Чонгук, притянув к себе одно колено, сидит в наушниках и рисует в тетради, удерживаемой им на бедре. Ему, как и всегда, плевать на всё, что вокруг происходит: на танцующих рядом Чимина с Хосоком, то и дело зовущих его по имени и просящих посмотреть, получается ли у них, на парней, располагающихся за соседними столиками и пытающихся заглянуть в его лист – интересно же, что он там рисует и почему от всех прячет. На Юнги с Тэхёном, молчаливо подсматривающими за ним издалека и чувствующими некоторую неловкость – тоже.

— Как? — вскидывает бровь Юнги.

— Внимательно.

У Чонгука очень серьёзное, сосредоточенное выражение лица, когда он поглощён рисованием – этот вывод сделал Юнги спустя пару минут наблюдений за ним. Тот выглядит абсолютно отрешённым, пока медленно чертит линии простым карандашом, совершенно не знающим, что такое переживания и проблемы, и Юнги, как ни странно, самого отпускает, когда он смотрит на него такого. Только поэтому он, наверное, не отводит от Чонгука внимательный, как Тэхён выразился, взгляд. Не потому, что заинтересован им.

Чонгуку совсем не идёт чёрный цвет, в который он выкрасился, – сильно контрастирует с бледной кожей, на которой только-только покрылись корочкой ссадины, но он, кажется, и сам это понимает, потому что сидит в шапке, а сверху в капюшоне своего безразмерного свитшота. Он будто пытается абстрагироваться, скрыться от всех, – его поза показывает, что он хочет занять как можно меньше места; в своём свитшоте он буквально укутался, а звучащая в наушниках музыка явно перебивает и шум, и голоса, и даже собственные мысли.

— Это плохо? — Юнги не понимает, в чём проблема.

— Это больно.

Тэхён, успев горько улыбнуться ему, принимается надрывно кашлять, прикрыв рот ладонью. Кровь, которой он в буквальном смысле начинает захлёбываться, просачивается сквозь его пальцы практически сразу, запачкав рукава и ворот толстовки, и капает прямо на стол, рядом с так и нетронутым обедом. Зрелище так себе, но Тэхёну не впервой, да и Юнги это десятки раз видел. И если бы он только мог помочь, он бы непременно помог, но он знает, что с Тэхёном происходит, и понимает, что от него самого сейчас ничего не зависит. Об этом все, кто находятся в столовой, знают. Но все, кроме Юнги, упорно делают вид, что им нет до подобного никакого дела.

— Равновесие, — вдруг изрекает Тэхён, благодарно кивнув на салфетку, которую ему протягивает Юнги. — Если бы каждый из нас мог выбирать себе предназначенного, в мире начался бы хаос.

Тэхён выглядит неважно: у него, очевидно, нет никаких сил терпеть это мучение дальше, но он всё равно давит из себя улыбку, будто хочет сказать, что ничего страшного, я в порядке. Что я сам виноват, сам устроил себе такую жизнь, и не стоит за меня волноваться. Юнги искренне жаль и Тэхёна, и всех остальных, кого постигла участь влюбиться в чужого соулмейта. Никто не способен закопать в себе любовь: это чувство, как и все остальные, нас, людей, контролирует. И никто не заслуживает такой зверской боли и отсутствия возможности погибнуть от своей чёртовой влюблённости.

— На что это похоже? — робко интересуется Юнги, продолжая смотреть на Тэхёна с сочувствием.

— Будто швейные иглы глотаешь. Порциями по двадцать штук, — тот со спокойствием на лице продолжает оттирать с манжеты кровь. — Даже когда просто думаешь о нём. Или о том, как у вас всё могло бы быть, — Юнги прикрывает глаза, сморщившись, и прячет руки в карманах толстовки. — Даже когда просто на него смотришь.

— Это ведь не смертельно, верно? — Юнги знает ответ, но всё равно зачем-то спрашивает.

Эта тема закрытая, её не принято обсуждать, однако Тэхён, кажется, не стесняется своих чувств и готов говорить о них прямо и открыто. И Юнги бы верил в его «я в порядке», если бы та тоска, с которой он смотрел на находящиеся поблизости парочки, не выдавала в нём скорбь по своим неудавшимся отношениям. Тэхён хотел всего лишь любить, напоминает себе Юнги, быть рядом, оберегать. У него не было никаких плохих умыслов. И он не выбирал такую жизнь, но мог хотя бы предотвратить последствия. Однако не стал. Да и сейчас не особо пытается.

Смотря на него, Юнги думал только об одном человеке – том самом, который никогда не позволил бы себе так облажаться. У Чонгука ведь камень вместо сердца, он давно свёл все риски влюбиться к нулю – просто внушил себе, что бесчувственный, и продолжал существовать в таком образе. Юнги всегда считал, что такие, как он, умирают в одиночестве из-за принципов, но сейчас, видя Тэхёна и его страдания, соглашался и с ним, и с тем, что вариант с одиночеством не так уж и плох, если хорошенько подумать.

— Разве что для психики, — Тэхён тянется к бутылке с водой. — Слышал, после окончания ты вновь собираешься поступать?

— Да. В медицинский, — Юнги многозначительно пожимает плечами, принявшись теребить ткань своих брюк, и тяжело вздыхает. — Не спрашивай.

— Если научишься лечить эту херню, — Тэхён встаёт на ноги и закидывает рюкзак на плечо. — Обязательно найди меня. Я готов заплатить любую сумму.

Ладонь, которую он тянет для рукопожатия, немного трясётся, и Юнги, ответив ему, специально сжимает её крепче, показывая тем самым, что он всегда может обратиться за помощью или разговором, если ему будет плохо. Даже за «посидеть молча, но рядом», – Юнги понимает, что иногда это усмиряет плохие переживания лучше, чем самая откровенная беседа. Он понимает, потому что всегда молчит рядом с Чонгуком, и именно в эти моменты чувствует настоящее спокойствие.

Дождавшись, пока Тэхён отойдёт на пару шагов, Юнги разворачивается, расположившись на стуле полубоком, и задумчиво прикусывает губу. Сколько ещё людей страдают, как Тэхён? Сколько тех, кто не может любить, не захлёбываясь при этом кровью? Не будет ли так же вон с тем парнем, который влюблённо смотрит на своего друга? А с той девушкой, что жмётся щекой к плечу своего одногруппника? А с ним самим?

А с Чонгуком?

Юнги не спеша поворачивается и совершенно неожиданно наталкивается на его взгляд. Чонгук просто смотрит на него, чуть запрокинув назад голову и сжав пальцами карандаш, и не предпринимает никаких попыток позвать к себе или двинуться самому к тэхёнову столику. Быть предметом его внимания – странно как минимум, но Юнги не имеет никакого желания привыкать к этому. Боится, если выражаться яснее, но виду не подаёт – гордость и всё такое. Это неприятно, когда в тебя так пристально вглядываются, хочется крикнуть Юнги, но, наверное, если бы он произнёс это вслух, Чонгук в своей манере ответил бы, что оправдание, как из задницы, есть у каждого. А может быть, и вовсе бы промолчал. Поэтому Юнги поднимается, ничего не передав ему ни движениями, ни словами, и направляется сразу на выход, не найдя в себе смелости подойти к парням и попрощаться с ними.

Там же Чонгук, у которого грусти в глазах, как воды в Атлантическом, и мольбы столько же, только непонятно за что и кому адресованной. У которого заканчивается всякое терпение находиться далеко от Юнги и в котором прорывается крохотная ревность от мыслей о том, что тот просидел с Тэхёном целых пять минут и проговорил примерно четыре с половиной.

Чонгук, который не отвлекается ни на секунду, провожая уходящего Юнги взглядом, а упустив его из виду, начинает вновь водить грифелем по крафтовой бумаге.

*

В туалете темно и прохладно.

Юнги, сидя на полу около батареи, держит в руках аккуратно сложенную чонгукову толстовку, которая спасла прошлым вечером от переохлаждения и которую очень не хочется отдавать. Видит бог, Юнги носил бы её вечность – и в университет, и на встречи с родителями, и вместо своей пижамы, – но Чонгук сам её сильно любит, иначе не надевал бы её так часто, имея достаточно большой гардероб и прекрасный вкус в одежде. Он всегда одевается просто, и Юнги знает почему – чтобы не выделяться. Чонгук красивый и метит на место короля выпускного бала, а тем, кто из элиты и привык побеждать во всём, это не по нраву – отсюда такие частые побои. Юнги на сто процентов уверен, что Чонгуку не нужны никакие короны, он всего-навсего хочет закончить учёбу и забыть это время, как страшный сон, но никому не под силу заставить студентов перестать так вздыхать по нему и вслух мечтать, что он окажется их предназначенным, и именно это воспринимается настоящим королём и его свитой, как зелёный свет, чтобы начать Чонгука уродовать.