– А почему училище должно быть расформировано? – спросил замполита Веригин, – ведь училище готовит кадры для государства и расформировывается оно тогда, когда в кадрах нет потребности, а не тогда, когда его начальник не смог сориентироваться в политической обстановке.

– Ну вы демагог, Веригин, – только и сказал на это замполит.

Мурханов был выпускником военно-политического училища и отличался от выпускников училищ командных. Он не обладал громким командирским голосом, выправкой, командирской категоричностью, зато умел, как никто другой, держать нос по ветру, что было не менее ценно и создавало для него лучшие возможности для выживания и карьеры в армии образца начала девяностых годов двадцатого столетия.

Вскоре переворот забылся и начались курсантские будни: учеба, служба, такая же, как и у других курсов, за тем исключением, что первокурсников больше других посылали на хозяйственные работы, и не всегда в училище.

– Все это в порядке вещей, – говорили старшекурсники, – сначала тебя гоняют, потом ты будешь других гонять, сейчас ты на других пашешь, потом…

Идеалист Веригин в штыки воспринимал эту философию, но особо не возникал – вел себя как все.

В первый свой караул он попал в ноябре. Курсанты обычно заступали на службу в военные учреждения гарнизона. Первый свой караул он нес в здании прокуратуры гарнизона. За сутки пребывания там он узнал, что днем в прокуратуре находятся ее работники, а ночами в нарушение всех уставных правил – два лаборанта криминалистической лаборатории. Впрочем, лаборант по штату должен быть один, а два лаборанта находились в прокуратуре потому, что один из них – Ващанов готовился увольняться в запас и натаскивал» себе смену, только что призвавшегося Гуляева. Передача «участка» немного затягивалась, потому что Гуляев обещал сделать Ващанову дембельский альбом, «какого не было ни у кого…»

Второй раз в караул Веригин заступил через неделю. Был выходной день, сотрудников в здании не было. Стояла тишина, и только со второго этажа слышались приглушенные голоса лаборантов. Потом Ващанов вышел из здания и вернулся через час, как показалось Веригину, который был в это время на посту, пьяным.

Ващанов поднялся наверх и… Не надо было быть следователем, чтобы понять: что один собрат по оружию «учит службе» другого. Дело обычное, но в тот раз произошло то, чего, видимо, не ожидал ни Ващанов, ни караул. Гуляев дико закричал и бросился вниз под защиту часового. Веригин действовал строго по инструкции. Он вызвал на пост начкара. Тот отвел Гуляева в караульное помещение, заставил вымыться под краном и отправил его из здания прокуратуры в часть, где он был приписан, а само происшествие отразил в караульной ведомости.

По возвращении из караула и Веригину, и начкару пришлось давать объяснения командиру роты и замполиту. Правда должность последнего уже так не называлась, он был помощником командира роты по воспитательной работе.

И первый, и второй действия Веригина и начкара одобрили. Иначе не могло и быть: неделю назад замполит проводил с ними занятия, на которых говорил о том, что в армии США пышным цветом расцветает казарменное хулиганство, и что эта зараза добралась и до Российской армии, но у нас командование объявило ей решительную борьбу, и она, в скором времени, будет окончательно искоренена…

– Одним из факторов такого искоренения, – говорил бывший замполит, – есть «выявление всех случаев казарменного хулиганства и своевременное реагирование на него командования. Хулиганство нельзя скрывать, ибо скрывающий свою хворь – обречен».

Наверное, исходя из его последних слов будущие офицеры не стали прятать факт хулиганства и поступили так, как и должны были поступить…

Прошло три дня, и все опять изменилось, и тот же замполит заговорил с Веригиным и бывшим начкаром так, как говорят взрослые с неразумными детьми… Начкар – он же комод[10] Веригина, до училища уже отслужил срочную и кое в чем разбирался. Фамилия его была Щеглов, а поскольку он был родом из Черниговской области, имел кличку Щеглов-из-хохлов. Щеглов «мгновенно врубился» и согласился с тем, что «во время несения службы ничего не произошло». Ну, прибежал к нему в караул солдат, ну, отправил он его в роту, чтобы не болтался в служебном помещении в выходной день, но предполагать, что произошло у этого солдата с другим он не может, не присутствовал…

С Веригиным было сложнее: он называл вещи собственными именами.

На пятый день его и Щеглова пригласили в прокуратуру, именно пригласили, так сказал им замполит, а не вызвали. Командир роты выписал им увольнительные, и они поехали на автобусе тем же маршрутом, что ехали в караул на машине… Щеглов попал к одному из помощников прокурора гарнизона, Веригин – к следователю Бугаю…

В училище Диму ждал Щеглов, он приехал на полчаса раньше.

– Ну что? – спросил он.

– Подтвердил факт избиения, – ответил Веригин.

– А ты видел этот факт? – спросил комод.

– Нет, – ответил Веригин, – но ты же не дурак, чтобы отрицать, что Ващанов исколотил Гуляева.

– Не дурак, – сказал бывший начкар.

– Ну вот…

– А-а, – махнул рукой комод, – ты хоть знаешь, что Гуляев написал объяснение, что «употреблял спиртное и что-то там, в лаборатории разбил, а, разбив, испугался, что придется отвечать, заорал и побежал к часовому…» Тебе показывали его объяснительную?

– Нет.

– Конечно, зачем тебе ее показывать, ты же ничего видеть и слышать не хочешь.

– Но его на что-то купили.

– Возможно, но тебе какое до этого дело.

– Ну да, купили, – продолжал Веригин, не слушая Щеглова, – ему наверное, сказали, что Ващанова вот-вот уволят, а его все же возьмут лаборантом несмотря ни на что… Я не пойму только, зачем это им?

– Хм, – усмехнулся бывший начкар, – ты многое не сможешь понять, если не хочешь этого понимать… Прокуратура организация военная, она сама дрючит всех за неуставку, понял? А тут такое случилось в собственных стенах…

– И они стараются не выносить сор из избы, а наши командиры ей помогают?

– Да, но здесь есть еще что-то.

– Что именно?

– Кто-то решил прокуратуру этим случаем подставить и раздувает этот пожар… Ну, а ты оказался между молотом и наковальней со своей честностью и твердолобостью… Зря ты стал бодаться… Вот повесят на тебя ярлык правдолюбца – век не отмоешься.

– А что, правдолюбцем быть плохо?

– Не знаю, – сказал бывший начкар, – попробуй, расскажешь…

– А что же делать?

– Не вмешиваться в эти дрязги, они нас с тобой не касаются, это большие паны дерутся, а чубы будут трещать у холопов, если они, конечно, не сообразят, что их позиция нужна одной из воюющих сторон. Да, впрочем, ты ничего не сможешь доказать.

– Почему?

– Потому что ты в армии.

– Ну и что?

– А в армии иногда, в интересах службы, приходится называть черное – белым, а белое – черным. Это парадокс армии, но без него она не сможет выполнять свою задачу. Военнослужащий должен выполнять задачу, которая для гражданских может показаться абсурдной. Понял?

– Понял, и в чем-то даже согласен. Единственное, чего я не могу принять, так это то, что меня можно кормить дерьмом, и я его съем из корпоративных соображений, но требовать, чтобы я говорил, что мне вкусно…

– Да кому ты нужен, – сказал комод, – кто тебя будет спрашивать об этом, съел и достаточно… Ты слишком себя любишь.

– И все же я остаюсь при своем мнении.

– Как знаешь…

На следующий день у него состоялся такой же разговор с замполитом. Но начкар недаром назвал его упертым и твердолобым.

– Я пришел в училище, в армию, чтобы защищать других, а в этой армии не могут защитить человека от казарменного хулигана…

Замполит после этих слов прервал беседу и сказал Веригину, что тот свободен…

Возможно, на этом конфликт был бы исчерпан, но на следующий день его направили в санчасть, где с ним беседовал нервный, с клочковатой бородой врач, судя по идиотским вопросам, которые он задавал, – психиатр…