– Мэтт, там ребьенок плачьет, – услышала я женский голос и резко повернулась к его обладательнице лицом.

Кукла Барби в человеческий рост стояла в дверном проеме и крутила соску Мишеньки в длинных наманикюренных пальцах.

– Кто это? – чуть заикаясь, спросила я Диму, мимоходом скользнув по нему взглядом.

– Софи, я же просил дождаться меня на кухне, – раздраженно бросил муж белобрысой девчонке.

– Дима, кто это? – в моем голосе уже вибрируют истерические нотки, а глаза затягивает влажная пелена.

– Бесишь! – Дима хватает меня за плечи. – Соф иди на кухню, – бросает он грубо через плечо девушке, и слышу, как по паркетному полу часто застучали высокие каблуки.

– Думал, не будет у меня с тобой проблем, но видимо, ошибся.

Он сильнее сжимает мои плечи, а меня начинает трясти то ли от страха, то ли от неизбежного конца этой истории, у которой, как я сейчас поняла, был лишь один исход.

– Ты сейчас собираешь свои вещи и вещи ребенка и потихоньку сваливаешь отсюда. Устроишь истерику, сделаешь только себе хуже, – он прищурил глаза, но в маленьких щелках я замечаю злой блеск. – Я тебе обещаю, что, если не уедешь по-хорошему, тебя здесь будут ждать большие проблемы, и поверь, лично я приложу к этому руку.

А я смотрю на мужчину и не могу поверить, что это тот самый Дима, в которого я влюбилась. Этот монстр, что сейчас на меня взирает холодными голубыми глазами, и есть горячо любимый мной муж.

– Дима, Дима, – шепчу отстраненно я, – что происходит? Зачем ты так со мной?

Его губы кривит жестокая ухмылка. Он отпускает мои плечи и отталкивает меня от себя. Я, как марионетка, которой не подвластно собственное тело, падаю на кровать.

– А что ты хотела, Слава? Век моделей невелик, тем более, таких вот, – он обводит меня взглядом, – как ты – так и вовсе лишь один миг, а в твоем случае – пара удачных фотоссесий. Даже не могу понять, что нашел в тебе, и чем ты меня пленила.

Его взгляд въедается в мое лицо и спускается вниз, к груди, животу, ногам.

– Сейчас ты, конечно, откровенный урод, Влада. Да что я распинаюсь-то перед тобой, вон у тебя еще все впереди, найдешь в своем Замухрайске мужика себе какого-нибудь, будешь с ним жить-поживать и детей рожать. А мне, знаешь ли, дети пока не нужны. Молод я для них.

Он говорил, а я с каждым словом как будто на децибел становилась глуше. В голове все затянуло толстым слоем ваты.

– Что разлеглась-то? – вдруг услышала над головой громкий голос Димы. – Вставай давай, уже скоро такси приедет. Билеты я купил, и разрешение на выезд ребенка тоже там же лежит, в папке.

Дима засуетился, теперь он мне наваливал горой вещи, а я так и продолжала лежать на кровати, не двигаясь ни на сантиметр.

– Дим, а как же Миша? – спросила мужа.

– А что Миша? – удивленно спросил он. – Это же твой ребенок, ты осознанно пошла на этот шаг – родила, я дал ребенку свою фамилию, как и тебе, усыновил его, но повторюсь, я еще молод для детей, и жизнь мне эта семейная в тягость, как и бытовуха, в которой ты меня хоронишь. А я не хочу так, Слава. Я хочу свободы, хочу видеть вокруг себя красоту.

В его голосе столько воодушевления, а у меня внутри пустота разрастается с неимоверной скоростью, и черное пламя горечи выжигает внутри все живое.

– А знаешь еще что, Слав, – муж сел со мной рядом на кровать, глядя прямо перед собой и будто не замечая моего состояния вовсе. – Я же не подонок, Слава, я хочу, чтобы все было по-честному, изменять тебе не хочу. Поэтому, – он хлопнул себя по коленям, – вставай, хватит хандрить, все у тебя в жизни наладится.

Он хлопнул меня по попе и вышел из комнаты, оставляя одну. Горькие слезы тут же потекли по щекам, и я на негнущихся ногах слезла с кровати.

Как у него все легко и просто. На тебе, Слава, и разрешение на выезд, и все документы, лишь бы только ушла, освободила место для Барби, что сейчас сидит на нашей кухне за нашем столом. Пьет из кружки, которую мы покупали вместе с Димой. В сердце зашевелился червем ревность, и черная злоба затмила мой разум.

Я заводной куклой ходила по комнате, хаотично собирая вещи и швыряя их в сумку. Подонок. Ублюдок. Как он мог? Ну, ничего, Слава, ты сильная, ты со всем справишься. Я еще потом посмотрю, как он будет со мной разводиться. Вот тогда и попляшет он у меня. На барби белобрысую повелся, красоты ему захотелось?

Последняя вещь, наконец, заняла свое место в сумке, и я, утрамбовав ее, рванула молнию. Та вжихнула и скрыла тот хаос, что творился внутри. Я вышла из спальни. В гостиной никого не оказалось, только Мишенька посапывал в люльке, и рядом с ней стояла еще одна объемная тара, которую, как я поняла, предстоит тащить мне самой. Набежавшие на глаза слезы я раздраженно смахнула тыльной стороной ладони. Закрытая дверь на кухню и доносящийся оттуда смешок я приняла за публичное оскорбление. В обе руки подхватила сумки и, не чувствуя тяжести, вытащила их за дверь. Потом вернулась за ребенком. Взяла его на руки и прижала к груди. Миша пошевелился в мои тесных объятиях, закряхтел. Я вышла на лестничную площадку и повернулась, чтобы закрыть дверь, когда по коридору прохладной волной прокатился сквозняк, и дверь громко хлопнула. Я дернула головой, словно от звонкой пощечины, которая разделила мою жизнь на «до» и «после». Душу захлестнуло отчаяние. И стоя сейчас перед закрытой дверью, я растеряла всю свою спесь, всю озлобленность на Диму. Сердце трепетало, словно у колибри, норовя выскочить из грудной клетки. Я готова была пойти на все, мне казалось, что я даже терпела бы любовницу-барби рядом с Димой, только бы остаться с ним рядом. Только бы не выгонял он меня. Пока я так стояла и раздумывала, что делать дальше, неожиданно открылась дверь, и в проеме показался муж. Сердце аж зашлось от радости. В горле пересохло от переполнивших меня эмоций.

– Слава, такси уже давно подъехало и ждет тебя, – в его глазах светилось счастье, а в моих в этот момент поблек весь белый свет, превратив яркие цвета в тусклую массу.

– Дима, – я готова была унижаться, ползая на коленях, лишь бы только остаться рядом с ним. Тоска съедала внутри.

– Мэтти, – послышался из-за спины мужа голос девушки, и тут же на его плечах показались острые красные коготки.

Перед глазами все поплыло, и я ухватилась за стену.

– Хватил ломать концерт, Влада, – насупившись, проговорил Дима. – Вы все, провинциалки, такие актрисы. Теперь понятно, чем ты меня взяла, – он фыркнул, – бедная овечка с большими зелеными глазами.

«Слава, Слава, – внутри все всколыхнулось, – не достоин он этого».

Да я и сама понимала, что не достоин, но сердцу не прикажешь. Кое-как отлепившись от стенки, еле передвигая ногами, я поплелась к лифту.

– И тряпки не забудь, мне они ни к чему, – нагнал меня голос Димы, и я услышала быстрые шаги.

Он донес мне сумки до лифта.

– Консьерж поможет дойти до такси, а там наймешь носильщиков, – он сунул мне конверт в руки и, развернувшись, отправился обратно к Барби, что стояла в дверях и с наглой усмешкой в глазах наблюдала за всем этим цирком.

Я нажала кнопку вызова лифта, когда дверь повторно захлопнулась. Боже. Как же жить дальше? Что я скажу матери, когда вернусь обратно домой? И что скажет она? Я повернулась к стеклянной стене, которая украшала двадцатипятиэтажную высотку. Сделала шаг по направлению к стене. Второй. В голову забралась шальная и совсем уж глупая мысль. Я скосила глаза на прозрачную дверь, что была открыта и вела на лоджию. Подумаешь, всего-то нужно будет сделать один шаг. Третий шаг, и…

– Девушка, так вы едете или как? – послышался дребезжащий мужской голос.

Поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и опрометью несусь в лифт, прижимая к себе сына.

Дура глупая, что за наваждение такое? Кусаю до боли губы с внутренней стороны и чувствую на языке солоноватый привкус. Боль отрезвляет, помогает не кануть в бездну отчаяния. Дверь лифта открывается на первом этаже, и я пытаюсь, глядя себе под ноги, обойти две сумки, коими меня снарядил Дима. Не замечаю, как в это время в лифт входит парень. Теснясь, наступаю ему на ноги и, цепляясь одной ногой за сумку, все же спотыкаюсь. Если бы не его поддержка, не знаю, что бы было со мной.