Дыбенко замолчал, прошелся по кабинету.

– Ну а пуля?

– Пуля тем более ложится на эту версию. Куприянов выкрал ее во время поездки на охоту. Я думаю еще раз послать гильзу на экспертизу. На ней должны быть следы машинного масла и бензина. Наши эксперты, наверное, не обратили на это внимания. Приняли за производственные остатки. Нужен очень тонкий анализ.

Вот почему, дорогой мой Дыбенко, я не хочу пока настаивать на аресте Куприянова. К тому же я не хочу ему давать возможность отсидеть за хищение и укрыться этим самым от обвинения в убийстве. То, что он воровал, это ясно. И никуда он не денется. У нас есть свидетельские показания завмагов, а вот то, что он убил, доказать будет сложнее. Тем более если мы его арестуем и тем самым заставим мобилизоваться, приготовиться к активной защите.

Я позвонил на завод и вызвал к себе Куприянова. Через несколько минут его машина затормозила под окнами отделения милиции.

– Здравствуйте, – сказал Куприянов вежливо и остановился у порога кабинета.

– Здравствуйте, Николай Васильевич. Побеспокоил я вас. Проходите, присаживайтесь, что же вы стоите? Есть интересная новость. Вообще-то нельзя никому рассказывать, но вы же не посторонний человек. И я надеюсь, что вы меня не подведете. Строго между нами.

– Конечно, – заверил меня он. – А в чем дело?

– Власов наконец признался, – сказал я, доверительно склонившись к нему через стол.

– В чем признался? – переспросил он.

– Как в чем? В убийстве, – сказал я, удивляясь его непонятливости.

Некоторое время он молчал, потом отрицательно покачал головой.

– Этого не может, быть, – произнес он раздельно и отчетливо.

Мне показалось, что голос у него дрогнул, мне даже почудился вздох облегчения.

– Этого не может быть, – повторил Куприянов, – произошла какая-то ошибка. Не мог Егор убить. – Теперь его голос звучал свободно, как-то раскованно.

– Какая может быть ошибка, – обиженно сказал я, – как-то нехорошо вы говорите, Николай Васильевич. Вот у нас есть протоколы с его подписью. – Я похлопал по стопке бумаг у себя на столе, где никаких протоколов не было.

– Как же это так? – Куприянов недоуменно развел руками. – Знал его всю жизнь. Никогда бы не подумал… Вы меня совсем огорошили. Как же он его?

– Да очень просто: подстерег около дома и выстрелил из ружья.

– Невероятно…

– А вы еще своей головой ручались…

– Да кто же знал?

– А я вас по делу вызвал, – сказал я.

– Всегда готов, – оживленно ответил Куприянов, – что за дело?

– Собственно говоря, дела целых два. Начнем по порядку. Первое. Мы с вами в прошлый раз разговаривали, так сказать, неофициально. Протокола ваших показаний у нас нет. Конечно, вы очень помогли следствию, но нужно соблюсти все формальности, Повторите, пожалуйста, как вы видели Власова в день убийства.

– Я приехал в клуб на машине и оставил ее сзади у черного хода, – начал рассказывать он.

Я автоматически записывал его слова и думал о том, что его опять никто не просил рассказывать все с самого начала. Я его спросил только о Власове. Он мне слово в слово повторил историю со свечой. Но перебивать его я не стал.

– …Я и гляжу, он поднимается на крыльцо, – рассказывал Куприянов, – ну и сказал об этом Афонину. Мы с ним вместе шли в Овражный.

– Вы не могли ошибиться? – спросил я и внимательно посмотрел на него.

– Нет, – не задумываясь, ответил Куприянов, – это был он, я же видел, как он хромал по лестнице. А так, конечно, разве впотьмах разглядишь? Я тогда и не знал, что он после такого дела идет. Я бы сразу к вам пришел, а то еще защищал его… Бывает же… Голову прозакладывал. – Он невесело усмехнулся.

– Вот здесь подпишите, – сказал я, протягивая ему протокол.

Он внимательно прочитал и подписался. Вычертил свою фамилию полностью, аккуратным почерком.

– А второе дело к вам как к члену месткома. Вы не можете вспомнить, кто ездил на открытие охоты к озеру? На какой машине?

– Да я же их и отвозил, – сказал Куприянов. – А охотников всех, конечно, не припомню сейчас. Но можно у них же и спросить. Покойный Владимир Павлович ездил с нами, Агеев, Исаков Игорь Алексеевич – главный инженер завода, еще кто-то… Если очень нужно, я могу порасспросить и список сделать.

– Пожалуйста, Николай Васильевич, очень нужно.

– А для чего? Тоже по этому делу? – осторожно спросил Куприянов.

Я ожидал этот вопрос, я его очень ожидал.

– Да нет, это совсем по другому поводу. Там что-то с лицензиями напутали; из охотничьего общества просили разобраться. У нас ведь не одно это дело. Скучать не приходится. – Я поднялся и протянул Куприянову руку. – Теперь все. Спасибо за помощь, не буду вас больше задерживать. До свидания.

Я сходил в дежурку, привел Славу Дыбенко к себе в кабинет и усадил за свой стол. Дыбенко взглянул на показания Куприянова.

– Это только что ты написал?

– Да. Прочти внимательно.

– Ты смотри, – сказал Дыбенко немного погодя, – все-таки он видел Власова. Даже разглядел, что он хромает по ступенькам.

– Он, брат, все разглядел, – сказал я и затянулся сигаретой. – Крыльцо-то выходит в переулок, и, чтобы увидеть человека на нем, нужно находиться как раз посередине переулка. Афонин оглянулся, как он мне сам показал, уже почти пройдя переулок. А ширина его, сам знаешь, метров двенадцать. Вот и получается, что, пока они быстрым шагом прошли эти шесть метров, Егор успел взойти на крыльцо, отпереть дверь, да черт с ней, с дверью, предположим, что она уже была отперта, и войти в дом. Да он дверную ручку спьяну ищет полминуты. И к тому же никогда не оставляет дом незапертым. А знаешь, как он быстро от Егора отрекся? Говорит, знал бы, откуда идет, сразу к вам явился. Он даже не спросил, за что убит Никитин. Как говорится, слона-то я и не приметил. Самое главное не спросил. То, что должно в первую очередь интересовать нормального человека. Зато как он насторожился, когда я заговорил об охоте! Ты бы видел, даже побледнел.

Тем же вечером мы проверили Афонина. Я, беседуя с ним о Никитине, провел его по Первомайской мимо Керосинного переулка. Дыбенко в это время поднялся на крыльцо Власова и вошел в дом, хлопнув дверью. Афонин и ухом не повел, да и мне-то было не очень слышно. Когда мы прошли некоторое расстояние, я спросил у него:

– Вы сейчас что-нибудь слышали?

– Да вроде бы ничего особенного, – сказал Афонин и пожал плечами. – А что было-то?

Мы совершенно не знали, что делать с Егором Власовым. Он стоял на своем. На допросы я его больше не вызывал. Каждый день заходил к нему в камеру. Егор отмалчивался. Был непривычно трезв и угрюм. Только однажды спросил о племяннице. Не произошло ли с ней чего. Я успокоил его и в тот же день разрешил ей навестить Егорыча. Он заплакал, когда она вошла в камеру.

Куприянова мы с тех пор ни разу не вызывали. Он сам забеспокоился и позвонил мне. Сообщил, что составил список охотников. Я поблагодарил его и сказал, что все уже обошлось. Он поинтересовался, когда суд и вызовут ли его как свидетеля.

– А как же, – ответил я.

– Жалко, – сказал он, – а я уж в отпуск собрался. Путевку мне дали на Черное море.

– Ничего не поделаешь, – сказал я, – это не от меня зависит. Я бы с доброй душой.

Я съездил к озеру, где последний раз в жизни охотился Никитин. В стволе, как я ожидал, было всего три пули и след от четвертой, которую Никитин вынул из дерева. Агеев указал мне место, с какого стрелял Никитин. Расстояние было метров пятнадцать. Промахнуться трудно.

Потом мы долго ползали на четвереньках и искали стреляные гильзы. Нашли четыре штуки. Они были точно такими, как и та, найденная в колодце. Мы собрали их. Как только вернулся в город, я послал все пять гильз с нарочным в областное управление для более тщательной экспертизы в кабинетных условиях. Результаты оправдали мои надежды. На той самой гильзе были обнаружены следы бензина и машинного масла. На других, разбухших от росы и дождя, ничего, кроме птичьего помета, обнаружить не удалось. Эксперты еще раз подтвердили, что эти гильзы, все пять, из одной партии.