Он готов принять жизнь, в которой боль из-за слетевшего с катушек Намджуна будет испытывать только и только он. Это не так уж и сложно – привыкнуть.

Главное, чтобы Намджун навсегда забыл о Чонгуке.

Экран телефона, валяющегося где-то в ногах, вновь загорается, и Юнги нехотя поднимается, чтобы посмотреть, что на этот раз пришло Намджуну в голову.

«Я знаю, где ты живёшь».

— Угрозы, — тихо тянет Юнги. — Замечательно.

Он грустно усмехается, откидывая телефон обратно на кровать, и начинает растирать опухшее лицо ладонями.

Чонгук, Чонгук, Чонгук – словно какая-то слуховая галлюцинация, которую ты не звал и которую невозможно прогнать из своей головы. Его глаза, губы, волосы, его широкие чёрные кофты и узкие брюки, его сточенные карандаши, крафтовые альбомы, его мозоли на ладонях от подтягиваний, рубец от шрама под бровью… Какие-то мелочи, в которые Юнги никогда специально не всматривался, нагло всплывают в памяти и надоедливо соскребают изнутри то живое, что в Юнги осталось. Пытаться избавиться от этих мыслей – бесполезно. Юнги знает, потому что пробовал это бессчётное количество раз.

«И где он – тоже».

— Какой дешёвый ход, — бубнит под нос Юнги, нажимая на кнопку вызова и поднося телефон к уху. Трубку поднимают с первого гудка. — Ну что?

— Что? — недоуменно переспрашивает Намджун.

— Я был занят, — Юнги старается не грубить: знает, что в гневе Намджун, мягко говоря, опасен.

— Ты не можешь быть занят для меня, — относительно спокойно звучит в трубке Намджун.

— Ах да, забыл, — язвит Юнги. — У меня же нет права на личное пространство и время.

— Есть, — тот почему-то не злится, слыша такой неучтивый тон, и даже, кажется, улыбается. — Но двое суток – это перебор.

— Я должен был подумать.

О Чонгуке. В полной тишине, в успокаивающей темноте, в одиночестве. Юнги хотелось хотя бы на пару дней перестать являться заветным желанием Намджуна, его «Получу, во что бы то ни стало», и побыть прежним Юнги с кучей шрамов на теле от ран, которые когда-то с аккуратностью и заботой обрабатывал Чонгук, с холодными руками, которые Чонгук пытался согреть. Юнги уже не больно и не холодно, разве что противно от себя самого и очень стыдно перед Чонгуком, Хосоком, Чимином. И перед соседями, которым наверняка уже дышать нечем от сигаретного дыма, который залетает им в окна с периодичностью раз в час.

— Надеюсь, над костюмом, — говорит Намджун, и Юнги слышит, как затихает шум двигателя в трубке. — Потому что я, например, понятия не имею, что будет нормально смотреться с твоими синими волосами.

— Я не пойду на этот идиотский бал, — у Юнги только одно желание сейчас – покурить, не слыша в ухе голос Намджуна, а лучше вообще забыв о нём. Но именно его машину он видит на парковке, когда, достав последнюю сигарету из пачки, подходит к окну. — Тем более с тобой.

— По телефону ты смелее, чем в жизни, — Намджун выходит из машины и машет ему рукой. — И ещё. Не вынуждай меня снова видеться с Чонгуком. Он, говорят, и так из последних сил держится.

Нет, Юнги ошибся. Намджун – монстр.

Как же это убого и отчаянно с его стороны – давить на самое больное. Знать, что Юнги, скорее, себя заживо в землю закопает, чем позволит оставить на Чонгуке крохотную царапину, и всё равно продолжать. Намджун не способен на чувства, ему чужда любовь и понимание.

Это ждёт Юнги рядом с ним? Бесконечные отсылки к Чонгуку, только ради того, чтобы удержать его вблизи?

— Зачем ты приехал? — хрипит Юнги, поджигая сигарету и затягиваясь.

— Чтобы отвезти тебя в университет, — отзывается тот, продолжая смотреть на его фигуру в окне.

— Не то чтобы я хотел…

— Не то чтобы я спрашивал.

Вот и поговорили.

Юнги отчётливо представляется дальнейшая жизнь с Намджуном. Приказы, запреты, угрозы. Возможно, применение силы, возможно, кратковременная пощада. Ад, иными словами. Которого можно было бы избежать, наверное, уехав из города или страны, скрывшись где-то, затаившись. И который настиг бы вновь при любом раскладе. Потому что Намджун не терпит поражений и потерь. Он всегда находит и получает то, что хочет.

— У тебя десять минут на сборы, Юнги, — грубовато оповещает тот и тут же отключается.

Целая вечность, мысленно отвечает Юнги. Особенно учитывая, что для того, чтобы собраться, ему достаточно поправить на себе чонгуков свитшот, который тот так и не взял обратно, и надеть кроссовки.

Юнги тяжело вздыхает, протягивая руки к рюкзаку, и выключает в комнате свет, выходя в прихожую.

Докурить можно и в следующий раз.

*

Юнги молчит, пока едет с Намджуном в машине до университета, молчит, когда они паркуются у главного входа, молчит, даже когда слышит «До вечера». Он чувствует себя Чонгуком, который даёт возможность услышать свой голос крайне редко, а ещё с горечью осознаёт, что значит это намджуново «До вечера». Очередной поцелуй, от которого будет выворачивать, и очередные попытки представить на его месте Чонгука. Видит Бог, Юнги скоро свихнётся от этого. Потеряется, сотрёт грань между воображением и реальностью.

Если там, в ином мире, в другой вселенной, спроецированной сознанием, они с Чонгуком будут вместе, Юнги не прочь пойти на такое.

Если Чонгук будет держать его в своих руках, давать шанс услышать то, как тихо и размеренно дышит, Юнги будет счастлив свихнуться.

«Прежде чем открывать кому-то душу, вспомни, что было в прошлый раз», — та самая цитата, которую Тэхён без устали повторяет, когда выплёвывает кровь на салфетку и смеётся над собственным состоянием. Юнги никогда не понимал, что пытается донести Тэхён. Никогда до этого самого момента. «Прошлый раз» происходит с ним прямо сейчас. И его терпение медленно дырявится. Нельзя было так доверяться Чонгуку, нельзя было открываться ему. И уж тем более нельзя было принимать его чувства. Пусть тот отдал их безмолвно, пусть без признаний и красивых слов, но Юнги поверил в них, сохранил в себе, а потом начал тонуть и уже почти захлебнулся. Теперь что ни день, то провальные попытки выбраться, схватить ртом воздух, которого там, на дне, не хватает, вытащить за собой и Чонгука. И очутиться в месте, где нет никого. Ни Намджуна, ни этих студентов, кланяющихся в знак приветствия, ни… Чимина.

Последний стоит за углом, прислонившись спиной к бетонной стене и запрокинув голову, и курит. Чимин никогда не курил, сколько Юнги его помнит, и никогда не выглядел таким морально побитым. Юнги боится облажаться с объяснениями и потерять его – одного из немногих, кто всегда слушал и понимал, но всё равно направляется в его сторону. Потому что Чимин сейчас не в этом мире. Потому что ему явно плохо, и им обоим нужен разговор по душам.

— Привет, — осторожно здоровается Юнги, не найдя в себе сил поднять на него взгляд.

— Знаешь, — тихо говорит Чимин, шмыгая носом, и подносит сигарету к губам. — Родители Хосока – не предназначенные, — он затягивается и прикрывает глаза, выпуская дым изо рта. — Каждый из них не смог быть со своим истинным по ряду личных причин, но со временем они свыклись с этим и приняли друг друга.

— К чему ты клонишь? — зачем-то уточняет Юнги.

— К тому, что иногда такое случается, — Чимин выбрасывает недокуренную сигарету и тушит её носком поношенного черного конверса. — Не всё происходит так, как мы хотим.

Чимин наблюдательный. Юнги догадывается, что мимо его ушей не прошли слухи о том, что в их университете появилась новая пара, но не хочет обсуждать это сейчас. Потому что здесь не о чем говорить. Совершенно.

— И давно ты знаешь? — он становится рядом, задевая Чимина плечом, и опускает вниз голову, начиная изучать взглядом асфальт.

— С тех пор, как увидел твои портреты в его альбоме.

— Чёрт… — выдыхает Юнги и сильно морщится от обиды из-за услышанного. — Я не могу, Чимин, — он слишком долго пытался не сдаваться, но ощутив поддержку, которой ему так не хватало в последние дни, почувствовал, что больше не может сдерживать всё, что накопилось, внутри себя. — Я не могу без него больше. Не хочу. У меня, чёрт возьми, ни хрена не выходит.