– Зачем? Ведь это так нелепо!

– От жадности. От глупости. От безысходности. Это не их фрагменты, они им явно не подходят, но люди отчаянно пытаются впихнуть их в свою жизнь. Фрагменты не ложатся – углы торчат, и люди ранятся о них. А некоторые, самые упёртые, всё же ухитряются вставить заведомо не подходящие детальки, как им кажется, на место. Как дети, играющие в пазлы – пытаются впихнуть не те кусочки не туда. Давят на них со всей дури, стучат по ним. Из-за этого фрагменты деформируются и повреждаются. Смотри! – Игрек достал кусочек без уголка. – Ему б на скрипке заниматься, его ждёт слава мировая – а он идёт играть в футбол, «как папа». Но это – не его: в итоге он полнейший лузер, в конце концов, спивается и пропивает свою скрипку. Или вот – женщина: ей предназначен принц. А она зачем-то женит на себе откровенного неудачника: ей в голову втемяшилось, что это «сокровище» должно принадлежать ей и только ей. Для этого она сначала отбивает его у жены, потом живёт с ним в обоюдной ненависти, ибо они друг другу не подходят. А злость за неудачный брак вымещает на учениках, потому что всю жизнь мечтала быть актрисой, но в театральный хрен поступишь. Там конкурс запредельный. Поэтому она пошла в педагогический. Он ближе к дому, и туда гораздо проще поступить.

– А с этими что делать? – Икс покосился на коробку. – Заявок тонны – толку чуть. Сплошной отвал и никаких алмазов.

– Заявки надо чётко формулировать. Точно знать, чего ты хочешь. А с этим у них вечная проблема. Вот тётка смотрит в окно и злится, что во дворе одни дебилы. И говорит: «Не хочу их видеть-слышать! Хочу смотреть во двор, а там цветочки!» Теперь смотри, что получается. – Игрек взял из коробки первый попавшийся пазл. – Выглядывает тётенька во двор… А там полна песочница орущих детей.

– А дети тут причём?

– Как причём? «Дети – цветы жизни», все это знают. Она же хотела во дворе «цветочки»? Вот и получила!

Игрек вставил фрагмент в пустое отверстие и отложил готовый пазл.

– Какой ты добрый. Другой бы выбрал ключевыми «видеть-слышать» – и тётка бы ослепла и оглохла.

– Так я и выбрал… Шучу-шучу!

– Ну, у тебя и шуточки. Не любишь ты женщин, Игрек.

– Не я один. Как написал герой в твоём тви-сериале: «У лошади хвост на жопе, а у баб на голове, потому что у них вместо головы жопа». Это же супер! Не зря в народе говорится: «Курица – не птица, женщина – не человек». Народ на ровном месте поговорок не слагает.

– И где же тут неровность?

– А ты фигуру женскую представь – вот и увидишь все неровности. Ты замечал, что во многих языках понятия «человек» и «мужчина» обозначаются одним и тем же словом «ман»? А женщина – отдельным словом. Она не человек. Она другая. В мужчине всё предельно просто и логично. С мужчинами всегда всё ясно. А женщина – система непонятная. И выражение «женская логика» – тут самое оно.

– Погодь… Ты, женоненавистник! Это ведь ты наворотил, когда мне надо было втихаря смотаться кой-куда на пару сек? А в результате: «Ты точно девочка, а не мальчик?» Я на секунду подменить меня просил, а не очередного мужика из бабы лепить! А пазл страны Попкорнии, где разрешили мужикам на мужиках жениться – твоих рук дело? А после жалуемся, что нам фрагментов женских не хватает. А где, по-твоему, их брать? Ты знаешь, сколько незаконченных пазлов из-за этого в отстойник попадает? Моя просьба была ошибкой. Не трогай больше мой проект. Ты знаешь, как я им дорожу.

– Знаю, – Игрек залепил коробку скотчем, проштамповал и опустил в отстойник. – «Помни день субботний, чтобы… в субботник превратить его!» Шучу.

– А я не шучу. Нельзя менять специализацию! Это всё равно, что немецкий сантехник начнёт работать школьной медсестрой.

– Не кипятись – крышка слетит. Другой спасибо бы сказал.

– За что спасибо-то? Ты мне проект едва не запорол.

– Я его спас. Ситуация была критической и требовала срочного вмешательства. А за Пангкор тебе респект. Послать её туда – отличный выход.

– А что мне оставалось делать, Игрек?!

Та женщина. Она выбивалась из ряда остальных, и потому запомнилась. Ему понравился её совсем не женский склад ума, стремление к цели и решительность. Она – единственная, с кем он готов был поработать, хотя специализировался на мужчинах. Игрек с сожалением вздохнул. Он вспомнил, что не так с этим проектом.

Она закончила фрагмент романа поздно ночью. Принтер покряхтел, потужился и начал выдавать готовые страницы. Они были тёплыми, как новорожденный ребёнок. Как трогательно. И символично. Роман – её дитя, которое она так бережно вынашивает. И эта новая глава, про Аннино рождение. Как просто всё сложилось на бумаге! И как непросто оказалось в жизни. Воистину: родить в России – больше, чем родить.

«Повествования с пометкой «проверено на себе» – намёк на достоверность. Моя история как раз из этих. Не триллер и не детектив, как может показаться. Просто жизнь. Или просто смерть.

Есть повод выпить: мне нынче стукнуло тринадцать. По новому стилю. По старому мне гораздо больше. Дней рожденья у меня теперь два, спасибо врачам. Или всё-таки «спасибо»? Рождение ребенка – это радость. Я и радовалась… насколько это было возможно в бестелесном состоянии. Зависнув под потолком, я любовалась новорожденной дочкой и с интересом наблюдала за попытками врачей вернуть в моё тело субстанцию, выпущенную ими из него в результате их же собственной халатности. Сначала меня с отошедшими водами на несколько часов «забыли» на родильном столе. Как оказалось, воды не просто отошли, а часть их устремилась в кровоток, оттуда в лёгкие. Я поняла, что начинаю задыхаться, но докричаться до врачей не удалось. Они лишь иногда заглядывали в родзал, чтоб укорить меня за то, что сильно кашляю и скрыла, что простужена. Когда до них дошло, что это не простуда, было поздно. Эмболия околоплодными водами – диагноз, плохо совместимый с жизнью. Даже для таких неубиваемых, как я.

Я видела, как медики столпились вокруг и пытались подсунуть бумагу с ручкой. Им хотелось, чтоб я успела расписаться в отсутствии претензий. А я смотрела свысока и знала, что ничего уже не подпишу. И что теперь, ради спасенья своих шкур, им поневоле придётся спасти меня. Я знала это и была спокойна.

Очнулась я в реанимации. Светил ночник. Ко мне и от меня тянулись трубочки и проводки, в пальцы рук впиякались прищепки. Тела я не ощущала. А ощущала лёгкость и восторг – на грани кайфа. Моё веселье было неуёмным… и неуместным: с соседней койки на меня смотрела женщина, почти девчонка, а по щекам её бежали, бежали слёзы. Женщина знала, что умирает от заражения крови, и её беззвучный плач растекался по палате предсмертным криком. Наутро соседняя койка оказалась пуста. А я дожила до обхода.

«Ребёнок прелесть, а вот мамашка – не жилец», – вполголоса буркнула одна врачиха другой, осматривая меня. Я решила, что ослышалась. Это они не про меня! С начала месяца в роддоме по вине врачей уже умерли четыре пациентки. Когда мне в койку притащили телефон и предложили пригласить родных, мне стало ясно: не ослышалась. Я – следующая.

Умереть в возрасте Христа, быть может, и почётно, но как-то рановато. «Рановато будет!», – сказала я себе голосом мультяшного дворника, и медицина сдалась. Не скажу, что без боя. Я понесла изрядные потери. Мне было трудно дышать – в лёгких всё ещё хлюпали околоплодные воды. Из-за неправильно назначенных лекарств у меня едва не отказали почки. За время моего вынужденного отсутствия в собственном теле в нём случился сбой – левая рука перестала слушаться, а заодно куда-то делась память на лица.

Проснувшись поутру, я заново знакомилась с соседками по палате, куда меня перевели. С тем, чтобы за ночь снова их забыть. Посмотреть на меня каждый день валили толпы экскурсантов – врачей, студентов, практикантов. Был даже пожилой светило – профессор-консультант из института акушерства и гинекологии. Взглянув на карту, он спросил, кем я являюсь погибшей, и очень удивился, что это я и есть, ведь шансов выжить не было совсем.