От ветра пламя пуще полыхает.
Так добродетель, данная нам свыше,
Не чахнет в муках, а мужает.
На исходе апрель 1506 года.
* * *
С прошлой весны я так и не смог ничего довести до конца. Время растрачено впустую на каменоломни в Карраре, тяжбу, контракты и прочую ерунду. Почти год прошел в полной безызвестности, тревожных сомнениях и пустых надеждах. Важнейший год, в течение которого Леонардо спокойно писал батальную сцену в зале дворца Синьории, а Рафаэль создал немало своих мадонн, вызывающих всеобщий восторг. И тот и другой потрудились на славу, а я же тем временем, нещадно себя изнуряя, ровным счетом ничего не добился. Кроме горьких разочарований, иного я не получил.
Знатоки утверждают, что жизнь складывается из обретенного опыта. Я бы сказал, однако, что для меня жизнь - сплошные удары, наносимые подло, исподтишка. Сколько же их выпало на мою долю за год! Только мои плечи способны были вынести это непосильное бремя и в конце концов сбросить его. Теперь я начинаю понимать, чего мне все это стоило. Если бы не мои силы, быть бы мне вконец раздавленным...
Мне двадцать первый шел, я был в угаре.
Вот-вот и захлестнулась бы петля.
Лишь смерть тот узел разрубила - с глаз спала пелена.
Не думал ранее, что человек...
На днях засел за "Святое семейство" для Анджело Дони и за рисунки к "Битве с пизанцами". Над ними нужно еще поработать, прежде чем приступать к росписи в зале, где Леонардо уже заканчивает "Битву при Ангьяри". Тем лучше, буду работать один, а фреска Леонардо будет подхлестывать меня в желании превзойти его. Предпочитаю работать в одиночестве, чтобы не видеть вечно путающихся под ногами учеников Леонардо, помогающих сейчас ему в работе. Все они - Рафаэль да Антонио, Феррандо Спаньоли, Лоренцо ди Марко, Дзороастро да Перетола - увлекаются черной магией и алхимией. Хлебом их не корми, а дай позубоскалить и поиздеваться над другими. Непонятно, какими узами эти шарлатаны и прохвосты связаны со своим мэтром? Видимо, он вознаграждает их тем, что терпит подле себя.
Те, кто видел фреску Леонардо, заверяют меня в один голос, что более прекрасного произведения не сыскать во всей Тоскане. Охотно верю, что живописец вложил в работу все свои духовные силы и мастерство. Но сравнивать можно будет лишь после того, как я закончу писать мою фреску. А пока не может быть речи ни о каком превосходстве Леонардо над Микеланджело.
Свита приближенных Леонардо пополнилась еще одним поклонником - неким Баччо Бальдинелли *, сыном ювелира, который когда-то работал на Медичи. Этот интриган первой руки стал известен в городе благодаря дружбе с Рустичи и покровительству Леонардо, который поддерживает его первые шаги в скульптуре. Мне не известно, на что способен еще один претендент на звание скульптора. Знаю, что ему едва стукнуло двадцать. Итак, Леонардо продолжает готовить скульпторов. Ему не терпится поскорее найти такого, который смог бы мне противостоять.
* Баччо Бандинелли (1488-1560) - флорентийский скульптор, подражатель Микеланджело: "Геракл и Како", "Джованни делле Банде Нере" (Флоренция).
* * *
Стоит лишь вспомнить, какие испытания выпали на мою долю в последние месяцы пребывания в Риме, как я начинаю понимать, что чудом выбрался живым и невредимым из страшной передряги. Еще бы, постоянные преследования и угрозы при папском дворе, слежка со стороны прихвостней Браманте. Особенно невыносимо было в последние недели, когда я уже не чувствовал себя свободным человеком. Меня охватил такой страх, что я опасался выходить из дома с наступлением темноты.
Смелое решение покинуть Рим помогло мне вновь обрести свободу. Какое счастье чувствовать себя вольной птицей! И даже письма, пришедшие на днях из Рима, не могут вывести меня из спокойного состояния духа. Если бы мои римские знакомые из числа приближенных ко двору, включая Якопо Галли и Джульяно, оставили меня в покое, это было бы более чем разумно с их стороны. Все они в один голос повторяют, что папа хотел бы вновь меня видеть в Риме и что, мол, чем раньше я туда вернусь, тем лучше для моего будущего. Пусть их пишут, что им заблагорассудится. Я даже не подумаю отвечать. Напишу только Якопо и Джульяно и посоветую им не уподобляться тем, кто желает моей погибели.
Хочу отметить один факт, заслуживающий внимания. Среди многих флорентийских архитекторов бушуют страсти вокруг купола Брунеллески. Всем им не терпится приложить собственную руку к барабану купола, оставшемуся незавершенным в своей декоративной части. Особенно упорствуют и шумят Баччо д'Аньоло, Кронака и Антонио да Сангалло *, брат моего римского друга Джульяно. Они подготовили даже совместный проект арочного балкона, который должен "опоясать" верхнюю часть барабана. Я же решительно против такого предложения, ибо оно нарушает гармонию творения Брунеллески.
* Антонио да Сангалло, прозванный Старшим (1455-1534) - флорентийский архитектор, сложившийся под влиянием творчества старшего брата, Джульяно да Сангалло (церковь Сантиссима Аннунциата в Ареццо).
На днях в мастерской Баччо собрались Кронака, Антонио да Сангалло, Боттичелли, Рустичи и Монтелупо. Я тоже зашел, дабы высказать свое мнение о куполе, считая, что он должен быть оставлен в его нынешнем виде. Любое изменение, пусть даже вносимое из самых добрых побуждений, нельзя расценивать иначе, как проявление неуважения к памяти Брунеллески. Работа может быть завершена только с использованием оригинальных рисунков, оставленных мастером Попечительскому совету собора. Но по недосмотру они были утеряны, а может быть, уничтожены. Все это я не преминул высказать художникам, собравшимся в мастерской Баччо, и вновь изложил свое мнение по этому вопросу представителям Попечительства.
Мои слова, кажется, не очень убедили Баччо д'Аньоло, зато оба его товарища заметно поостыли. Надеюсь, что здравый смысл все же восторжествует. Но если понадобится, я готов на все, лишь бы не допустить искажения великого творения Брунеллески. Каждый волен изливать собственную амбицию, но только в своих работах, не затрагивая чужих.
Вот и я в эти дни много рисую, пишу, читаю Данте и Петрарку. Сочинил несколько стихотворений и должен признать, что поэзия все более захватывает меня, помогая скрашивать дни, проводимые в трудах и заботах. Но все написанное прячу от других и не показываю даже друзьям. Вот один из сонетов.
Был счастлив, избежав жестоких чар
И одолев порывы страсти.
А ныне стражду вновь - в твоей я власти
Рассудку вопреки, в груди пожар.
И если стрелы пагубной любви,
Минуя сердце, пролетали стороной,
Отныне можешь мстить, повелевая мной,
И смертный приговор мне шлют глаза твои.
Птенцом, сбежавшим из силка,
Порхал свободно и беспечно
И все ж, о донны, в сети угодил.
Захлопнулась Амура западня.
Отсрочка от любви была недолговечна,
Придется умирать в расцвете сил.
* * *
Хочу отметить один курьезный случай, который произошел с Леонардо вчера пополудни. Наступил май. На небе ни облачка, и в такую погоду трудно усидеть дома. Хочется дать себе небольшую передышку, зайти поболтать к кому-нибудь в мастерскую или побродить с друзьями на воле.
Как раз вчера я забрел в сады Оричеллари * и тут же встретил знакомых. Разговор зашел о Данте, и вскоре к нашей группе подошел Леонардо. Он любитель потолковать о литературе, хотя сами литераторы избегают его общества. В садах Оричеллари нередко их можно встретить, в том числе и самых знаменитых. С Леонардо были неразлучный Солаи, как всегда разодетый в бархат и злато, Рустичи, Лоренцо ди Креди и еще кто-то из незнакомых мне лиц.
* Сады Оричеллари - место встреч литераторов и философов в садах при дворце Ручеллаи, доступ в которые был открыт гуманистом и меценатом Бернардо Ручеллаи (1448-1514). С 1494 года здесь проводила свои заседания Платоновская академия, учрежденная Лоренцо Великолепным.
Леонардо тут же вмешался в нашу беседу и по своему обыкновению перевел разговор на другую тему, чему мы не противились. Он вдруг заговорил о буре, непогоде и о том, как надобно отображать грозу в пейзажах, когда деревья гнутся, кусты прижимаются к земле, реки вздуваются, а ветер гонит сорванные ветки и листья. Словом, конец света. Видимо, поняв, что в этот теплый майский день затронутая им тема никого не увлекла, он принялся рассказывать о далеком Кавказе и Малой Азии, словно только что открыл эти земли.
