Она приехала в город проливных дождей и ордена Ленина вчера поздним вечером, скоротала ночку на вокзальной скамье рядом с сортиром. Всю ночь вокруг нее крутились грязные и вонючие люди, а утром она обнаружила, что пропала ее сумка, в которой находились съестные припасы и деньги. Сначала она сунулась в пункт милиции, но ее испугал здоровенный рыжий детина, который рявкнул на нее: "Ну чего там еще? Чего?" От страха она попятилась к выходу из вокзальной комнатки. Милиционер был сильно похож на тракториста Петьку Щукина, который сгорел в своей хате прошлым летом. Неужели он выжил?
И сейчас вместо того, чтобы ходить по магазинам в поисках нарядного платья для последнего обряда, ради которого она, собственно, и приехала в такую дальнюю даль, она, уставшая и голодная, ковыляла по улице большого чужого города и не знала, что ей делать...
Как вдруг услышала правым ухом вкрадчивые слова. "Извините, можно вас на минутку?" Она остановилась прямо посреди тротуара, удивленная, что кто-то может ее здесь знать. "Ну, чего? Чего?" - растерялась она, разглядев рядом с собой подозрительного молодого человека с тонким длинным носом и в очках с проволочной оправой, одетого в коричневый пиджак с большим круглым значком на вороте, и в мешковидные темно зеленые брюки, с громоздкими ботами на ногах.
"Бабушка, разрешите вас пригласить на презентацию продуктов питания американской фирмы "Вербакайф"!" - уверенно наступал на нее городской юноша. " Продуктов-то? Надо! Надо!" обрадовалась Мария Степановна. Под ложечкой уже давно посасывало. "Вот вам визитная карточка! Приходите сегодня вечером в дэ-ка имени Королькова!" - возликовал милок в пиджаке с большим круглым значком на лацкане, протягивая ей кусочек картона.
"А где продукты-то? Где?" - оживилась Мария Степановна, почему-то стряхнув пылинку со штопанного перештопанного серого пальтишки, а вместе с ними настороженность и недоверие к незнакомцу с четырьмя глазами. "Эти продукты производят семнадцать лет и привозят сюда прямо из Лос-Анджелеса. заученно объяснял странный городской юноша. - Его разработчики Ричард Макарони и доктор Коцан удостоены получить Нобелевскую премию. Я и сам кушаю эти продукты. Они помогли мне вылечить эпилепсию... В-общем, бабушка, приходите вечером!"
"Милок, а раньше там нельзя постоловаться? Меня ведь голод уморит до вечера-то ждать", - расстроилась Мария Степановна. "Раньше никак! Только в шесть-тридцать! Приходите обязательно! Я вам не сказал, что его изобретатель Марк Хуюз пришел к своему открытию через трагедию, - распылялся молодой человек, - а сейчас он получает один миллиард триста тысяч долларов в месяц и ездит по всему миру на белом "Роллс-Ройсе". А еще у него есть "Ламборджини-Диабло" цвета выжатого лимона. А я пока всего лишь дистрибьютор. Но ничего. И у меня получится! Я ведь тоже люблю "Вербакайф"! О йес! Коммон! Эврибади!" И юноша захлопал в ладоши и стал раскачиваться из стороны в сторону.
Мария Степановна осторожно, бочком стала двигаться подальше от молодого человека, который уже скандировал на всю мостовую речевку "Если ваша жизнь не в кайф, вам поможет..." Только бы он не заметил, что она линяет. И чего это ей пристропило в город-то ехать? Какое еще к черту платье? Ведь сказывали бабки про упырей! Знать, все правда!.. И быстрей, быстрей перебирая ногами, она засеменила обратно к вокзалу.
На таран!
У Александра Степановича Фомина не было ноги. Он потерял ее зимой сорок третьего на Курской дуге. Как он говаривал, оставил под фашистской броней. Во время войны он был командиром танка и, когда вражеский снаряд долбанул его "тридцать-четверку", ему чудом удалось выкарабкаться из раскаленной машины, а когда очнулся, вместо правой ноги обнаружил кроваво-грязный обрубок.
Правительство не забыло о его заслугах. За раздавленную ногу он получил от Хрущева тесную однокомнатную квартирку на первом этаже серенькой пятиэтажки, от Брежнева новехонький "запорожец" цвета советского знамени и жестяной гараж в пяти шагах от подъезда, а от Горбачева удобный американский протез, который неношеным пылился в шкафчике для обуви, отвергнутый как буржуйская подачка.
Он благодарил страну за заботу, а сам почему-то пил. Его лицо почернело от немереного количества выпитого портвейна и выкуренных папирос, горькие раздумья в компании с братом стаканом протянули по нему сети морщин, в которых запутался бы даже кит, его когда-то светившиеся живым блеском глаза стали похожими на залитые водой угольки из потушенного кострища, а маленькое, но жилистое тело стало выжженной спиртом и прокопченной табаком мумией.
Неизвестно, что бы с ним было, если бы не автомобиль. Он гордился им как женой, сыном и другом вместе взятыми, и если ему случалось краем уха услышать, как его машину называют "жопарожцем" или просто "запором", кулаки его сжимались и он грудью лез на обидчика. "Ну, машина, не машина, а просто зверь", - любил приговаривать он, откидываясь на спинку сиденья и ударяя руками по рулю. И когда ему удавалось выжать из нее скорость больше девяноста километров в час, он кричал в упоении, пытаясь заглушить рев мотора: "Как идет! Господи, как идет! Не идет, а пишет! Не пишет, а рисует!"
Во дворе его все знали и звали дядей Сашей. Почти каждый вечер жильцы видели, как он, похожий на одноногого пирата Сильвера, на деревянном протезе прыгал к карточному гаражу, падал, полз на четвереньках, вставал и ковырялся в замке, снова падал, но когда ему удавалось открыть гараж и вползти за руль, машина выезжала так ровненько и строго, как будто бы ею управлял трезвый, как стеклышко, водитель. Куда он гонял, никто не ведал, быть может, просто катался по городу или бомбил, подвозя за деньги, но все знали, что он заправляется на станции недалеко от дома, прозванной в народе "Афганской".
Это ЧП случилось в то "веселое" времечко, когда за бензином выстаивались огромадные очередины. Водители проводили на заправках целые ночи, чтобы утром залить баки и канистры. Дядя Саша, как ветеран войны, имел право заправляться без очереди, но никогда им не пользовался. Ему было стыдно подъезжать на шармачка, подкрадываться к жопе с ложкой, как он простодушно шутковал.
В тот день он занял очередь после обеда и - ему подфартило - уже вечером подъехал к колонке. И вот, когда он вышел из машины, чтобы принять рукоятку шланга, прямо перед его носом возник "мерседес" селекции этого года цвета газовой сажи и из него выскочил гориллообразный здоровяк в ненашем костюме с серебренным отливом и вырвал змеиное жало шланга из слабых рук старика. "Ну-ка, ты, Кинг-Конг вонючий, давай быром в очередь!" - полез на верзилу впалой грудью инвалид, однако, получил такой удар в скулу, что отлетел на несколько метров назад и упал на капот своего автомобиля. Скрепя сердце и скрипя зубами, он поднялся. В его стеклянных глазах отражался вражеский "мерседес", сияющий безукоризненным превосходством.
Когда он водрузил свое тело на сиденье и дал команду двигателю, перед ним замелькали комиксами яркие картинки из журналов "За рулем", которые он выписывал и бережно хранил. Чужеродная техника чудных форм и невероятных возможностей, которая подавляла его почти неземным совершенством и недоступностью, нашла выражение в этом чернявом заморском чудовище, которое колесами вдавило в грязь все то, что было для него так свято - любовь к родине, достоинство и порядок. Он представил, как безжалостная сверкающегрязная "иномарка" победно проезжает по его единственной ноге.
Его нога вдавила педаль газа до упора. Затарахтел и по тракторному взревел двигатель дряблой машины. Он заглушил тихие, но твердые слова дяди Саши, который, шевеля бескровными срезами губ, приказал самому себе: "На таран!" В этот момент он почувствовал себя молодым и сильным, таким, каким был тогда, когда командовал танком и рвался в бой. Каждый бой был для него тогда как последний. Он приотпустил сцепление и старый "запорожец" стал танком.
Он врезался в лакированную задницу импозантного "мерседеса" один раз, затем еще и еще, потом поменял диспозицию и стал мять и крушить другие блестящие формы автомобиля гладкие глянцевые бока и оскалившуюся в лицемерной улыбке морду, и так до тех пор, пока не разбил весь кузов до такого состояния, что машина приобрела вид раздолбанной тачки, валяющейся на свалке, на которую не позарится даже воронье. Только тогда он заглушил двигатель.
