Джовио, который подвизается при дворе в качестве лекаря, на днях сказал мне напрямик, чтобы я немедленно оставил работу хотя бы на несколько недель, иначе мне придется худо и все мои усилия окажутся бесплодны. Но принесут ли мне пользу все эти снадобья, травы и настои, которые предлагает Джовио?
Что бы там ни было, я намерен серьезно переговорить с кардиналом Леонардо Делла Ровере. Решение мое окончательно и бесповоротно. Монумент следует уменьшить - такова непреложная истина, которую должны принять родственники папы Юлия. Я уже начал обдумывать эту идею, хотя контракт еще не пересмотрен. Иного выхода у меня нет, а на помощников особенно полагаться не приходится. Уж если и на сей раз кардинал Леонардо сунется со своими советами, придется его обрезать.
Мне одному известно, как нужно наладить работу, и никому не позволю вмешиваться в мои дела. Я уже говорил кардиналу и вновь повторю, что высекать каменные истуканы - это не мой удел. Мой дом не ярмарочный балаган, где можно за деньги что угодно заказывать или торговать под зазывные удары барабана. Если он иного мнения, то пусть обращается к кому угодно другому. Уверен, что всегда найдутся охотники, более ловкие на руку, чем я, которые мигом соорудят ему любой монумент.
Как бы ни был образован заказчик, его невежество в вопросах искусства непременно сказывается. Мне первому неловко писать об этом. Было бы куда естественнее, если бы другие испытывали неловкость за свои поступки, и тогда незачем было бы заводить этот разговор. Хочу, чтобы мне верили и поняли правоту моих доводов. Я всегда говорю только правду, ибо иначе поступать не могу в силу собственных убеждений. Такова уж моя натура. Я никогда не представлю заказчику безобразную работу, даже если иные будут от нее в восторге. Прежде всего я сам должен быть ею удовлетворен, а затем все остальные. Пусть говорят, что я вечно брюзжу, впадаю в крайности и прочее. Но я остаюсь при своем мнении, будучи "пленником собственного упрямства", как порою меня называют.
Никогда не склонюсь ни перед чьей волей. Меня не интересует, что хотят другие от искусства, и скорее продам себя в рабство, чем кому-либо уступлю. Мне чуждо лицемерие любой формы. Никогда и никому не стараюсь понравиться, а тем паче угодить. И пусть это зарубят на носу представители семейства Делла Ровере, живущие здесь и в Урбино. Может быть, тогда мы сможем договориться. Ничего не хочу более добавить к сказанному.
* * *
То, что должно было случиться, стало явью. Вчера Лев X подтвердил назначение Рафаэля главным архитектором нового собора св. Петра. Сам документ, то есть папский указ, был составлен на латыни Пьетро Бембо. Папа несколько месяцев вынашивал свое решение и для его объявления выжидал наиболее благоприятный момент, чтобы оно не вызвало особого шума. Но со вчерашнего дня в Риме только и говорят об этом назначении, а имя Рафаэля у всех на устах. Совершен явный произвол, и этот акт прямого пристрастия Льва вызвал неодобрение и критику разного толка, даже если она высказывается под сурдинку. Никто не верит в Рафаэля как архитектора.
Своим распоряжением папа Лев сосредоточил в руках одного человека, хотя и номинально, всю полноту власти в делах строительства. И этот человек стал всесильным, не имея особых заслуг в архитектуре. Чтобы как-то замять скандал, вызванный этим назначением среди многих заинтересованных и причастных к строительству нового собора лиц, папа Лев назначил монаха Джокондо "magister operis" *, как и Рафаэля. Таким образом, внешне приличия соблюдены, и папский любимец занимает один и тот же пост вместе с францисканским монахом, которому, однако, в будущем году стукнет восемьдесят - возраст, вскрывающий истинную подоплеку этого дурно пахнущего дела.
Во всей этой истории действительно пострадал Джульяно да Сангалло, единственный стоящий архитектор, оставшийся в Италии после смерти Браманте. Чтобы как-то пощадить самолюбие заслуженного зодчего и не отпугнуть вконец от строительства нового собора, папа назначил его "operis administer et coadiutor" *. Итак, для Джульяно найдено хоть маленькое, но утешение. Но он очень расстроен и даже слышать не хочет о своем новом назначении. Сегодня он признался мне, что не согласился бы даже делить должность главного архитектора вместе с папским фаворитом. И хотя ему семьдесят, но старым его никак не назовешь. Именно то, что еще в течение ряда лет он мог бы плодотворно работать на строительстве нового собора св. Петра, держа в тени Рафаэля, вынудило папу назначить его на эту почетную, как здесь говорят, должность. Словом, его задача - "освещать" путь другому.
* ... magister operis - руководитель работ (лат.).
* ... operis administer et coadiutor - распорядитель работ и помощник (лат.).
- Вернусь во Флоренцию, - сказал мне нынче Джульяно.
- И я собираюсь вернуться домой.
- Проведу остаток жизни в кругу семьи.
- Леонардо тоже хочет уехать отсюда во Флоренцию, - сказал я другу.
- Кажется, папа Лев имеет зуб... - Тут Джульяно замолчал, не договорив.
- На кого же имеет зуб нынешний папа? - спросил я его.
- Сдается мне, что он терпеть не может флорентийцев, - ответил Джульяно, а затем добавил: - Ведь я, Леонардо и ты - все мы флорентийцы...
- Папа Лев тоже флорентиец, - возразил я, - и дело тут вовсе не в этом. Тебе бы следовало понять.
- Я уже все понял, и не сегодня у меня глаза раскрылись.
- Ну а коли так, скажи же, какова причина?
- Все дело в Рафаэле. Любимец папы Льва должен над всеми главенствовать в любом искусстве... Он должен быть первым и единственным, а все остальные в тени.
Если папа не выйдет из оцепенения, в которое его ввели неотразимые чары Рафаэля, нас ожидает еще большее унижение. Даже не прибегая к козням, самонадеянный маркизанец оказался во главе самого крупного в мире строительства. И на него теперь не найти никакой управы. Любое противодействие выглядело бы смехотворной затеей.
Теперь он сидит не разгибая спины над Витрувием, дабы прилежно заучить урок и выглядеть достойно в глазах старого монаха из Вероны, приставленного к нему в качестве наставника.
"Какой талантливый молодой человек, - говорят о нем. - Какой мягкий и добрый". А он тем временем продолжает свое восхождение к самым, казалось бы, недосягаемым вершинам, с величайшей ловкостью сметая на своем пути любое препятствие.
Папский указ о новых назначениях - еще один удар, лишающий меня всякого желания работать. Все это так несправедливо. А сам указ принят и подписан, чтобы лишний раз посмеяться над нами, несчастными бедолагами и бездарями, которые недостойны такой чести.
Да, я действительно все знал заранее о намерениях папы и предстоящих назначениях. И все же окончательное решение меня вконец обескуражило и доконало. Я словно бы лишился сил, и меня одолевают мысли, о которых лучше умолчать...
Все прошлое всплывает ныне предо мной.
О лживый мир! Чем дольше я живу,
Тем глубже сознаю,
Как много зла таит греховный род людской.
2 августа 1514 года.
* * *
Чтобы лично проследить за отправкой мрамора, пришлось за последние месяцы дважды побывать в Карраре. На вторую поездку в каменоломни у меня ушел почти месяц. Если память не изменяет, в последний раз я выехал из Рима в конце марта. По пути остановился во Флоренции на несколько дней, чтобы уладить кое-какие старые дела и повидаться с семейством Буонарроти.
Все домашние дуются на меня. Отец и братья своим видом выказывают мне недовольство. Они считают, что я вспоминаю о них от случая к случаю, а они между тем едва концы с концами сводят. Мне, мол, следовало бы быть пощедрее и не скупиться на деньги для родственников. Когда же я заговорил о делах в лавке, страсти настолько распалились, что мне с трудом удалось утихомирить домашних. Отец и братья обвиняют друг друга в плохом ведении дел. Лодовико обвиняет сыновей, которые якобы крадут деньги из кассы под прилавком. Братья слезно божатся в своей невиновности, обвиняя отца в нерадивости и требуя, чтобы ноги его не было в лавке. Буонаррото то защищает отца, то встает на сторону братьев. Но как мне кажется, он один болеет душой за дело. Не хочу более распространяться о моем семействе.
