Мне больше не требовались цитаты, чтобы сказать о себе. И книг не стало нужно - я стала сама себе книгой.

Параллельно были - выкладки, допуски, предположения. Ничего не работало. Жизненный механизм нашей встречи намертво заглох. Я попросила еще рассказов - отговорился, некогда. Пара вопросов - глухое раздражение было ответом. Я ничего не понимала в жизни, а чтобы понять, мне снова нужен был текст. Конечно, хватало и того, что было. Наверное, мне хватило бы и одного твоего стихотворения - про "войну, уводящую за руки" или про "жарко шуршащее платье" Анны - я никогда не носила платьев, тем более - шуршащих, никогда не покупала приемников с Пятой симфонией Бетховена, никогда не видела войны...

Если тривиальный мужской испуг - то почему нельзя тексты ? Если все можно - то почему ничего нельзя? Если я не Анна, а, скажем прямо, полная ей противоположность, обратная ей сущность - то чего тут бояться? Может быть, я сама себя плохо знала...

"От тебя он может только бежать".

Ты и бежал. Бежал бы и дальше, если б - было куда. Если бы еще не было войны. Я сама готова была бежать. Как еще вынести это тихое уклонение?

Наверное, тогда ты жестоко раскаялся в той публикации. И вообще в публикациях - кто же мог знать, что я вычитаю тебя из любого текста? Что я в любом твоем - тебя вижу? Боже, ты чувствовал себя раздетым - никогда твои статьи не проходили еще такой корректуры! Они жгли мне руки, но мне их отдавали - всегда, все!

Ведь никто не понимал. И меня не понимал тоже. В буквальном смысле - на каждое слово переспрашивали, каждую шутку приходилось растолковывать по полчаса. Всеобщее недоумение - может ли подобный человек исправлять чужие ошибки - разрешилось бурным скандалом, захватившим всю редакцию. Чужие ошибки приписали мне, а своих я так и не нашла. Никто не удостоил их показать. Со мной все было ясно.

Я молчала. Не хотелось ничего объяснять. Не хотелось, в конце концов, закладывать сотрудников. Наверное, тогда я уже поняла, что меня выгонят отсюда, да не просто - с позором.

24 сентября. Если бы только евангельское: "Нас гонят, а мы всегда радуемся". Я испытываю какую-то жестокую радость. Уйти с позором из-за стихов - в этом что-то есть. Даже если никто не поймет. Тем более - если никто не поймет.

Потому что вы - поймете.

А может быть, это он меня и подставил?

----------------------------------------------------------------------

Ты проходишь по парку, милый,

А за поясом - пистолет.

Пусть он газовый - с той же силой

Огнестрельный оставит след.

"Не тревожьте мое пространство,

Не зовите ко мне врачей".

И пришьют тебе хулиганство

Преступление богачей.

Слишком странно - да что там странно

Слишком страшно героем быть.

Но уже небывшая Анна

Пролила, что нужно пролить.

На ветровке рвану застежку,

А ответить не хватит сил.

Только красный песок дорожки

И вопрос: кто ее убил?

----------------------------------------------------------------------

Папа "Анну" изругал. Сказал: ничего не понятно и местами просто коряво.

- Но мне же - понятно!

- Пусть он и пишет тогда для тебя одной!

Кажется, папа меня и связывал (а возможно, и себя тоже) - этой негласной установкой писать, "чтоб было понятно для людей". Но в литературе я не бездарна. И я сказала:

- Удивительно то, что несмотря на твои резкие заявления, у тебя действительно есть хорошие вещи!

Оставив папу (который все-таки не смог не улыбнуться) решать дилемму: как можно одновременно ценить хорошего писателя Т. и плохого писателя А.

26 сентября. Днем, в редакции, вдруг стало сочиняться что-то. Сидела в коридоре, додумывала и дослушивала стихи - ничего не было надо - и увидела идущего А. Улыбка - ясная, как тогда, первый раз. Конечно, мне. Не остановился ни тогда, ни теперь, но помешать успел. Стихи вышли так себе.

Из ошибки (вместо "песни" - "тексты") вышли тоже стихи. Все для этого? Зачем для этого - видеться?

----------------------------------------------------------------------

Столько мучиться от недоверия, непонимания, непечатания - и так испугаться понимания? Отчего же так неумело прячетесь? Хотите от меня спрятаться - бросьте писать, ну - пишите в стол... Вы - настоящий, и я поняла это не так, как те, кто "разбирается", я поставила на себе эксперимент, как на павловской собаке.

Если это бегство от себя, то бегите от меня!

Впрочем, я рано отказываюсь, рано соглашаюсь. Не нужно - отказываться или нет. Нужно слушать тишину в себе.

28 сентября.

Сон на Воздвиженье - скоро уж год

Словно не все утонули,

Словно уснули в безмолвии вод,

Просто на время уснули...

Первые, кажется, стихи не о тебе. Но смешно думать, что тебя в них нет. У нас - северное сияние и траурная церемония, а там, на дне - что там? Тайна. Где тайна, там живое. Темная, может быть, преступная тайна.

В тот день был еще дождь. Я всегда любила высокие этажи, большие окна, эту манящую безопасность подъема. А тут - стена. Сплошная стена серо-голубой воды. Куда ей было падать? Земли, правда, не было видно. Ты вошел к нам в корректуру, а я стояла лицом к двери и не могла не зажмуриться! - торопясь, о чем-то беспокоясь, протянул папку старых стихов - сказал, уходишь, вышел и через минуту хлынул дождь.

И весь день то начинался, то переставал дождь. И я слышала музыку. Дождь помог мне закончить стихи про тебя.

Музыка всегда одна и та же. Не одно и то же - что получается потом.

Может быть, гораздо меньше, чем кажется, зависит от усилий - то, что получается потом.

А стихи были - сначала просто о тебе, потом - уже о тебе и о себе, потом - о себе только, и совсем уже - не о тебе, не о себе. Я так глубоко тебя присвоила!

Я думала о тебе - и чем больше думала о тебе, тем больше мой взгляд опрокидывался внутрь себя - в собственную тетрадь для сна, где тебя уже не было. Или, может быть - до такой степени был...

В тебе многое должно еще перегореть - для нежизни. Ты еще хочешь захочешь еще - "лечиться обыкновенным". "Я ничего не хочу больше делать, только писать", - говоришь это, а сам, даже от меня - боишься?

Если и есть в этом что-то "женское" - это первое умирает! Догадка еще: если параллельно, а может быть, кто знает - и благодаря всему - стало налаживаться свое - кто вам мешает? Мне с ощущением себя не-женщиной все равно жить. Я все равно это о себе отлично знаю - и не обманулась бы, если бы вам показалась во мне женщина. Вот если бы вы были готовы... к другому методу? К другому началу, середине, концу? Но я уже поняла - не готовы. Этого ли боитесь?

----------------------------------------------------------------------

3 октября. Ночью писала колыбельную для А. Утром, не собираясь ее показывать, нашла на столе в корректуре гранку: "Сны и только? Сны..." "Я испытывал отвращение ко сну. Я был падшим". Теперь он стал другим.

----------------------------------------------------------------------

Так ли много мне нужно на свете,

Незнакомый мой человек?

Поглядеть на закрытые веки

Сквозь теченье закрытых рек.

Спи, мое ежедневное чудо,

Так немного осталось дней.

Позабыв, я тебя не забуду,

Не забыв, позабуду прочней.

Цвет проходит, и золото с перцем,

Перец с солью, и все - в серебре.

Незнакомых октав и терций

Тонкий звон на моей горе.

За раскрытым во тьме роялем,

Сквозь невидимо легкий дым,

Два аккорда: вот здесь стояли,

До сих пор иногда стоим.

Проходи, не мешай, не трогай,

То же самое повтори.

Незнакомок снаружи много,

Засыпай же, родной внутри.

----------------------------------------------------------------------

Теперь они охраняют, помогают. Весь день носила написанную от руки "Колыбельную" в рукаве, и уже в темноте подбросила на его клавиатуру.