Те, о ком весь оставшийся вечер размышлял Николай Матвеевич, пройдя по проспекту, повернули в переулок и остановились рядом со школой. Все окна были темными и казались чересчур строгими и какими-то чужими. Почти все они были забиты фанерой, и только в одном, чудом сохранившемся оконном стекле, внезапно появился еле различимый огонек, и тут же пропал.

– Это, наверное, дежурный в обход пошел.

– А кто сегодня?

– Вроде бы библиотекарь наш. Я днем слыхал, что она должна.

– Елизавета Федоровна здорово нам рассказывает, интересно, особенно про оружие, – подал голос Мишка, – мы на прошлой неделе сами начали топоры делать, ну, такие, с каким на мамонта древние охотились! У меня здорово получилось!

– И куда это ты на охоту собрался, человек разумный? Или еще только умелый? Где мамонтов рубать будешь? – засмеялся Севка.

– Да ну вас! – обиделся Мишка. – Никуда я не собрался. Хотя фашистов порубал бы! Просто с ней здорово и интересно! А с вами ничего такого не делают, вот вам и завидно! – он надулся и, отвернувшись, стал смотреть на темную молчащую школу.

Как ни устали друзья за день, но весело рассмеявшись, потрепали мелкого по плечу.

– Пора по домам, – подвел черту Вовка, – завтра в школу.

– Надо еще завтра про того… который в квартире Николая Матвееича сказать, – напомнил ребятам Олег-старший.

– Я с утра пойду в милицию, рядом с нашим домом есть отделение, – пообещал Вовка.

Постояв еще немного, все разошлись по домам.

А в школе в это время шел обход. Елизавета Федоровна, или как ее ласково называли ребята «Лизочка», шла по темным сводчатым коридорам, держа в руках фонарь «летучая мышь», и при слабом свете фитилька напряженно вглядывалась в звенящую темноту этажей. На первом и втором стояла тишина – все ученики и учителя давно разошлись по домам. На третьем этаже тоже было тихо, хотя там уже несколько месяцев жили эвакуированные, но даже детских голосов не было слышно – военные дети не привыкли шуметь … Проходя по низу дежурная поежилась – как не привыкла она за эти блокадные месяцы к мертвым, но осознание того, что они совсем рядом, под лестницей, сжимало сердце ледяным холодом. Библиотекарь, закончив обход, вернулась в канцелярию и при свете тускло мерцающей коптилки села за письмо. Своей Натусе она старалась писать если не каждый день, то хотя бы одно-два письма в неделю обязательно отправляла. Вначале она еще переживала, что уговорила дочь в эвакуацию уехать одну, думалось ей бессонными ночами – может, лучше было бы здесь всем вместе, а потом поняла – это счастье, что дочь не знает того ужаса, в котором живут они с Иваном. И всей правды она никогда Натуське писать не станет, а что и напишет, так со смехом, чтобы та не переживала сильно за родителей, ей самой сил много надо, чтобы выжить – везде ведь тяжело, что здесь, что там… На листок в косую линейку ложились ровные аккуратные строчки – у Лизы со школы был хороший почерк, который не смогли «испортить» ни голод, ни темнота в комнате. «Я так похудела, что ты не узнала бы меня, но я рада, что похудела, а то толстой тяжело было ходить». Она отложила ручку и задумалась: переживут ли они эту страшную зиму? Хорошо, что давно переехали жить в школьную пристройку, не надо тратить силы на дорогу домой. Пайки сейчас такие маленькие, что Иван того и гляди совсем сляжет, и так у него сил хватает только до класса дойти и вернуться в комнатенку с дверью, завешанной одеялами для тепла. Школу не отапливают, дров нет, холод ужасный, только печурка в учительской горит, чтоб хоть чуть-чуть согреться… Елизавета тряхнула головой, отгоняя грустные мысли и решила продолжить письмо, но тут завыла сирена воздушной тревоги. Бомбили долго, но до школы в этот раз не долетели ни осколки, ни «зажигалки». Только все равно было страшно от зловещего гула самолетов и грохота дальних взрывов. Когда налет закончился, «Лизочка», обойдя все здание, вернулась в канцелярию, где уже вовсю звенел телефона. После бомбежек всегда звонили из штаба противовоздушной обороны, спрашивали: «Все ли в порядке? Не нужна помощь?». Ответив, что все нормально, потерь и разрушений нет, «Лизочка» опять села за письмо. Как-то незаметно еще одна блокадная ночь канула в вечность. Сколько их еще будет, холодных, настороженных, неуютных военных ночей, она не знала, да и никто не мог знать… Забрезжил рассвет. Елизавета, чуть-чуть отодвинув одеяло, закрывавшее единственное уцелевшее стекло, посмотрела в окно. Блокадные зори были какими-то особенно выстуженными, ледяной отблеск розовил серые стены домов, делая их неестественно холодными и нежилыми. Неужели когда-нибудь ее любимый город снова станет красивым, уютным, наполненным детским смехом и счастливыми парочками, нежно держащимися за руки? Они с Иваном любили гулять по Заячьему острову сначала вдвоем, а потом втроем с Натуськой, былу них еще и сын, но умер совсем маленьким. Даже не верится, что когда-то это было и еще больше не верилось в то, что все это осталось в прошлой жизни и может уже никогда не повториться. Лизе захотелось заплакать, но она тут же отогнала от себя это предательское желание и начала мечтать, вот вернется дочь, может быть, даже уже весной, и все пойдет по-старому, по-хорошему… Только бы дожить до этого времени… Только бы выжить…

Она решила хоть немного вздремнуть перед работой, и прилегла на небольшой диванчик, чудом уцелевший от участи стать дровами, но заснуть так и не смогла – было нестерпимо холодно – Гаврила Иваныч начнет топить «учительскую» печку только утром, когда все придут в школу. Елизавета встала и вышла в коридор «побегать»… Это только так называлось у дежурных – «бег», на самом дел такое определение никак не подходило движениям голодного человека, исхудавшего за эти несколько месяцев почти в половину, и которому приходилось беречь силы. Тут уж, как говорится, приходилось выбирать – замерзать, или упасть… Но подвигаться взад-вперед по коридору она себя все-таки заставила.

Начали потихоньку приходить учителя, школа привычно ожила, и библиотекарь вернулась к себе на рабочее место – она обещала сегодня младшим ребятам почитать про летчиков.

После уроков друзья опять собрались у двери учительской.

– Я сходил в милицию, все сказал, обещали прийти по адресу, забрать человека из квартиры Николая Матвеича, – с ходу сообщил Вовка.

– Молодец! – оценили сдержанное слово друзья.

– Я тут вот что надумал, – начал Олег-старший, – надо установить дежурство у печки, ночное. Мы должны поймать того, кто у своих ворует. Противно думать, что в школе завелась «крыса», крадущая у таких же, как он сам, не по-человечески так поступать…

– Мысль хорошая, – поддержал Вовка, – только кто нам разрешит в школе ночью оставаться?

– А давайте честно расскажем «Папанину» зачем нам надо здесь ночью быть, неужели он не поймет? – предложил Севка.

– Точно! – подытожили, не сговариваясь, Данька и Олег.

– Тогда айда к нему! – скомандовал Вовка и все дружно двинулись на поиски Ивана Александровича. Но тут друзей остановил Мишка.

– Подождите-ка. А мы к кому собрались то?

– Ну, ты даешь, Михайло… Не Ломоносов ты наш… К директору, конечно, идем, к кому же еще?

– Да? А почему вы нашего директора «Папаниным» называете? У него ж другая фамилия?!

– Эх ты, темнота, – засмеялся рыжий Данька, – не слышал разве про подвиг «челюскницев»?

– Знаю я про то, как летчики на льдине высадились, не хуже некоторых знаю, – обиделся Мишка.

– А если знаешь, чего спрашиваешь?

– Я про фамилию спросил, она не такая у нашего. А про подвиги я читаю! Я всю библиотеку школьную про подвиги прочитал! И все газеты у мамки, где про героев писали, прочел, ну, до войны, конечно. Сейчас то у нас газет не осталось… Да и книг мало… Толстой лучше Чехова горит…

– Знаток, – не унимался Данька, – Папанина Иваном Александровичем звали, как и нашего! Читал он…

– Читал! Просто не подумал, что вы его в честь того называете! – запальчиво возразил Мишка.