– Где Литвяков? – спросил я у бригадира.
– Кто его знает, – ответил тот, – его уже с обеда нет. Но, я думаю, появится… к утру…
К утру Литвяков не появился, и я доложил в часть о случившемся. Там это никого не удивило: каждый отряд ежедневно докладывал в УНР о десятках «оставленцев». «Ищите», – только мне и сказали.
В строительных частях Сибво много лет живет легенда о том, как войска и милиция где-то под Красноярском искали вооруженного преступника: район блокировали, поиск начали, но пока до бандита добрались, в лесных избушках не одного военного строителя задержали. Жили они в лесу не тужили, а об их отсутствии в частях никто не знал, потому что друзья вовремя «я» на поверках говорили и порцию в столовой съедали, чтобы на глаза командирам не попадалась.
Может быть, и Литвяков пристроился где-нибудь в избушке? Нет, сомнительно: на улице холод собачий, да и характер у него не тот, чтобы по избушкам прятаться. Он либо домой на Алтай рванул, либо, что более вероятно, нашел женщину. Итак, «шерше ля фам», а искать надо или в Выселках, или в Н-ске, или в Моховом.
Перед обедом я с дежурным по роте осмотрел тумбочку и кровать Литвякова. В тумбочке ничего не оказалось, а под матрасом мы нашли три письма и записную книжку. Письма были от подруг, сведений о пребывании Литвякова они не дали, а только подтвердили мое предположение – нужно искать женщину.
– Литвяков первый бабник в бригаде, – сказал мне по дороге к ДОСу Тумашевский. Он чувствовал себя виноватым и замаливал свой грех:
– На его масляные глаза все бабы клюют.
В «штаб-квартире» я стал тщательно изучать книжку Литвякова. Это была обычная записная книжка солдата, у которой на корочке нарисованы каска и автомат, а под ними расположена надпись, больше характерная для колонии, чем для армии:
Кто не был, тот будет.
Кто будет, тот не забудет
Семьсот тридцать дней в сапогах.
Первые страницы занимали выписанные каллиграфическим почерком афоризмы, вроде: солдат – цветок в пыли; служба в армии – два года над пропастью; уход с поста – семь шагов к горизонту…
Ниже афоризмов шли стихи, чисто стройбатовские, в записных книжках бойцов строевых частей не встречающиеся:
Я бросал кирпичи, как гранаты,
Рвал ВСО у себя на груди…
Потом чуть ли не всю книжку занимала матерная переделка ершовского «Конька-горбунка», где сквозь цензуру к читателю могло пройти единственное:
Ну а младший сын-дурак
Сука умный был чувак.
Далее мое сердце порадовалось посвящению, в котором угадывались я и Силин:
Замполит мне мать родная!
Старшина – отец родной!
На хрена родня такая?
Лучше буду сиротой!
На предпоследней странице красовалась виньетка с надписью: «Люби меня, не забывай и не гуляй с другими!», а под ней переводная картинка – целующиеся голуби.
И только на последней странице были адреса и какие-то зашифрованные пометки. Одна из них гласила: «М. Кротенко Маша».
Если предположить, что «М.» – Моховое… Эту версию следовало проверить. Не зря же государство пять лет учило меня строить и проверять версии. Правда, то же государство использует меня не по назначению, но это уже другая сторона дела.
Оставив роту на Силина, я поехал в поселок: мне помнилось, что в нашем институтском потоке был кто-то из Мохового.
По дороге опять открыл книжку Литвякова. Эх, какой интересный материал для моего друга Сугробова. Сюда бы его, а меня на его место, подальше отсюда. Но у нас все не так, как надо: специалиста по разведению оленей направляют в Гагры, а виноградарей на Чукотку…
В коридоре райотдела милиции я нос к носу столкнулся с лейтенантом, у которого на петлицах были эмблемы следователя.
– О, – сказала лейтенант приятным тоненьким голосом, – впервые вижу тебя в форме. Где ты сейчас?
– Долго рассказывать, – ответил я, – мне помощь нужна…
– Прошу в мой кабинет, – сказала лейтенант гордо и широко открыла двери каморки, чуть большей, чем была у папы Карло под лестницей.
Пять лет мы регулярно виделись в коридорах и аудиториях юрфака, а познакомились только теперь. Лейтенанта звали Лена. Для приличия мы поговорили об альма-матер, вспомнили декана, преподавателей, курьезные случаи на экзаменах и перешли к делу.
Я попросил Лену установить по адресному всех Кротенко Маш в возрасте от шестнадцати до пятидесяти. На мое счастье, таких оказалось только две: одна была замужем и работала в фотоателье, другая значилась строителем, в графе семейное положение у нее стоял прочерк, и это вселяло надежду.
Лена отпросилась у начальника, надела шинель, водрузила на голову шапку, именно водрузила, потому что надеть ее обычным образом было невозможно, мешала пышная копна каштановых волос – ею она и запомнилась мне с институтских времен, и мы пошли по второму адресу.
На наш звонок открыла пожилая женщина в выцветшем халате. Она сказала, что Мария квартирует у нее, но сейчас перебралась ночевать к подруге Любке, живущей в шестнадцатиквартирном доме в конце улицы.
– Любка с мужем уехали в отпуск, а Мария сторожит от воров квартиру, – тараторила женщина, с любопытством рассматривая Лену.
Еще не зная, как найти квартиру Любки, мы пошли к указанному дому. На наше счастье, во дворе его было много малышни. Самые маленькие, похожие на колобков, лепили снежную бабу «до неба», постарше, разделившись на две «армии», играли «в войну», стреляя друг в друга из всех видов деревянного оружия.
– Та-та-та… бух… кх, кх, – слышалось со всех сторон. Решение созрело на ходу.
– Бойцы, – сказал я тем, кто держал в руках оружие, – где тут у вас дядя солдат живет? Кто покажет – тому эмблемка.
Самый бойкий из мальчишек сунул деревянный пистолет за ремень, подскочил ко мне и, выпятив живот, сказал: «Я».
Уже на лестнице он поинтересовался, есть ли у меня патрон (он имел в виду гильзу), узнав, что патрона нет, потерял ко мне всяческий интерес, ткнул пальцем в дверь однокомнатной квартиры и убежал обратно во двор, не вспомнив про эмблемку…
Я позвонил. В квартире никто не отозвался, но, как мне показалось, за дверью кто-то дышал. Я кивнул Лене, та поняла меня.
– Откройте, – сказала она своим приятным голосом, на который не мог не клюнуть бабник Литвяков, – за телеграмму распишитесь…
Загремела цепочка, щелкнул замок, и перед нами предстал военный строитель рядовой Литвяков в форме, но без ремня и в домашних тапочках.
– Товарищ лейтенант, – выдохнул он, и его масляные глаза заметались по сторонам.
– Так точно, – жестко сказал я, – собирайтесь.
Я не дал Литвякову опомниться: знал, дай ему такую возможность – начнет канючить, просить разрешения дождаться с работы хозяйки, самому приехать в часть и так далее. Не знаю, какие мысли были у него в голове, но всю дорогу до райотдела он молчал, и только когда я простился с Леной, приободрился: понял, что я не в тюрьму его повезу.
Ширококабинный ЗИЛ принял нас и довез до части. Здесь Литвяков окончательно пришел в себя и начал меня уговаривать: догадался, что его ждет.
Не заходя в роту, я привел его в «штаб-квартиру».
– Товарищ прапорщик, – сказал я валяющемуся на кровати Силину голосом, которым председатели нарсудов зачитывают приговоры, – вам придется съездить в отряд с самовольщиком Литвяковым: я не хочу искать его в Моховом в праздники…
Силин нехотя поднялся и стал одеваться. Не будь в комнате Литвякова, он бы, конечно, поспорил со мной, сказал бы: «Зачем его отправлять, или пусть его лучше Гребешков отвезет, все равно от него тут толку мало…»
