Дантес был везунчиком и начал с того, что без всякой стыдливости (и даже осторожности) стал ухаживать за Натали. Кто знает, возможно, им двигали самые возвышенные чувства (сильное увлечение? любовь?). По крайней мере, так заставляют думать его письма барону Геккерену-старшему: «…Я безумно влюблен! Да, безумно, так как я не знаю, как быть; я тебе ее не назову, потому что письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты будешь знать ее имя. Но всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня и мы не можем видеться до сих пор, так как муж бешено ревнив…»[23]

Хочется верить, Дантес был охвачен подлинной страстью. Однако следует оговориться: эти строки написаны им в январе 1836 года, когда «даму сердца» наблюдал лишь со стороны – по сути, даже не будучи хорошо с ней знаком. «Это жеманница», – скажет он как-то Соллогубу, намекнув, что подобные женщины «манят, но не дарят». Несомненно одно: Натали Пушкина Дантесу очень нравилась.

И снова бал; и снова – танцы! Главное, понимал француз, заручиться у дамы мазуркой. А уж та способна творить чудеса…

Но было ещё одно. В высшем обществе неизвестному иностранцу не так просто достигнуть определённого положения и тем более какой бы то ни было известности. Лишь женитьба на девице знатного рода или вхождение в определённый круг знакомых (например, масонов) могло существенно облегчить эту задачу. Однако Дантес решил распахнуть двери светского общества иным путём – единственным, на который он был способен. Громкий роман с женой известного поэта, пожалуй, мог сделать его имя более значимым – по крайней мере, среди так называемой «золотой» молодёжи. В любом случае, выбрав цель, отступать было поздно: его ухаживания за Натальей Николаевной уже успели привлечь всеобщее внимание. По городу поползли компрометирующие чету Пушкиных слухи…

Вот что при возвращении с очередного бала в феврале 1836 года писала в дневнике фрейлина императрицы Мари Мердер[13]:

«В толпе я заметила д’Антеса, но он меня не видел. Возможно, впрочем, что просто ему было не до того. Мне показалось, что глаза его выражали тревогу, – он искал кого-то взглядом и, внезапно устремившийся к одной из дверей, исчез в соседней зале. Через минуту он появился вновь, но уже под руку с г-жою Пушкиной. До моего слуха долетело:

– Уехать – думаете ли вы об этом – я этому не верю – вы этого не намеревались сделать…

Выражение, с которым произнесены эти слова, не оставляло сомнения насчет правильности наблюдений, сделанных мною ранее, – они безумно влюблены друг в друга! Пробыв на балу не более получаса, мы направились к выходу. Барон танцевал мазурку с г-жою Пушкиной. Как счастливы они казались в эту минуту…» [24]

Однако близкие к семье Пушкиных люди воспринимали ухаживания француза не иначе, как волокитство, с её же стороны – нескрываемое кокетство…

Из воспоминаний Н.М. Смирнова[14] (дипломата, мужа «черноокой» А.О. Россет) о Дантесе:

«Он страстно влюбился в госпожу Пушкину… Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым обожанием (невзирая на то, что искренне любила своего мужа до такой степени, что даже была очень ревнива) …или из неосторожного кокетства, принимала волокитство Дантеса с удовольствием…»[25]

Так это было взаимное влечение?..

И всё же Наталья Николаевна ответила французу отказом. Мазурка мазуркой, но супружеский долг превыше всего.

Весной 1836 года встречи Дантеса и Пушкиной, по сути, сведены на нет; причём по причине вполне банальной: Натали была беременна. Однако француз времени зря не терял – тот самый случай, закрой дверь – полезет в окна. Заведя знакомство с молодёжью из так называемого карамзинского кружка (Карамзин, Вяземский, Соллогуб и пр.), Дантес стал завсегдатаем и частым гостем близких друзей поэта – там, где чета Пушкиных бывала чаще всего.

Тем не менее вплоть до осени на любовном фронте Дантеса наступило относительное затишье…

Князь П.А. Вяземский (из «Старой записной книжки»):

«В Москве до 1812 г. не был еще известен обычай разносить перед ужином в чашках бульон, который с французского слова называли consommé[15]. На вечере у Василия Львовича Пушкина, который любил всегда хвастаться нововведениями, разносили гостям такой бульон, по обычаю, который он, вероятно, вывез из Петербурга или из Парижа. Дмитриев[16] отказался от него. Василий Львович подбегает к нему и говорит: “Иван Иванович, да ведь это consomme”. – “Знаю, – отвечает Дмитриев с некоторою досадою, – что это не ромашка, а все-таки пить не хочу”…» [26]

Любовное затишье предполагает задуматься над суетностью бытия. Задумаемся и мы – например, над тем, был ли искренен Дантес? Да и вообще, любил ли он Натали?

Лично для меня ответ давно ясен: не любил. Француз просто-напросто открыто волочился. Его целью было добиться этой женщины любой ценой! Хотя бы для того, чтобы похвастаться перед друзьями-приятелями крупной победой – и только. А репутация женщины и всё остальное – это Дантеса ничуть не волновало.

Любила ли Наталья Николаевна Дантеса? Вот здесь сложнее. Скорее, обаятельный французик ей нравился; если хотите, импонировал. Будем справедливы, помимо детей и мужа, эта женщина, пожалуй, обожала только себя; особенно когда блистала на балах. Впрочем, она выказывала кавалергарду знаки внимания – кокетство доставляло ей истинное удовольствие. Им обоим нравилось флиртовать друг с другом, не больше. А вот интимной близости быть не могло: всем было известно, что Натали находилась в «интересном» положении…

Волокитство споткнулось о Кокетство. В этом – Формула несостоявшегося романа между Дантесом и Натальей Пушкиной. Правда, цена этого мифического романа оказалась слишком высокой: не будь его, Россия не понесла бы столь невосполнимую утрату…

Натали не сразу поняла, что француз вёл двойную игру. У Дантеса имелась ещё одна тайна, которую он от всех тщательно скрывал. Волочась за замужней дамой, ловелас в то же время вынашивал планы иного свойства – он намеревался жениться. Нет, не на Пушкиной, с её ревнивым мужем и детьми! Признаваясь в любви к одной, он мечтал жениться на невинной девушке из высокородного семейства. И в этом был весь Жорж Дантес…

Имя девицы, вокруг которой увивался Геккерен-младший, молоденькая фрейлина Двора княжна Мария Барятинская. Её матушка, княгиня Мария Фёдоровна Барятинская (ур. графиня фон Келлер), была близка к императрице Александре Фёдоровне, а брат, А.И. Барятинский, в описываемое время являлся адъютантом наследника престола и его ближайшим товарищем[17]. Княжна Мари, хотя и не блистала безупречной красотой, какой славилась Пушкина, зато была молода (на шесть лет младше Натальи Николаевны), знатна, богата, перспективна и умна. А ещё отличалась непомерным тщеславием, по причине чего не собиралась замуж абы за кого.

И всё же Дантесу удалось Мари пленить. Сначала он захаживал в семью как товарищ её брата, поручика Кавалергардского полка князя Александра Барятинского, потом – уже ради самой девицы. На балах красавец выделывал такие «па» и так мило шутил, что не заметить его было просто невозможно. И княжна увлеклась. Её дневниковые записи первой половины 1836 года буквально испещрены именем Дантеса. Они же (записи) подтверждают, что француз был вхож в дом Барятинских и даже пользовался неким покровительством самой княгини. Известно, что с 23 по 30 марта 1836 года Дантес четырежды побывал у Барятинских! К слову, грозная княгиня незадолго до этого дала от ворот поворот другому кавалергарду – князю Трубецкому: лишь за то, что его матушка, видите ли, была сомнительного происхождения… Зато «тёмная лошадка» в лице приёмного сына голландского посланника не смущала вовсе. (Откуда привередливой княгине было знать о скрытых от людских глаз пороках француза?)