«Облава!» — подумал с ужасом. Обычно ему, инвалиду, к тому же с хорошими документами, она была не страшна, но надо же попасть в нее с таким грузом!

Кинулся было назад и понял, что не успеет: снизу, от жандармерии, с ревом мчался грузовик, полный солдат. Ринулся в кусты, упал, ушиб больную ногу… Когда с трудом поднялся, увидел, что жандармы и полицейские оцепили весь квартал. Народу в оцеплении было, как рыбы в стянутой сети, и, как сжатая сетью рыба, толпа судорожно, конвульсивно билась. Накануне по городу ползли слухи, будто Гитлер приказал отправить всех трудоспособных мужчин морем в Румынию, в других передавали, что немцы вывезут все население на баржах и утопят…

Чистова сейчас, однако, беспокоило свое: спрятать или выбросить газеты на глазах такого множества людей невозможно.

Выскочившие из грузовика немцы-растянулись в цепь и, держа автоматы наготове, оттесняли толпу вниз, на площадь перед рынком, где уже стояли крытые брезентом машины. Чистов проталкивался вперед, стараясь, пока возможно, оставаться в заросшем кустами и деревьями уголке возле кинотеатра. Совсем рядом были проходные дворы, запутанные, кривые переулочки, по которым можно попасть в верхнюю часть города, но сколько он ни тыкался, повсюду стояли полицейские и солдаты.

Перекрыты все лазейки! А цепь автоматчиков с эмблемами СС уже приближается к тому последнему уголку, где еще задержались люди, и слышатся выстрелы — пока палят поверх голов…

И вдруг Чистов увидел: Демьян! У лестницы, ведущей на задворки кинотеатра и дальше — в переулок, которым можно удрать, стоит одетый в полицейский мундир Демьян и командует, покрикивает на других полицейских.

С Демьяном они познакомились как «деловые люди», и на первых порах Чистов не мог его понять. Вроде бы неглупый человек. Закончил десятилетку. Мгновенно складывал, множил и делил в уме крупные цифры. Иногда скромно предлагал:

— Могу возводить в степень и извлекать корни… Но его собеседники чаще всего не знали, что это такое. Удивительная способность к языкам — уже через месяц или полтора болтал по-немецки, объяснялся с румынами и итальянцами. И вместе с тем, на взгляд Чистова, был круглым болваном. Только и свету в окошке, что гешефты. Расстрелы и казни, чужие несчастья его будто не касались. Как-то Чистов попытался его прощупать, и тут выяснилось, что у Демьяна, оказывается, есть свой твердый взгляд на жизнь. Шли по набережной. Было это в декабре 1942-го. Как обычно зимой, у ялтинского берега было множество пернатых: в эти более теплые воды перекочевывают с замерзающего Азовского моря, из Каркинитского залива не только чайки, но и уточки-нырки, бакланы… Показывая на них, Демьян сказал:

— Есть война, нет войны — они летят сюда, им нужно кушать. Тут были греки, римляне, турки, русские, немцы, белые, красные, а птицам все равно. — И, подмигнув, спросил: — Понял?

Андриан Иванович его понял.

Под конец Демьян, как всегда, предложил зайти выпить и закусить в свою харчевню. И Чистов, как всегда, вежливо поблагодарил и отказался. После этого решил: сволочь. Откуда такие берутся? Кроме денег и золота, знать, скотина, ничего не хочет.

Демьян чувствовал себя должником Андриана Ивановича еще с тех пор, когда Чистов, налаживая мельницу для города, без очереди смолол ему пару мешков зерна и лично для себя ничего не содрал за это. Потом сделал вытяжку над котлом, где жарились чебуреки, потом лудил кастрюли и всякий раз брал по-божески. Обсуждали вопрос об электрическом холодильнике — возьмется ли Чистов установить и наладить его, если Демьян достанет такой холодильник у немцев. Всякий раз это кончалось предложением выпить и покушать. Как ни голодно было, Чистов вежливо, с достоинством уклонялся. Трудно даже объяснить почему. Может, и потому, что понимал: пока отказывается — они как бы ровня, а стоит принять этот стакан вина и чебурек, они уже — хозяин и работник.

Но может, Чистов держал этот должок на всякий случай? Тоже может быть. Вот такие странные отношения. И теперь — надо же! — Демьян в полицейском мундире (Какая сволочь! Когда же это он успел окончательно продаться им вместе со своим умением жарить шашлыки, говорить на пяти языках и мгновенно прикидывать стоимость золотой царской пятерки в рублях, оккупационных марках, рейхсмарках, лирах и леях?) стоял у лестницы, по которой Чистову только и можно было еще вырваться из затянувшейся, как удавка на шее, петли облавы…

— Демьян!.. — сказал, то ли прося, то ли требуя и напоминая. Тот повернулся, глянул, узнал, бешено сверкнул глазами из-под низко надвинутого козырька форменной фуражки и сделал резкий жест рукой, означавший: «Быстро! Убирайся!» Демьян пошел на толпу, как бы осаживая ее, а Чистов скользнул за его спиной и кинулся, прижимаясь к стенам домов вверх по кривому, грязному переулку. Поворот! Еще поворот! Снизу слышались Крики и одиночные выстрелы. Но наверху было тихо, и он взял себя в руки, пошел дальше спокойно и чинно, размахивая в такт шагам своим чемоданчиком. С дядей Яшей под вечер все же увиделись.

— Хорошо, что ты на базар не пришел, — сказал он Чистову. — Тут такое творилось! Ночью кто-то красный флаг повесил и налепил газеты на стенах. Представляешь — одну газету налепили прямо на комендатуре. Вот дают! Так эти гады зубами от злости защелкали. Устроили повальный шмон…

— А сам ты видел эту газету?

— Да вот тебя жду.

— Правильно делаешь. А что за история с флагом?

— Страшное дело. Немцы, говорят, вверх дном перевернули все на электростанции…

— Ну, а флаг?

— Полдня висел, пока саперов вызывали. Там табличка оказалась, что заминировано. Никаких мин, конечно, и в помине. Пробовали выстрелами его сбить — ничего не вышло. Собаку привезли, а она расчихалась — видно, табачком был посыпан след… Лихо работают ребята. Чистов согласился:

— Лихо.

Лёнчик Ходыкян понимал, что дольше оставаться в городе нельзя. Но как быть, если Антон Мицко так и не пришел на условленную встречу в воскресенье? Приказать Лёнчик не мог. Антон дал понять, что поддерживает связь с Казанцевым не только через него, Ходыкяна, и что ему, Антону, на месте многое виднее.

Правильнее всего, конечно, было уйти в лес той же ночью, когда вывесили флаг, но у Мицко были возражения против спешки. Зачем пороть горячку и преждевременно бежать из города? Нужно же кому-то работать и здесь. А кто сбережет саму электростанцию, когда гитлеровцы будут отступать? Да у них и мысль не возникнет о причастности к флагу людей с электростанции! Во-первых, он будет повешен в стороне, во-вторых, займутся этим ребята из другой группы и, наконец, сам Антон и его товарищи позаботятся о том, чтобы подозрение на них не пало.

Возразить на это было что. Можно подумать, кто- то начнет расследование и будет искать улики! Да подозрений у них и без того хватает. Одни бесконечные аварии на станции чего стоят!..

Но обстановка не располагала к дискуссиям, я Лёнчик только спросил: так думаете вы уходить или нет? Антон ответил: «Посмотрим».

Вот это и было хуже всего. Люди смелые и решительные заведомо шли на неопределенность, проявляли, сами того, наверное, не сознавая, нерешительность. А ведь не исключена, кроме того, возможность если не предательства, то какой-то неосторожности, небрежности. Могли быть сведения, которым СД и местная полиция до поры не придавали значения, а теперь ухватились за них…

6 и 7 ноября Лёнчик провел в полной готовности неподалеку от места событий, в Исарах. Вечером наведался в Верхнюю Аутку — это был уже, считай, город.

Оказалось, что к операции с флагом имело отношение не тай уж и мало людей. Надо было достать полотнище, покрасить, подшить. Все делалось основательно, даже древко покрасили, и теперь Костя со Стасем — главные герои — со смехом показывали испачканные краской руки — ни керосином, ни щелоком отмыть их было невозможно.

Все чувствовали себя молодцами. Здорово сработали! Для всей этой черномундирной сволочи удар под самый дых.