Однажды в Италии, на Неделе советского фильма, корреспонденты спросили Ромма, чем объясняется его постоянная забота о молодежи. Он ответил:

– Всю свою жизнь я отдал советскому кинематографу. Мне небезразлично, кто будет работать в нем после нас.

Михаил Ильич Ромм честно поставил свое творчество на службу строительству нового общества, в торжество которого он верил.

Все его фильмы полны гражданского пафоса, все отмечены печатью таланта и высокого мастерства. Однако творческий путь его не был сплошным триумфом. Стараясь быть полезным своей стране в непростое и нелегкое время, Ромм постоянно находился в поиске, пробовал различные пути. Может быть, от этого его фильмы столь разительно отличались друг от друга. Были среди них и подлинные шедевры, были, по его масштабам, и неудачи. Но не было другого режиссера в нашем кинематографе, который бы с такой искренностью и мужеством критиковал самого себя. Критика эта не была самобичеванием – Михаил Ильич не мог не понимать: то, что он считал для себя неудачей, было недостижимым уровнем для десятков других режиссеров. Не мог он не понимать и того, что его самокритику некоторые воспринимали как слабость и злорадствовали. Такие люди всегда были и есть. Но Ромм предъявлял к себе иные требования. Он был далек от суетной мелочности. Подняться над самим собой удается очень немногим – для этого нужны и мужество, и высокая вера в свои принципы, для этого нужна иная система ценностей, нежели та, которой привыкли пользоваться многие его коллеги.

Наиболее значительными в творчестве Ромма являются, на мой взгляд, те фильмы, в которых выразились черты его собственной личности. «Пышка», «Тринадцать», «Мечта», «Девять дней одного года» были великолепными фильмами, но вершиной его творчества, подлинными шедеврами, несомненно, были картины «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году» и «Обыкновенный фашизм». Фильмы Ромма о вожде революции заложили основы киноленинианы. Они навсегда останутся ее классическими образцами. По существу, ленинские ленты Ромма посвящены одной и той же проблеме: народ и вождь, личность и массы. Всю жизнь эта проблема волновала Михаила Ильича. Ее поставила перед Роммом сама эпоха. Эти вопросы остаются актуальными и по сей день.

И до, и после Ромма многие режиссеры мира на основе документального материала пытались показать людям, что такое фашизм. Но фильм Михаила Ильича «Обыкновенный фашизм» превосходит все эти ленты по глубине анализа, масштабам мышления.

Именно Ромм первым в кинематографе столь ясно разоблачил античеловеческую сущность немецкого фашизма, столь талантливо высмеял фюрера и столь емко показал трагедию народа, поверившего бандиту и пошедшего за ним. Это закономерно. Ромм умел мыслить масштабно.

С годами талант его мужал и становился мудрее. Последний его фильм «И все-таки я верю» обещал быть поистине великим фильмом века. Он требовал много сил, а Ромму перевалило за семьдесят. Впрочем, этому трудно было поверить: он оставался деятельным и целеустремленным, ясность его мысли поражала. Только сердце болело все чаще да тяжелый радикулит часто выводил из строя...

Помню, я пришел к нему в Кунцевскую больницу. Лежал он в отдельной палате. Болезнь измучила его. Он сильно похудел, добрые глаза смотрели сквозь стекла очков с какой-то мрачной серьезностью. Михаил Ильич был в дурном настроении и ругал себя за то, что жил расточительно, много времени тратил на что угодно, а вот теперь, когда дней осталось совсем мало, он должен лежать здесь.

– Нет, – мрачно говорил он, – так больше нельзя. Пора подумать и о себе. Выйду из больницы – все будет по-другому.

Но вот Ромм выписался из больницы, продолжает работу над своим грандиозным фильмом и опять окружен молодыми людьми. И опять он выслушивает, советует, берет у кого-то для прочтения сценарий, и опять идет к телефону, чтобы переговорить с руководством о судьбе молодого режиссера или сценариста. По-другому Ромм жить не мог. Всего себя без остатка он отдал людям. Отдал лучшие силы души, отдал время, отдал жизнь.

...Во ВГИКе в конце шестидесятых годов я вел режиссерскую мастерскую. Студенты, которые обратились ко мне с этой просьбой, выгнали с поста мастера преподавателя Калашникова. На своих лекциях он, большей частью, рассказывал о том, что у нас никогда не было никакого настоящего кинематографа, никаких стоящих художников, традиций и произведений.

Калашников говорил:

– ...Эйзенштейн? Да кто такой Эйзенштейн! Он же на самом деле ничего не сделал!

Студенты сказали Калашникову: «Позвольте вам выйти вон!» И остались без мастера. И тогда я согласился руководить их мастерской. На этом курсе учились Ираклий Квирикадзе, Рустам Хамдамов, Малик Якшимбетов, Юра Шиллер, Кано Касымбеков и другие ребята.

Я учил их как умел тому, что знал и умел сам. И в те годы я снова постоянно вспоминал ВГИК своей молодости. Я вспоминал своих педагогов, всех – и хороших и не очень, – старался поддержать и продолжить те традиции, в которых лучшие из наших учителей общались с нами и преподавали нам. Старался не повторить ошибки тех, кто не помогал нам или мешал.

Общаясь со своими студентами, я вспоминал и собирал воедино все те вещи, за которые всю жизнь считал (и считаю) себя благодарным своим учителям. И тогда я, конечно же, снова вспоминал Михаила Ильича Ромма. А он, таким образом, в который раз в жизни приходил мне на помощь.

...Итак, как я уже сказал выше, после защиты своего диплома я решил работать на Украине.

Это моя родина. Я люблю ее белые хатки, ее чудные песни и щедрую природу, украинский язык звучит для меня, как музыка. Меня тянуло туда – там прошло мое детство, там жили мои родители, я любил украинский язык.

На Киевской студии меня приняли, как всех вгиковцев, без энтузиазма. Там нас считали обузой: «Слишком много о себе понимают, давай им место в общежитии, давай постановку. Москва требует: выдвигайте молодых, а на студии и своих претендентов хватает!»

Продукция Киевской студии не пользовалась в то время авторитетом.

Директор студии Пономаренко недоумевал, почему такая несправедливость.

– У нас такие же сценаристы и режиссеры, как в Москве… Тоже окончили ВГИК, и актеры снимаются те же, что и у них. Но снимет Райзман – отлично! Снимет Герасимов – гениально! А снимет Шмарук или Швачко – плохо! Это же нечестно!

– Мы не умеем устраиваться, – горестно поддакивали ему.

Пономаренко удрученно кивал.

Но безвыходных положений не бывает. Приспособились! Алову и Наумову, например, 11 раз давали самостоятельную постановку, заносили этот факт в годовой отчет, через месяц-другой находили повод и закрывали фильм. А в отчете продолжали числиться выдвинутые на самостоятельную работу два молодых режиссера. Овцы целы, и волки сыты.

Я давно заметил: чем бездарнее люди, тем сильнее их жажда славы. Когда успех не приходит, они становятся ненавистниками. Они не могут понять, что же произошло, ведь в институте они часто получали более высокие отметки, чем те, кто позже преуспел. Причины своего неуспеха они обычно объясняют «неумением устраиваться». И старались «устроиться». Но это не помогало. Я решил про себя: если кому-нибудь позавидую, значит, я как художник кончился. И скажу честно: до недавнего времени не завидовал никому…

Пономаренко был выдвиженцем. Он тоже учился не то на очном, не то на заочном сценарном факультете ВГИКа. Сценариев заметных он не писал и, как это обычно бывало с людьми, обделенными талантом, пошел по административной линии.

Завкафедрой факультета, профессор Туркин, человек доброжелательный и остроумный, услыхав как-то его фамилию, оживился:

– Ну как же, помню!.. Семен Пономаренко. Личность в своем роде знаменитая... Это он написал в своем сценарии фразу, которая сделала его знаменитым: «На пляже лежала и разлагалась буржуазия»... – И заливался незлым смехом.

Просмотрев мои документы, директор студии Пономаренко сказал:

– О! Вы специалист по морским съемкам. (Он сделал это заключение в связи с тем, что на «Мосфильме» я работал ассистентом-практикантом на фильме М. И. Ромма «Адмирал Ушаков».) Идите ассистентом к режиссеру Брауну, у него тоже морской фильм.