Я пошла по адресу, не будучи уверенной даже в том, что вообще решусь зайти внутрь. Но оделась на всякий случай строго и дорого, чтобы не производить впечатления дурехи, готовой отдаться на охмурение первому попавшемуся шарлатану. Не стану скрывать, что примерно за пять минут хода до нужного места я стала испытывать волнение, и это давно забытое ощущение подняло из глубин моей памяти воспоминание о минутах, предшествовавших выходу на сцену. Я всегда волновалась, но это было живительное чувство. Мое волнение не было страхом того, что я забуду свою партию или перепутаю мизансцену. Оно было совсем иной природы: оно с бешеной скоростью гнало кровь, вводило меня в особое состояние, предшествующее главному моменту – погружению в мир спектакля. На сцене я уже находилась словно под воздействием наркотика, я была в другом мире. Идеальном, совершенном. Мое волнение было предчувствием необыкновенно сладкого и восхитительного погружения в этот мир. Когда я перестала выходить на сцену, вместе с этими волшебными ощущениями из меня стала уходить жизнь.

Слабый отблеск давно забытого чувства смутил меня. Я прогнала щекотнувшую меня глупую надежду и стала с недоумением осматриваться: дома с нужным номером на улице Орджоникидзе не было. Я прошлась вдоль улицы несколько раз, прежде чем поняла, что между 12-м и 14-м домами есть тропинка, ведущая куда-то вглубь двора. Там и приютился особнячок 12 «а», как было указано в Полинкиной записке. Я ступала по свежевыпавшему снегу осторожно, как ходят, когда стараются не шуметь. Внезапно я ощутила, что к этому небольшому двухэтажному особнячку манит какая-то невероятная сила.

Здание было сложено из кирпича двух цветов – серого и желтого. Отдельные вставки по углам дома и вокруг окон были фигурными, с претензией на какую-то архитектурную мысль. Крыша имитировала черепицу, на ней красовался декоративный флюгер с игривым петушком. В детстве у меня была любимая книжка, она называлась «Площадь картонных часов». Я была совершенно очарована даже не самой историей про картонных человечков, проживающих в картонном городе, и их взаимоотношениями с обычными людьми. Меня завораживали иллюстрации. Я могла подолгу разглядывать какой-нибудь картонный домик с фонарем перед закругленной входной дверью, шторы на окошке и мотылька, вьющегося перед светильником. Девочкой мне казалось, что жилища картонных человечков олицетворяют уют, тепло и безопасность настоящего дома. Я могла часами просиживать над книгой, представляя себе внутреннее убранство этих домиков, витающие в них вкусные домашние запахи. Внезапно на меня нахлынуло детское воспоминание. Нет, особнячок не напоминал иллюстрации в детской книге, но было в нем нечто неуловимо притягательное, что напомнило мне о ней. То ли входная дверь со слегка скругленной верхушкой, то ли форма окон, то ли свет, пробивающийся сквозь плотные шторы. Мне вдруг отчетливо представилось, что там, за этими мягкими занавесками, тепло и уютно, там мягкие ковровые дорожки и тусклые светильники на стенах. Там удобные кресла, пальмы в кадках и пахнет кофе с корицей. И словно в подтверждение моих мыслей в одном из еще не зашторенных окон загорелся свет, и я увидела вошедшую в просторный кабинет женщину, а за ней еще одну. Обе были без верхней одежды. Одна из женщин подошла к стоящему на столе компьютеру, другая открыла дверцу шкафчика и принялась что-то искать. Через несколько секунд она поставила на стол чашки и вазочку, в которую вытряхнула из пакета печенье. «Сейчас они будут пить чай или кофе», – подумала я, и мне вдруг стало ужасно одиноко в этом чужом дворе.

Я решительно извлекла записку, которую мне оставила Полина, и стала нажимать на кнопки телефона.

– Альбина Николаевна? – решительно начала я, когда мне ответил мягкий женский голос.

– Да, я вас слушаю.

– Ваш телефон мне дала Полина Самохина, моя старая приятельница, она передала и записку для вас, – на одном дыхании выпалила я. – Мы могли бы с вами встретиться?

– Минуточку, я посмотрю свое расписание, – ответила женщина. – Завтра в два вас устроит?

– В принципе, да, – разочарованно пробормотала я, но тут же спохватилась. – Но мне бы очень хотелось прийти к вам сегодня. Это возможно? Дело в том, что я нахожусь рядом с вами.

– А завтра вы уже не сможете прийти?

– Смогу, если не передумаю…

– Я вас поняла, – отозвалась Альбина Николаевна. – Рядом – это где? Вы знаете, сколько вам нужно времени, чтобы дойти до нас?

– Я во дворе, я уже пришла, – призналась я. – Если у вас есть свободная минутка…

– Хорошо, – сказала моя собеседница, – я сейчас открою вам дверь, подходите к крылечку.

Я нажала отбой и с неистово колотящимся сердцем зашагала к дверям дома номер 12 «а». Через минуту дверь открылась, и меня пустили внутрь.

Альбина Николаевна благоухала «Герленом», но это все, что я смогла о ней понять. Голос у нее был очень «взрослый», хорошо поставленный, с властными интонациями, но осанка и движения выдавали молодую женщину. Альбина Николаевна завела меня в гардеробную, достала плечики и протянула руку к моей меховой куртке.

– У нас тут чужих не бывает, – улыбнулась она, – можете не волноваться. Мы все здесь раздеваемся.

Одежды в гардеробной было немного: на плечиках висело несколько женских и мужских пальто, пара фирменных спортивных курток, чей-то белый норковый полушубок. Все вещи были дорогими, это бросалось в глаза.

– Сейчас нет групповых занятий, они начнутся через час, поэтому народу у нас немного. Но лучше запомните, где вы повесили свою одежду, потому что скоро придут люди, и вы будете долго искать.

Я повиновалась.

– Групповые занятия у нас проходят на втором этаже, – продолжала Альбина Николаевна, – а индивидуальные собеседования и консультации – здесь, на первом. Следуйте за мной.

Внутри особнячка все было именно так, как я себе и представляла, стоя во дворе. Мягкие ковровые дорожки, светлые ненавязчивые обои, изящные бра на стенах. По обе стороны коридора располагались двери кабинетов. Они перемежались небольшими холлами, в которых стояли кресла и напольные растения. Я насчитала три таких холла, ибо Альбина вела меня в самый дальний конец особняка. Наконец мы остановились перед запертой дверью, моя спутница вынула из кармашка пиджака пластиковую карточку, вставила ее в электронное устройство и посторонилась, пропуская меня внутрь.

– Прошу вас, располагайтесь, – сказала она.

Кабинет у Альбины оказался светлый и уютный. У окна раскинулась огромная пальма ховея, она занимала очень много пространства, но хозяйку кабинета это, видимо, не смущало. Пальме здесь наверняка была отведена своя особенная роль. У Альбины Николаевны был письменный стол с ноутбуком, но судя по идеальной, чуть ли не девственной чистоте, царящей на нем, она пользовалась им не слишком активно. В противоположном от окна углу стоял стеклянный чайный столик необычной формы с двумя мягкими креслами, Альбина Николаевна указала мне на одно из них.

– Вы пришли несколько неожиданно, – сказала хозяйка кабинета, – поэтому я попрошу вас несколько минут подождать, пока я сделаю телефонный звонок.

– Не беспокойтесь, я не спешу, – проговорила я и села. Из кресла я могла хоть немного разглядеть свою собеседницу.

Я отметила, что Альбина одета в деловой костюм, но под ним – не строгая блузка, а довольно легкомысленная маечка. На указательном пальце правой руки я увидела замысловатый перстень: серебряного ягуара, растянувшегося на плоском голубом камне. Пока Альбина Николаевна разговаривала по телефону, я разглядывала деревянную этажерку, стоящую рядом с моим креслом, – на ней покоились толстые, аккуратно сложенные фотоальбомы, стояли сувениры и множество фотографий в рамках. Мое внимание привлекла фотография улыбающегося в объектив мужчины – симпатичного и загорелого, в белой майке и темных очках, поднятых на лоб. Он был запечатлен сидящим в уличном кафе, перед ним на столике стоял бокал красного вина. Позади мужчины высился маяк и блестело под яркими лучами солнца море. Маяк и вообще это место показалось мне смутно знакомым. Я напрягла память, но Альбина Николаевна меня опередила: