Завтра.

В этой комнатке, совершенно не похожей на тюремную камеру, я вдруг почувствовала себя человеком. В ней было что-то похожее на клеть студенческого кампуса – и создавалось иллюзорное ощущение, будто я вернулась на несколько лет назад, в дни, когда все было совершенно иначе. Когда мы не могли даже представить, какое будущее нас ожидает.

И мне отчаянно захотелось продлить это ощущение. А для этого было достаточно просто не выходить пока из этой комнаты. Только и всего.

Я положила чемодан на кровать и щелкнула пряжками замка, чтобы удовлетворить, наконец, свое любопытство.

Государство заботилось о своих гражданах. Даже провинившихся. В чемодане обнаружились два одинаковых грязно-серых платья – что-то среднее между тюремной робой и нарядом горничной – набор гигиенических принадлежностей, два комплекта простенького хлопчатобумажного белья, две сорочки, две пары грубых чулок, теплые ботинки с толстой подошвой, плотный кардиган и «Памятка для отбывающих срок с правом искупления».

Последнее меня почему-то до невозможности развеселило. Я отложила занимательное чтение на другой раз, небрежно побросала все богатство обратно в чемодан и, переодевшись в сорочку, забралась в кровать.

Дом. Комната. Свежее, вкусно пахнущее белье. Иногда не так уж и много нужно человеку для счастья.

Мэтт

Когда Том высказал мне свою просьбу, я сначала подумал, что он то ли шутит, то ли издевается, то ли не в себе. Остановившись на последнем варианте, я высказал искреннюю озабоченность его душевным здоровьем.

– Ты сдурел?

Наверное, голосу не хватало то ли искренности, то ли озабоченности, потому что старый друг, боевой товарищ и по совместительству жених моей сестры – а значит, будущий, чтоб его, родственник – только поморщился. И продолжил упорствовать как в собственном здравомыслии, так и в желании осчастливить моей семейство дармовой рабочей силой.

– Мэтт, ну я тебя как друга прошу, ну некуда ее пристроить. Программа держится на соплях и загибается, а ты же понимаешь, как для меня это важно! Это временно, пока я не найду для нее другой дом. Ну пойми, она совсем одна и без вины виноватая.

Только Том мог назвать без вины виноватой представительницу темного рода. Ну и еще пара-тройка человек, ностальгирующих по времени «до».

Как ни странно, я не ненавидел темных. Несмотря ни на что. Не ненавидел и не презирал. Они были мне глубоко безразличны. Все равно практически все, кто стоял у истоков восстания либо погибли в бою, либо приняли смерть от рук правосудия. А остальные… Остальные – такие же пешки, как и мы, светлые. Убивали так же, как и мы. И умирали так же, как и мы. И теряли близких так же, как и мы. Просто мы – победили, а они – нет.

Но это вовсе не означало, что мне настолько плевать и что я готов притащить в дом одну из них.

– Нет.

– Мэтт!

– Да с какого перепугу? Сдай ее кому-нибудь, кому оно надо. Мы вполне можем позволить себе горничную, благодарю.

– Да будь ты человеком! Это всего лишь женщина, одинокая и напуганная. Да еще и без магии! Она в этой войне потеряла едва ли не больше, чем ты! – вскипел Том.

И почти сразу осекся. Наверное, даже до того, как на моей физиономии проступила каменная маска.

Я молчал. И думал.

Том тоже молчал. И все больше нервничал, вглядываясь в мое лицо.

– Мэтт? Мэтт, прости, а? Ну я не…

– Давай сюда свою темную, – невыразительно произнес я, приняв решение, и, не дожидаясь реакции друга, стянул с его стола папку с ее личным делом.

А теперь мне предстояло принять на себя последствия этого решения. И если кто-то скажет, что семейный ужин совершенно не похож на столкновение сил темных и светлых – тот не ужинал с семейством Тернер.

Когда я зашел в столовую, все уже были в сборе. В воздухе потрескивала гроза, и я даже испытал нечто похожее над предбоевой азарт с его выбросом адреналина. Мать сидела, поджав губы. Камилла скучающе теребила салфетку. У погодок Абигайль и Синтии, похожих как близнецы, глаза блестели от возбуждения.

Не обращая на все это ни малейшего внимания, я прошел на свое место и, не поддаваясь на провокации, потянулся к блюду с мясом. И только когда я закончил накладывать и даже отправил первую ложку в рот, до матушки дошло, что первым начинать витающий в воздухе разговор я не планирую (я враг себе, что ли?). Она зыркнула на дочерей и те тоже потянулись к еде, а когда, наконец, все были осчастливлены порцией ужина, проговорила спокойно и с деланной непринужденностью.

– Мэттью, ты не хочешь нам ничего объяснить?

– Не хочу, – буркнул я. – Но разве у меня есть выбор?

Старшая из младшеньких от души пнула меня под столом. Я скривился и великодушно поделился:

– Как я уже сказал, Том попросил меня о помощи в его программе, и я согласился. Девушку зовут Лиза Миллс, и она будет жить с нами на правах помощницы по дому. Что тут еще объяснять?

– Дорогой, тебе не кажется, что подобные решения ты должен согласовывать с нами?

– Она никого не потеснит, никаких вложений не потребует, окажет помощь в ведении хозяйства. Решение каких бы то ни было проблем, которые могут быть с ней связаны, ложится исключительно на меня. Так что нет, мне не кажется, что это решение я должен был согласовывать.

– Но она будет жить в нашем доме!

– И?

– Темная!

– И?

– Это недопустимо!

Я испытал острое желание бросить ужин и уйти к себе только потому, что знал, что будет сказано дальше, и это заранее бесило – но в разговор неожиданно вступила Камилла.

– Война давно закончилась, мама. Нет больше темных и светлых.

– Еще скажи, что ты считаешь это разумным! – возмутилась матушка. – И объясни мне, дорогая, как вообще твоему Тому могла прийти в голову подобная идея? За кого он нас принимает?

– Он настолько же мой, ма, насколько и Мэтта… – сестрица нарочно пыталась держать нейтральный тон, и я на всякий случай отодвинул ноги подальше – на ком-то же ей надо будет с таким трудом сдерживаемые эмоции спустить. – Я была не в курсе этой просьбы, но раз Том попросил нас, значит, так надо. А Мэтт действительно имел право принять такое решение. И я уверена, что мисс Миллс не доставит нам хлопот – это не в ее интересах.

– Да! – подала голос Абигайль. Девице стукнуло пятнадцать, и она пребывала в святой и наивной уверенности, что теперь имеет право голоса в семейном совете. – Я тоже за то, чтобы она осталась. Нужно же показать этой дряни, где ее настоящее место!

Мне остро захотелось схватить мелочь за шкирку и хорошенько тряхнуть. Мы все на мгновение настолько обалдели от подобного заявления, что потеряли дар речи, и Абигайль воодушевленно продолжила

– А что? Пусть погорбатится хорошенько, отработает. Чем ей еще заниматься? Без магии-то! Ты бы видела ее, мам, шавка драная!

Я резко отодвинул стул, готовясь осуществить первую мелькнувшую в голове мысль, но движение оборвал громкий удар по столу – такой, что аж тарелки подпрыгнули и звякнули бокалы.

– Встань, – коротко скомандовала мать, глядя на среднюю дочь в упор. И когда та втянула голову в плечи, еще, очевидно, не понимая, в чем провинилась, но надеясь, что гроза минует, повторила уже жестче. – Я сказала «встань!»

Абигайль поднялась, гордо вскинув подбородок – избежать битвы не получилось, значит, надо держать форт до последнего.

– Подойди.

Сестрица обогнула стол и приблизилась к тоже поднявшейся матери.

И как только она остановилась, по столовой разнесся звонкий звук пощечины.

Абигайль, не издав ни звука, схватилась за щеку, уставившись на мать огромными, мгновенно наполнившимися слезами обиды и злости, глазами.

– В моем доме так говорить о женщине ты не будешь. И так разговаривать со старшими – тоже. А если я еще раз услышу от тебя подобные выражения – отошлю к тетке Кристен, чтобы она напомнила тебе о манерах, полагающейся юной леди твоего воспитания.