– Если не побрезгаешь с холопом пустые щи хлебать, то прошу. Только не знаю, как теперь вас величать, Алексей Нилоч.

– Мы же сродственники, – чуть улыбнувшись, подсказал он. – Как и прежде – Алёшка.

– А ты чего в родном доме не попросил переночевать, и покормили бы, наверное.

– Да боялся, что ночью дурные сны сниться будут. А по правде: не очень новый управляющий с его лисьими глазками вызывает доверие, ночью придумает, как своему хозяину угодить, чтоб у того хлопот поменьше было. А Алёнка чего у тебя крутится. Чья она?

– Слушай, ты ж устал с дороги, иди подремли хоть немного, а мне с Алёнкой потолковать надо. Я как знал, что ты приедешь, свежего сена на сеновал наметал.

В тот год, что Лукич меня оженил, рыбаки поймали лодку, а в ней девчушка махонькая, как только не утопла – полная лодка воды. О найдёныше сообщили управляющему.

– Ну и что, что одета не как наша и говор отличен. Неизвестного она роду племени, нечего начальство тревожить. Пущай пока заместо Алёнки будет, что весной отмаялась. Подрастёт, там видно будет, ещё одна раба барину не помешает. В барский дом её брать не след, пущай, Митрич, у тебя поживёт, ртов у тебя мало, будет жене твоей помощница.

– Сначала она плакала, маму звала, – говорила, меня не так зовут, а потом привыкла. Подросла, помощницей в доме стала, а тут Лукич заявляется, увидел её и говорит: «Смотрю, чем старше, все краше становится, не нашего она роду племени. Ты береги её, барину может вскорости понадобиться». Тот управляющий был зверь, а этот ещё хуже: не позавидуешь любому лиходею ему в руки попасть, а тут девчушка – невинная душа. Молю богом тебя: ведь не одна, благодарная ласкам помещика, упокоилась на дне реки. Христом богом прошу, возьми её с собой. Здесь барин погубит девку, будет перед ней изголяться. Возьми, прошу тебя. Хочешь – на колени встану. Ты не думай, что мне привычно перед барыми лебезить и на коленях елозить. Душа болит на неё глядя, если что, то в сиротский дом или приют определи. Слышал, он в городе есть.

– Ты что смеёшься? Я к тебе за куском хлеба пришёл, как нищий, и дома у меня нет, а ты хомут хочешь мне на шею надеть. Друг называется… Что я с ней делать буду?… А если и увезу – ведь накажут тебя.

– На дыбе не вздёрнут, народ роптать начнёт, она же не крепостная – все знают, а выпорют, так не привыкать, поболит и бросит.

– Хорошо… Только, если она сама захочет.

Он лежал, пытаясь читать, но тревожные мысли не покидали его. Ещё пацанёнком он уехал за границу, и знакомых у него здесь нет, помочь некому. Чтоб имение вернуть, об этом сейчас и смысла нет думать. Дверь скрипнула, и Алёнка в ночной рубашечке босиком вошла в комнату.

– Ты чего не спишь?

– Я боюсь. Я усну, а вы уедете – бросите меня.

– Я же обещал тебе помочь, а если не веришь, почему поехала со мной.

– Дядя Митя мне сказал: «Не к добру это, что тебя в барский дом хотят взять, и если не уедешь – пропадёшь. И твое счастье, что Алёша приехал. Он сам в беде, горе у него, и если он тебя не спасёт, никто не поможет. Может, он за границей ума набрался и не станет помещику перечить на свою погибель, а уедет и там подумает, как имение вернуть. Видела, сколько народу нагнали, когда Лукича убивали, и если он тебя с собой возьмёт, считай, счастье тебе привалило. Он и маму твою поможет найти».

– Тебе придётся немного пожить в приюте, а потом, я заберу тебя.

– Я не хочу в приют, – подбежав к кровати и прижав к своей груди ручки, со слезами на глазах взмолилась Алёнка.

Он отложил книгу.

– Ты пойми! Я думал, приеду, брат поможет на ноги встать. На наследство я ж не претендую, а тут такая беда. За дорогу потратился, да церкви пришлось последнее пожертвовать, чтоб за могилками присматривали. Тебе надо в сиротском доме пожить, пока я денег заработаю.

– Я тоже буду работать.

– Тебе одеться надо, кто тебя в этих лохмотьях возьмёт. Видела, как на тебя посмотрели, когда я спросил две комнаты, для меня и сестры.

– Можно я здесь на коврике прилягу, одна я боюсь. Он подвинулся, она осторожно прилегла, чуть тронув покрывало, и свернулась калачиком. Большая слезинка задержалась у неё на переносице, он осторожно пальцем смахнул ее и спросил.

– Как же ты маму потеряла? – и увидел, как дрогнули её губы, и глаза снова наполнились влагой.

– Мы приехали к реке пароходы смотреть, а потом я побежала на лужок бабочек ловить. Одна очень красивая села на цветочек, я подкралась и ладошками хотела её накрыть. Наклонилась, а шляпка с головки у меня слетела, ветер подхватил ее, и она покатилась по траве, я за ней. Она с бугорка скатилась и в воду рядом с мостком, поплыв по течению, зацепилась ленточкой за лодку, что рядом стояла. Я забежала на мосток, спустилась в лодку, дошла до лавки, а её не перешагнуть. Тогда легла животиком на неё, перенесла ноги на другую сторону и встала. Только сделала шаг, как лодку качнуло, и я упала, ударившись головкой об лавку. Дальше не помню, только очнулась, когда уже темнеть начало. Лодку прибило к камышам, я маму позвала, но никто не откликнулся. Я хотела выбраться, но было очень страшно, высоко и кругом вода. Вдруг я увидела пароход, залезла на лавочку и стала ручкой махать, думала меня спасут, но пароход проплыл мимо. Только одна женщина помахала мне в ответ с палубы, набежала волна, и я упала. Было очень больно, и я заплакала, а лодка, покачавшись, опять поплыла. Началась гроза, было очень страшно и холодно, я кричала, звала маму. Там лежали какие-то мешки, которые очень плохо пахли, я забилась под них. Потом какие-то страшные, бородатые дядьки вдруг появились:

– Перетёрлась о пирс, возможно, – сказал один, осматривая верёвку, а другой, схватив меня своими громадными волосатыми руками и подняв над собой, воскликнул: «Смотри, какое чудо я нашёл, под мешками пряталось». А потом меня к дяде Мите отвели.

Он осторожно погладил её плечо, успокаивая, и сказал:

– Завтра я принесу карандаш и бумагу, а ты попробуй нарисовать дом, в котором ты раньше жила. Помнишь?

– Да, – прошептала Алёнка.

– Ну спи, и он задул свечу.

Она сразу уснула, а ему не спалось: смог бы он остановить брата от безумного поступка, попытался бы остановить Лукича или примкнул к бунтарям? Он задавал себе эти вопросы, но ответа не находил.

«Чтоб убить даже память о вашем роде, – вспомнил он слова управляющего. – Почитай брата свого, он после меня верховодить станет и ответ за вотчину держать станет. – Вспомнил он завет отца. – Спасибо, братуха, за наследство – единственная драгоценность, что мне удалось из отчего дома взять, сейчас рядом лежит. Завтра я её в сиротский дом сдам, а сам подумаю, как имение вернуть».

Сон не шёл, стараясь не ворочаться, чтоб не разбудить девочку, он мучительно думал, как ему поступить. Как?…

«Ладно, утро вечера мудренее, завтра решу».

Почти два года им пришлось не гнушаться никакой работы, чтоб скопить деньги, необходимые для путешествия. Но поездка вверх по течению, а затем по другому берегу вниз, ни к чему не привела. Начались волнения в народе, все ожидали смуты, после принятия Филькиной грамоты, и они были вынуждены отложить свои поиски. Только через пять лет после рождения дочери супруги, переехав с маленькой съемной в просторную квартиру, занимающую почти целый этаж, решились продолжить поиски.

– Ну что, дальше поедем.

– Подожди. Уж место очень похожее. Мосток, лодки привязаны, бугорок. Только часовенка.

– Давай тогда, остановимся, посмотрим, ведь это чуть ли не последний приток, по которому пароходы ходят. Я пойду к нищим, твой рисунок покажу. Там инвалид сидит, мне кажется, он местный. А ты пока с дочкой сходи, в часовенке свечку поставь.

– Простите, барин, не ведую, о чем спращаешь, я как обезножил, так здесь прибился: добрые люди подают, да река кормит. Повыведуй у местных, может, подскажут чо. Во, как раз барыня идет, она, почитай, кажий раз приезжает. Только погоди, барин, не тревожь ее. Пусть в часовне поплачет: люди сказывали, что по её повелению часовню поставили, дочка тут утонула её.