Ульф не сказал ни слова, лишь смотрел минуту-другую на стены, закусив губу.

– Веди, – сказал наконец.

– Я принадлежу к Сросшимся-с-Горой и не могу покинуть круг огней прежде, чем придет мертвый снег.

Ульф поторопил монаха жестом руки.

– А я принадлежу к Несросшимся-ни-с-Чем, и мне начинает надоедать. Начинаю верить, что мертвый снег выпадет раньше, чем ты прекратишь говорить, старик.

– Проводит тебя свет. Ступай за ним – и найдешь сердце Горы.

– Вечно одно и то же, – вздохнул Ульф. – Ступай за светом да ступай за светом. Что вообще, perkele, такое? Это же просто гребаная станция. Смесь глисты с синкансэном.

По крайней мере, так оно прозвучало. Я не многое понял, кроме того, что Нитй’сефни теряет терпение.

Нам не позволили пойти вместе с Ульфом, потому мы вышли наружу. Мы спустились по высоким ступеням на самый низ, до круга обелисков, в которых все еще стояли Шепчущие-к-Тени посреди испарений и смрадных выбросов, но я уже не видел шмыгающих между ними теней.

Потом мы стояли, глядя, как Шепчущие бросают тела Змеев в ямы, где дремлют пасти Горы. Их не было нужды даже бросать в сами отверстия, как делали раньше Змеи, поскольку, если корм некоторое время лежал в яме, из отверстий начинали выскакивать сморщенные белые щупальца, что заканчивались венчиком клыков. Отростки походили на гигантских морских червяков, они сами раздирали жертв и тянули их в дыры. Я лишь раз взглянул туда и почувствовал, как желудок подкатывает к горлу. С другой стороны, эти же Змеи недавно бросали сюда людей – но теперь и сами сделались лишь кормом для Горы.

– Пойдем отсюда, – сказал Грюнальди. – Я многое повидал в жизни, но это самое паршивое место, какое я только знаю. Предпочел бы ковцам задницы подтирать, чем когда-либо вернуться сюда. Откуда в мире могло бы взяться нечто подобное?

– Если я верно понял, предвечные странствовали именно так, дав Червю себя проглотить.

– Вот уж ничто меня не радует так, как то, что они вымерли.

Мы отошли как можно дальше от ямы и сели на камни, а Спалле достал баклагу крепкого пряного пива, которое тут называют грифоновым молоком, и мы принялись передавать ее по кругу. Над нами висели испарения, пахнущие серой, а кое-где стояли Шепчущие-к-Тени – неподвижно, будто камни, молча всматриваясь в нас колодезной чернотой капюшонов. Вверху каркали вороны, а ветер нес мелкий, словно мука, снег. Я чувствовал, как усталость и страх вливаются в мои ноги, словно жидкий свинец, и изо всех сил старался не упасть в снег и не уснуть. Я лишь сидел и время от времени касался все еще пульсирующей болью припухлости на виске. Сперва от грифонова молока мое опухшее от веревки горло пробила такая боль, что я закашлялся, а из глаз полились слезы. Новые глотки принесли облегчение.

Мы ждали.

– Я все еще не понимаю, как так случилось, что эти монахи желают договариваться с Ульфом и даже отдали ему Змеев, от которых приняли плату. Ведь если Аакен об этом узнает, он захочет отомстить, – отозвался я.

– Никто из нас не понимает, – отозвался один из Братьев Древа, тот, которого звали Скальником. – Кажется, они считаются неприкасаемыми, пока не покинут долину, и тут могут делать все, что посчитают для себя полезным.

– Король Змеев ни о чем не узнает, – заметил Грюнальди. – Потому что не выжил никто, кто мог бы ему об этом рассказать, а сами Шепчущие наверняка тоже не проговорятся. Я переживаю, что они стали помогать нам, поскольку наибольшим их желанием является конец света, а это не совсем то, чего бы я хотел. Надеюсь, у Ульфа достанет ловкости, чтобы с этим справиться.

– Если помнишь, ни отпугнули теней, потом призвали назад Червя, дав нам отбить Филара и Деющую, а об остальном предлагаю переживать после. Что бы там они ни думали, нам лучше пойти и заняться собственными делами, – неторопливо сказал Спалле. – И если речь обо мне, то нет большой разницы – закончится ли мир в миг, когда меня пожрет эта огромная гора, или же несколькими днями позже.

Так мы и сидели, довольно долго, но не договорились ни до чего умного и только смотрели, как в долину вползают сумерки.

Когда Ульф появился в широком отверстии пещеры и одиноко зашагал вниз по ступеням, я уже утратил надежду, что он остался жив, и начал опасаться очередного коварства со стороны Шепчущих. Все еще не понимал, отчего они оставляют нас в живых.

– Убираемся отсюда, – сказал Ульф, подойдя ближе. – Я узнал, что сумел, но хочу побыстрее уйти. Мне нужно все обдумать, но, похоже, нам еще придется их использовать.

Мне не понравилось то, что он сказал, но я знал, что дальнейшие расспросы ничего не дадут. Мы покидали долину Шепчущих-к-Тени, и это, по крайней мере, было хорошей новостью.

Когда они шли сюда за мной, Ночные Странники карабкались на скалы при помощи веревок и крюков, потом прошли хребет и спустились на дно долины. Бесшумно и незаметно, как мы привыкли, не хуже императорских следопытов. Но потом проснулись тени, что овладели их разумами, и идущие мне на помощь лишь на волос разминулись с судьбой тех, кто входил в это место. Но теперь мы могли выйти точно так же, как входили и выходили отсюда Змеи – удобным, хотя и отвесным трактом через перевал, называемый Каменными Клыками.

У нас было два ледяных фонаря, скрывающих внутри светящихся существ, как те, что мы использовали в долине Скорбной Госпожи. Пока не опустилась темень, Ульф не позволил пробудить их сияние. Потому мы сходили среди скал и снега в подступающих сумерках. В ту ночь по небу плыли обе луны, и казалось, что снег чуть светится, – я даже замечал, что человек отбрасывает под луной тень. Потому мы продолжали идти без света, но это не оказалось настолько уж сложным, особенно когда глаза привыкли к полутьме.

Ледяной саркофаг постоянно несли двое, на поясах, продернутых сквозь ухваты по его сторонам, а когда дорога становилась более-менее ровной, тянули его по снегу, как санки. Мы часто менялись. Двое приглядывали за ледяным гробом, еще двое следили за дорогой впереди, двое прикрывали тыл с луками и арбалетами в руках.

Было это трудное путешествие, но я помнил, как прибыл в эту страну: связанный, приволоченный на аркане, среди рыдающих пленников, ведомый на смерть, словно ковца.

Теперь же в руке моей было странное оружие, похожее на уменьшенную аркбаллисту, о котором я знал, что оно стреляет метко и быстро, а посланная из него тяжелая стрела может пробить доспех всадника и смести его с седла за сто шагов. На спине я чувствовал тяжесть меча и уже не был ковцой. Я снова был Ночным Странником. Одним из них. Фьяларом Каменным Огнем. Мое новое имя.

Имя воина.

Мы должны были сойти на поляну у основания Прожорливой Горы, где под защитой деревьев остались стреноженные кони, а потом добраться до реки, где уже встать лагерем.

Сходя по склону, мы дважды передыхали, лежа в снегу вокруг саркофага и целясь во все стороны арбалетами и гнутыми корабельными луками Людей Огня. Когда мы шли дальше, то – бесшумно, незаметные в снегу. Кошмары Прожорливой Горы отдалялись с каждым шагом, и все сложнее было поверить в то, что мы видели собственными глазами.

Мы перешли частично схватившийся льдом ручей, а потом вошли в рощу.

Ульф во главе отряда остановился так внезапно, что я едва с ним не столкнулся. Увидел, как он показывает «остановиться и притаиться», а потому сразу присел, поднимая арбалет, однако я не видел ничего, кроме мерцающих сугробов, заснеженных веток и стволов. Все мы присели низко, беззвучно, исчезнув между сугробами, словно духи. Ульф плавным движением снял лук, привешенный в сагайдаке за его спиной, и наложил стрелу. А потом показал сперва «клин, медленно вперед», а потом – «охранять раненого». «Клин» выглядел как «наконечник» в нашей армии. Раненого не было, но у нас была погруженная в сон онемения Деющая. Это означало, что Боярышник и Грюнальди, которые как раз несли саркофаг, должны остаться подле него, готовые к бою, остальные же направились треугольным построением за Ульфом.