, как раньше, и, заглянув в трюм, поняли безвыходность своего положения.

– Сэр, – сказал доктор Монкгауз, подходя к Куку, – через четверть часа вода начнет заливать каюты.

– Я это знаю сам, – ответил Кук.

– Сэр, – продолжал Монкгауз, – я придумал, как заткнуть пробоину.

Доктор рассказал свой план Куку, и через минуту на палубе разостлали огромный старый парус. Доктор вымазал его липким навозом. Навоза набрали несколько ведер в хлеву, где жили купленные на Таити свиньи. Поверх навоза густо набросали паклю и, когда она присохла, сбросили распластанный парус за борт. Парус мигом был подтянут под корабль. Пробоина присосала его к себе, и течь была остановлена. Помпы продолжали работать, и палуба начала медленно подыматься.