© Поволяев В. Д., 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018

В телефонной будке стоял широкоплечий, с короткой боксерской стрижкой отпускник, громко выкрикивал в трубку короткие энергичные фразы – будто команды подавал, – и чем громче он кричал, тем сильнее краснел у него жесткий, с несколькими жировыми складками затылок.

Шатков терпеливо ждал, когда отпускник откричится; подняв воротник джинсовой куртки, он поглядывал в сторону моря, откуда полз тяжелый, пропитанный соленый водой туман, ежился – у куртки внутри хоть и имелась пристегивающаяся подкладка из рыбьего меха, а было холодно, подкладка не грела, как вообще не способен греть рыбий мех. Он стукнул ногою о ногу – так люди мороз проверяют, не онемели ли конечности, подумал о том, что слишком болтливые ныне пошли отпускники – так может болтать человек, у которого слишком много денег, либо этих денег вообще нет, но отпускник не походил ни на одну категорию людей, ни на другую. Словно бы почувствовав недовольство Шаткова, человек с боксерской стрижкой прорычал напоследок в трубку «Ца-алую!» и вывалился из будки наружу.

– Извини, друг! – бросил он Шаткову.

– Ничего, ничего, – вежливо отозвался Шатков, посторонился, давая дорогу отпускнику.

Тот обдал его сладким запахом какого-то женского одеколона и исчез.

Шатков набрал номер телефона Кононенко – своего тезки Игоря Кононенко, который должен был ждать Шаткова дома, но Кононенко не отозвался.

«Черт, вечно эти провинциальные телефоны барахлят. Он же дома сейчас… Сидит и ждет. – Шатков невольно поморщился. – Впрочем, московские тоже обманывают лихо – такие же вруны, как и провинциальные, никогда правильно не соединяют. Ведь Игорь дома, явно дома, он ждет меня, так было договорено!» – Шатков набрал телефон Игоря вторично.

В трубке успел дважды пропищать гудок соединения, когда дверь автомата распахнулась с резким железным скрежетом. Шатков оглянулся – около телефонной будки стояли трое, одетые в джинсовые варенки, будто в форму, – все варенки были одинаковые. «Дорогая одежда, – отметил Шатков, – особенно по нынешним временам».

– Вылезай! – потребовал старший из этой тройки, парень с насмешливым умным лицом и тяжелой нижней челюстью.

«О такую физиономию хорошо кирпичи бить, – невольно подумал Шатков, – широкая, не промахнешься. И крепкая, из чугуна отлита».

– Дай и нам поговорить! – подал голос второй варенка чуть пожиже первого. – Ты поговорил, теперь нам пора. Тебе хватит!

Оценивающе взглянув на троицу, Шатков почувствовал, что внутри у него пополз противный холодок.

– Ты чего, что-то кислое стрескал? Вид у тебя больно уж недовольный, – произнес старшой и, упершись ногою в дверь телефонной будки, просунул внутрь руку – в двери не было ни одного стекла, – схватил Шаткова за отворот куртки и с силой дернул на себя.

Шатков с маху врезался лбом в железное ребро двери и до крови рассек себе кожу над правой бровью.

– Гляди, телефонную трубку не хочет отпускать! – удивленно проговорил второй.

– А нервный-то какой, нервный, – добавил первый, – такой нервный, что даже сам себе фингал на лбу поставил. – Он снова дернул Шаткова к себе, но Шатков спружинил, откинулся спиной назад, отбил руку старшого.

Тот изумленно глянул на Шаткова.

– Ты гляди, действительно не хочет вылезать, – второй громко захохотал, он, похоже, не верил тому, что видел, хлопнул себя ладонью по животу, представление доставляло ему удовольствие. – Ей-богу, не хочет!

«Сволочь, ты хотя бы Бога не поминал», – спокойно, совершенно отрешенно, будто дело происходило не с ним, подумал Шатков. Он краем уха засек, что из трубки продолжают доноситься длинные гудки – значит, Игоря Кононенко все-таки нет дома, либо автомат вновь неправильно соединил его, – и медленно, излишне медленно (он сам засек эту медлительность) повесил трубку на рычаг, отметив, что на площадке перед телефоном-автоматом народу никого, – бравая троица, похоже, всех размела. Увидев, что старшой отпустил дверь, резко, что было силы ударил по ней ногой, параллельно с дверью послал вперед кулак, целя сквозь пустой, лишенный стекла квадрат старшому в лицо. Удар получился двойной: дверь врезала старшому по коленям и лбу, кулаком Шатков угодил ему точно в рот, ощутил, как под костяшками пальцев у варенки лопнули губы.

Шатков рассчитал точно: повалившись на спину, старшой обязательно собьет с ног своего напарника, и Шатков тогда выиграет несколько секунд. Останется еще один «вареный», третий, с ним-то Шатков уж как-нибудь справится, а когда поднимется «шестерка», то справится и с «шестеркой». Главное – расщепить их и расщелкать поодиночке. Но самый опасный из этой тройки – первый, «глава концессии».

Так оно и вышло – старшой, сдавленно ойкнув, повалился спиной на напарника, сбил его с ног, Шатков, стремительно выскочив из телефонной будки, очутился лицом к лицу с третьим – этот человек не произнес пока ни слова.

– Ну что? – совсем не зло, чувствуя, что холод, родившийся было внутри, прошел окончательно, спросил Шатков.

Третий молча сделал шаг назад и сунул руку за пазуху. «Что у него там? Пистолет, нож? Ну уж дудки!» – Шатков ногой, по-каратистски вывернув ее на манер кочерги, носком вниз и внутрь, ударил молчаливого.

Удар был сильным – пришелся противнику в самый верх живота, молчун в варенке захрипел, выкатил глаза, будто хватил кислоты, и, проломив спиной грядку плотных кустов, росших за телефонной будкой, исчез. Даже следа от него не осталось: кусты, разойдясь на мгновение, тут же сомкнулись.

Старшой от удара не поднялся, – Шатков оглушил его, – на лбу у главаря вспухала большая красная шишка, но второй, опрокинутый на спину, пружинисто вскочил и метнулся к Шаткову. Шатков встретил его кулаком, другой рукой добавил – такие спаренные удары мало кто выдерживает, а у этого парня дым из трубы шел совсем жидкий, много на него не требовалось, – «шестерка» принял все на себя и отправился отдыхать к напарнику, находящемуся за кустами, вне зоны видимости.

– Наших бьют, глянь-ко! – услышал Шатков вскрик, стремительно развернулся на него и увидел, что к телефонной будке несутся еще четверо в «форме» – высветленных джинсовых костюмах-варенках.

«Это осложняет дело! Четверо на одного – это много! Да еще в чужом городе, в своем знакомых бы нашел – помогли бы, а здесь нет… Пора исполнять главную заповедь пулеметчика – тикать», – Шатков сдернул с крючка свою сумку – поношенную «монтану», перемахнул через кусты, увидел, что «подопечные» его неуклюже ворочаются на земле, пачкают о траву свои дорогие варенки, кряхтят, головами крутят – не верят, что их побили… «Живые», – усмехнулся Шатков, перемахнул еще через один ряд кустов, ухнул в какую-то яму, услышал, как у него стукнули зубы, во рту сделалось солоно – прикусил язык, – перемахнул через третий ряд кустов… И все-таки с «главной заповедью пулеметчика» он запоздал – четверка преследователей лихо прорвалась через первую гряду кустов, около поверженных приятелей даже не задержалась – никто из них и глазом не повел в сторону валяющихся на земле парней, у бегунов руки чесались в предвкушении расправы, – лихо перемахнула через две оставшихся полосы препятствий и почти настигла Шаткова.

Шатков метнулся влево, к высокой стене, сложенной из белого кирпича, в прыжке вцепился руками в гребень, подтянулся и легко перевалился через край, бесшумно приземлился на асфальт.

Это был двор какого-то магазина, забитый ящиками, старыми, пахнущими рыбой и солью бочками, фанерными коробами с оторванными планками, прочей рухлядью, которой обязательно обрастает всякое торговое хозяйство.

Он услышал, как в стенку врубились разгоряченные парни, засопели яростно: