Глава 6.

-Давай сюда сапог, я его посажу, – вцепилась в прохожего оголодавшая, горбатая иссохшая старуха, – дай сапог, ну! – она выкатил глаза.

–Уйди проклятая, ведьма! Пусти! – испугался прохожий.

–Нет уж, снимай, леший! Вижу, вижу, рога растут у тебя, да хвост! Вижу, ан вон он какой – до земли! – зашипела старуха, отмеривая расстояние от ремня до земли.

–Уйди, кому говорю! – испуганный мужичек вырвался их цепких рук старухи и побежал, скрывшись во мгле ноябрьского утра.

–Ушшшш….ирод! – оскалив оставшиеся два передних зуба, старуха проводила его взглядом его взглядом, бормоча и причитая то молитвы, то проклятья, которые посылала всякому прохожему в спину, показывала пальцем.

–Чую, чую, – старуха развела руками и стала принюхиваться.

Сама же борьба за жизнь на улице велась, поскольку со стихией, постольку с самим измученным озлобленным человеком, что придавало всему происходящему горечи, кровавости и сумасшествия, так придавало и благородство светлой душе мальчика, которая светилась своей невинностью, словно летнее солнце.

Старуха осторожно отворила наполовину упавшую дверку сарая, присмотрелась.

Егорка спал, свернувшись клубочком, посапывая маленьким носиком. Что-то закопошилось в груди бабушки, какие-то далекие чувства вновь завладели ей.

–Так, – прищурилась старуха, которая осторожно приблизилась, склонилась и принюхалась, – мальчушка, а ну-ка проснись, – она растолкала его своими когтистыми руками, под когтями которых скопилась ещё прошлогодняя грязь, руки ее пахли сыростью и землей.

–Бабушка? – мальчик поднялся, сел на корточки, и протер заспанные глаза кулачками, – бабушка, не ругайся! – виновато проговорил Егорка.

–Ничего, ничего, поднимайся, пошли я тебя угощу, сладкую свеклу хочешь? Пошли, пошли, маленький мой, – старуха подхватила обессиленного мальчика под руки и повела к себе на первый этаж, в маленькую грязную старушечью каморку. Маленькая комнатка освещалась свечкой, умылась одинокая бабушка в ведре с водой, которую приносила из старого ветхого колодца. Сама она давно спала на грязной постели, полной клопов, старик давно умер, не дожив до войны пару лет. Сыновья погибли на фронте, оба, оставив старуху одну. Старший подорвался на мине, второго застрелили в голову на украинском фронте, после чего старуха умопомрачилась, замкнулась и разум ее поник, затух и перестал жить.

–Сыночка пошли, голубок, сейчас воды вскипячу, – она зачиркала спичками по бумажке, которую смяла и бросила в скудные дровишки, они лежали в облупившейся глиняной печке. Достала из под стола небольшую свеклу, подобрала поцарапанные затупленный ножик с окна, и принялась чистить овощ.

–Бабушка, а ты одна живешь? – спросил её Егорка, осматривавший комнату. Обоев на стенах не было, штукатурка облупилась, пол прогнил и скрипел, в нем зияли черные дыры. По углам наблюдался мышиный помет, а в воздухе витай затхлый старушечий запах кислого сыра. Единственное окно было разбито, и затянуто какой-то пленкой, скорее всего бычьими кишками, через которую дул ветерок, расходящийся струйками по комнате.

–Одна, одна сыночек, уже который годок одна, – с горечью проговорила увлеченная бабушка, – скучаю иногда, а так, жить можно, я то, своих всех потеряла, а ты, вижу, один остался? – спросила она у сиротки.

–Мамка осталась, и бабушка, – скромно ответил Егорка.

–Плохо, видать им, раз ты по свету скитаешься.

–Плохо бабушка. Я из дому ушел, там плохо… – Егорка потупил взгляд, ему не хотелось вспоминать о доме, было слишком горько, и он по нему скучал.

Дом манил его, своим запахом, детскими воспоминаниями и наивной надеждой.

***

Дети играли на улице, босые и некормленые. Так проходило их детство, без игрушек, в грязи и в поле с насекомыми. Они уже успели сбегать на луг и собрали дикой травы, пожевать её, выкопали кое-какие корешки и покушали ими, долго смакуя и передразнивая друг друга. Маленький Алеша поранил ножку, и за них ухаживал брат Витя, который играл в медика. У реки обмыли ногу чистой водой, вытащили щепу.

–Егор, иди в дом! – позвала мальчика мать, появившись сверху на склоне холма.

–Иду! – Егорка сорвался с места, взобрался наверх, улыбнулся братьям и по старой тропинке, по высохшей глине устремился к вымощенной известняком дороге, у которой стояла его землянка, и через пять минут вбежал в дом.

–Егор, милый, слушай меня, нам кушать нечего, – мать заплакала, – тебе идти придется, с сестрой, по миру скитаться, за хлебушком идти, а то помрешь, – мать зарыдала ещё сильнее, – ты самый взрослый.

–Мамка, мамка, не плачь, – Егорка обнял её, но она испуганно отстранилась, подобрала с нетопленной печки сумочку, и рыдая протянула ее Егорке.

Давно назрел голод в семье, мать молчала некоторое время, недоедала, мучилась, но не могла решиться отправить старших побираться, выгнать их из родного дома, куда глаза глядят! На смерть, на улицу! Но, время настало, мать её старуха начинала пухнуть от голода, земля не кормила, денег не хватало. Непомерный женский труд лишил её сил физических, истощил её, иссушил, а затем и высушил её моральные силы – силы матери.

–Сшила тебе, сумочку, – перевесив её через плече, она обняла сына, – иди, с богом, не задерживайся.

Мальчик не решался. Тогда старшая сестра схватила его за руки и вывела из дома. На лавочке под низким единственным окном, находящимся почти у самой земли, сидела грустная и заспанная старуха, у неё отказывали ноги, и она передвигалась держась за стены и помогая себе двумя срубленными, даже не отесанными палками.

–Идем, дурачок! – выругалась на него сестра, – сказали, идти, значит надо идти!

–А я не хочу уходить! Кать, не хочу, не надо!– мальчик тянул её за руку обратно в дом, заплакал.

–Дурачок ты, – заключила она.

–А братишки? – Егорка плакал, – к мамке хочу! Пусти! – бился он.

–Братишек то куда? Ты за ними будешь присматривать? Идем, идем! Они не дойдут, маленькие! Не дойдут, говорю! – она резко подняла его за руку и поставила на ноги.

Егорка подчинился. Они тихо зашагали вперед.

–Куда мы? Кать? – мальчик вытер слезы, осмотрел пустую сумку.

–К тетке, за солью, – сухо ответила сестра.

–Это к какой? – не возмутился мальчик, – к какой тетке?

–К той, которая в *** живет, – понял?

–Да, – она злая, – Егорка её не любил, – старая ведьма! И к ней ты меня тащишь?

–Тебе то что, соль тоже злая? Заткнись, и помалкивай дорогой всей! А то оттащу тебя в лес, или в поле и брошу! Я тебе не мамка! Цацкаться не буду с тобой!

Егорка сорвался с места и устремился обратно в деревню, сестра в ярости провожала его глазами и бросилась за ним. Мальчик с рыданием ворвался в землянку и кинулся к сидевшей у окна матери, в ее объятии. Долго рыдал он, не отрываясь от юбки, пока сестра не не отбила его и силой не вывела из дома.

К вечеру они добрались до старого деревянного дома, расположенного на краю деревни ***. Дом стоял, чуть покосившись набок, забор из кольев упал и сгнил, ставни были закрыты всегда, старые петли их давно проржавели, а фундамент ушел под землю в чернозем.

В деревне *** все дома были такими, некоторые, потеряв последнего жильца, стояли опустевшими и заросшими. У мальчика болели ноги от непривычки, он шел босиком, осторожно ступая там, где начинались камни известняка. В эту самую деревню понемногу закрадывался голод, ее начинали покидать особо бедные люди, как и Егорка после, в надежде, что все то, что с ними началось, закончится быстро, и они вернутся домой, заведут огород, и будут сажать вкусную свеклу, о картошке они и мечтать боялись, даже и толком не знали, как она выглядит, и боялись ее, заморское чудо.

–Мне холодно, – мальчик обратился к молчавшей сестре, он озяб, колени у него тряслись.

–Молчи, уже пришли, – злобно ответила она, – что не терпится? Так ты терпи!