Я также хорошо был знаком с синяками, которые он мог оставить после себя.

Размышляя о его несчастье, я притянул маму к себе покрепче.

— Мам, послушай,— слова вылетали быстрее, чем мой мозг мог понять их смысл,— Давай, просто уедем вместе. Ты и я, мы просто исчезнем, а отец может быть таким долбанным засранцем, каким только пожелает, но уже наедине с самим собой.

— Следи за речью, Энтони, — кротко осадила она меня, понизив голос. — Я не могу вот так оставить твоего отца. Не... не сказав ни слова.

— Все это время он не так уж много со мной разговаривал.

Отстранившись, моя мама разглядывала меня с гримасой боли на лице. Ее поцелуй в щеку стер часть того отвращения, что я испытывал.

— У него свои причины. Не воспринимай их как что-то личное. А сейчас, почему бы тебе не помыться перед ужином.

—Что? — ухмыльнувшись, я растрепал свои темные волосы. — Ты хочешь сказать, что я воняю?

Мы вместе с ней смеялись на кухне, этот момент мира и спокойствия, который навсегда остался у меня в сердце. Я никогда не мог забыть, какой довольной выглядела моя мама, как она игриво шлепнула меня и направила вверх в мою комнату.

Это было настоящим блаженством.

Конечно, этому должен был прийти конец.

***

Я слышал крики – нет, я ощущал их. Это такая первобытная защитная реакция, когда ты слышишь, что твоя мама в опасности.

Мои волосы были все еще влажными после душа, я выбежал из душа и быстро натянул джинсы. Не было времени для чего-то большего, я просто побежал на шум.

Внутри мастерской моего отца запах полироли и соснового дерева навевали тоскливые воспоминания. Когда я был ребенком, даже в раннем подростковом возрасте, я проводил столько времени, наблюдая за тем, как мой отец занимался тем, что ему нравилось.

Картина того, как он избивал мою маму – ту, которую я любил – пробудило во мне желание уничтожить негодяя.

Он удерживал ее на полу, кровь была на костяшках его пальцев, кровь была у него на лбу. Он что-то говорил, но мои уши не слышали ничего, кроме ее криков с мольбой.

— Остановись! Донни, все совсем не так!

— Ты собираешься убежать и бросить меня, маленькая дрянь! После всего! — он сделал движение, чтобы снова нанести удар. В белках его глаз было полнейшее безумие.

Я не помню, как двигался. Обхватив его за плечи, я оттащил отца назад, опрокидывая на покрытый опилками пол.

— Отойди от нее! Прекрати, отец! — моя голова гудела, в сознании была путаница. Как такое могло быть на самом деле? Что пошло не так?

Он бил меня раньше, но не так... и, ни разу не бил мою маму.

Отбиваясь, он отбросил меня к ножкам тяжелого стола.

— Ты посмел драться со своим собственным, блядь, отцом!? — он зажал рукой мое горло, ногти разодрали мне щеку. — Ты кусок дерьма, ты гребанный кусок дерьма!

Мой затылок ударился обо что-то твердое, это был край верстака. Цветные точки появились перед глазами. Ослабив мою хватку, отец освободился от моего контроля. Я думал, что он вернется ко мне снова, но он направился прямо к моей матери.

Она выглядела как испуганное животное. Передвигаясь боком, она прижимала ладонь к левому виску с сочившейся из него алой кровью, моя мама всхлипнула.

— Пожалуйста, пожалуйста, остановись! Нет! Отойди от меня!

— Неблагодарная семейка, — он тяжело дышал. — Думали, что просто уедете и станете богатыми и знаменитыми, думали, что лучше меня. После всего времени, которое я потратил, чтобы сделать твоего сына чертовски талантливым! — Наклонившись вниз, он вцепился руками в ее волосы. Опилки, сыпавшиеся с его ног, смешались с кровью.

Под его ботинком я разглядел кончик моего письма.

Не помню, как, но я начал кричал. Пребывая в ярости, которая заглушила во мне все, кроме звериной мести, я снова толкнул отца на пол. Мы покатились к стеллажу с инструментом, металлические предметы засыпали все вокруг нас, это были инструменты, которые он использовал, чтобы с любовью вырезать свои гитары.

Было неожиданное движение, момент, когда я подмял его под себя. Я не видел долото до тех пор, пока стало слишком поздно. Настоящая боль, прорезала мою поясницу.

Он ранил меня. Мой собственный отец ранил меня.

Боль охватила мое горло. Отстраненно, я обеспокоился тем, что я испортил свои голосовые связки. Кого это волнует? Кого волнует, что я не смогу петь, если я умру.

Если она умерла.

Не обращая внимание на отвратительную тяжесть долото в мое плоти, я нанес удар моему отцу по челюсти. Снова и снова, мои костяшки отскакивали от его лица с глухим звуком. Я не остановился, пока он не обмяк, влажные пузыри красного цвета лопались на его губах.

Со стоном я заставил себя подняться. Темнота подавляла мое зрение, но я двинулся к телефону на стене мастерской. Я не мог сказать, дышала ли моя мама, но тратить впустую секунды, и не позвонить в скорую помощь было просто сумасшествием.

Когда я звонил, моя босая нога нащупала порванное письмо от «Goldman's». Кровь с ботинка моего отца окрасила его большую часть. Забавно, насколько важным этот клочок бумаги казался мне несколько часов назад.

Теперь, когда я смотрел на свою избитую мать, терпел волны боли, исходившие от моей раны...

Мне хотелось, чтобы оно никогда не приходило.

***

...наши дни...

Костяшки моих пальцев побелели от того, как сильно я сжал кулаки. Я так долго избегал мыслей о том, что произошло в тот день. Насколько далеко мой отец зашел со своей ревностью, что пытался убить мою мать, и без сомнения, он убил бы и меня.

Он стоял, смотрел на меня и ничего не говорил. Мне это даже нравилось, но я был здесь не для этого. Я бы не стал растрачивать впустую эту поездку.

Честность.

— Почему, — это слово вертелось на кончике моего языка много лет. — Почему ты сделал это.

— Послушай, малыш...

— Не надо! — поджав губы, я схватился за голову. — Никогда больше не называй меня так. Я не гребанный малыш. — Все внутри меня сжалось от того, как в самом начале я сам называл Лолу "малышка". Я не такой как он. Я не буду таким – я не могу быть таким. — Просто скажи мне почему.

Его рот приоткрылся, это долбанное жалкое выражение, которое я ненавидел больше всего.

— Я... ходил к психиатру. Терапия, знаешь? Я...

— Скажи мне почему!

Морщины на его лбу, вокруг глаз стали более выраженными, эти глаза были такими уставшими, ничего похожего на то, к чему я привык, когда был ребенком.

— Ты, в самом деле, пришел, чтобы увидеть меня после стольких лет, чтобы спросить об этом?

— Нет, — причина была не столь важна. — Мне не нужен твой ответ. Я понял все сам вскоре после того, как они вынесли тебе приговор. Я не был глупым, я чертовски хорошо понимаю, почему ты превратился в такой жалкий, отчаявшийся кусок дерьма за все эти годы.

Он сжался всем телом.

— Тогда, чего ты хочешь от меня? Ты хочешь поговорить со мной, так? Ты для этого здесь.

От воспоминаний у меня все жгло у самого основания шеи.

— Я здесь не ради тебя, я здесь для себя лично, — я здесь, чтобы расстаться со своим прошлым. Я здесь ради себя.

Ради Лолы.

В камере был еще один заключенный, его тело зашевелилось под простыней на нижней полке. Мой отец перевел взгляд в ответ на это движение, а потом посмотрел на меня уже не так расстроено, как это было секунду назад.

— Хорошо. Ты пришел сюда, чтобы поиздеваться надо мной. Ты гордишься этим? Ты гордишься тем, что смотришь свысока на своего собственного отца, Энтони? — волоски у меня на затылке встали дыбом. — Ты гордишься тем, что насмехаешься над стариком, который боролся за то, чтобы ты стал тем, кто ты есть сейчас?

— Раньше я гордился тобой! — моя нижняя губа треснула от моего резкого тона, на языке ощущался отдаленный привкус крови. — Я так чертовски гордился всем, чтобы ты ни делал, я уважал тебя! — Каким бы ни был мой план, какой бы ни была идеальная речь, которую я написал у себя в голове по дороге в тюрьму, все разом стерлось, напоминанием о том, дне, когда отец начал игнорировать меня. Он стер меня. Он ненавидел то, каким я стал, как сильно я превзошел его, и он начал превращать меня в невидимку до тех пор, пока это уже не могло продолжаться дальше.