Алекс застонал и сел. В висках набатом стучала кровь, пересохшие губы потрескались, и не было слюны, чтобы облизать их — похмелье во всей своей прелести. Отдышавшись, он огляделся еще раз. Комната не стала хоть сколько-нибудь уютней от смены угла зрения, наоборот, сидя, он увидел и драные обои со следами стоявшей вдоль стен мебели, и щелястые крашеные полы и, наконец, заметил стул в изголовье с наполненным стаканом и картонной упаковкой дешевого аспирина. Надеяться на то, что в стакане была чистая как слеза водка, наверное, не стоило… Алекс глотнул воды, разорвал зубами бумажную упаковку, таблетка на языке тут же размокла, превратилась в крупинчатую массу. Гадость! Он с трудом проглотил кислую кашицу, поморщился, после недолгих раздумий разжевал еще одну таблетку — вряд ли при его состоянии хватит одной — и допил остатки воды. Посидел еще немного, справляясь с приступом дурноты, но мочевой пузырь настойчиво звал пойти прогуляться.

За рассохшейся филенчатой дверью оказался огромный и мрачный коридор, подходящий скорее учреждению, чем обычной квартире. Алекс в очередной раз подивился, куда его занесло и, главное, как. И пошел на свет в конце коридора. И на звук — откуда-то раздавались негромкие голоса.

За углом оказался еще один коридор. Поуже, покороче и гораздо светлей. Свет проникал через открытую дверь и едва сочился сквозь замызганное стекло под потолком.

Он не успел ничего придумать и хоть как-то подготовиться к встрече, да и как бы это можно было сделать, если память не давала ни единой подсказки, чего ждать. И поэтому стоял, хлопая глазами, разглядывал бледную девушку с настолько светлыми волосами, что они почти сливались по цвету с кожей, и парня, чем-то похожего на гвардейца Ришелье. Узкой бородкой и волнистыми волосами до плеч — определенно.

— Кхм, здравствуйте, — подал голос парень и спустил босые ноги с табуретки на пол. — Проснулись?

— Кхм, да, простите, — голос Алекса не слушался и был хриплым, как воронье карканье. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, — тихо сказала девушка и опустила глаза.

— А-а мне бы в туалет, — пробормотал Алекс, чувствуя себя крайне неловко.

— Там, — махнул рукой парень.

— Паш, ну там же темно и дверей много, проводи.

Парень недовольно оставил кружку с остатками чая и кивнул на выход, пошли мол. Алекс молча развернулся и поплелся, куда сказали. Сзади слышались шаги Павла. Павел… Алекс покатал имя на языке и решил, что гвардейцу кардинала оно не подходит. Какой-нибудь Оливье был бы стократ лучше… Не будь в России популярен этот дурацкий салат.

Туалет был тоже убитым. Крашеным кошмарной зеленой краской до высоты человеческого роста, а дальше краски, видимо, не хватило. Унитаз, заставший, наверное, еще революционных матросов, щеголял отбитыми бортиками и трещинами, а цепь, свисающая с бачка почти под потолком, могла удержать на якоре ракетный эсминец. Алекс порадовался, что зашел сюда только по малой надобности.

После он долго мыл руки, ломая голову, что делать дальше, и уже не удивлялся убогости ванной комнаты. Утешало одно: сейчас бы его не узнала и мать родная — опухшая и заросшая рожа в зеркале никак не могла принадлежать Алексу Гранту.

Он вышел на кухню, собираясь произнести отрепетированную речь, но запнулся: на столе стояла кружка с горячим чаем, а на тарелке лежали бутерброды с неестественно розовой колбасой. Желудок-предатель разразился громкой трелью, что вызвало слабую улыбку у девушки:

— Угощайтесь, пожалуйста, — сказала она и указала поистине царским жестом на скромное угощение.

— Спасибо.

— Извините, что вчера притащили вас к себе, но оставить в переходе показалось нам не очень хорошей идеей.

— В переходе? — Алекс категорически не помнил никакого перехода, да и последние несколько дней терялись в зыбком тумане.

— Да, мы там играли, а потом вы подошли и сказали, что на скрипке я играю не так…

Алекс прикинул: пожалуй, да — мог. Особенно, если девица безбожно фальшивила — однозначно не сдержался.

— В общем, забрали скрипку и показали, как надо.

— Кхм, простите, — повинился Алекс. — Но совершенно ничего не помню.

— Это было здорово, — мечтательно произнесла девушка. — Вы музыкант?

— Алевтина! — братец стоял, скрестив руки у прохода, и сверлил сестру недовольным взглядом, Алекс даже невольно залюбовался: Павлу не хватало алого гвардейского плаща и шпаги. Но вот родителей за подбор имен стоило бы выпороть.

— Ну Паш!

— Кхм, ну можно сказать, что музыкант.

— Не лезь человеку в душу, тем более он скоро нас покинет, — Павел обратил свой суровый взор на Алекса, но на того такие взгляды не действовали лет с двенадцати, и он продолжал неспешно жевать одуряюще пахнущий колбасой бутерброд, стараясь не проглотить его сразу.

— Может быть, ему некуда идти, — Алевтина — прости господи — выдвинула остренький подбородок вперед, от чего стала похожа на взъерошенного воробышка.

— Алька!

— Стеснять я вас не собираюсь, — Алекс добрался до чая и почувствовал себя почти совсем хорошо. — Спасибо, что подобрали и обогрели…

— Нас трудно стеснить, — криво улыбнулся Павел. — В этих хоромах одиннадцать комнат. Можешь пока пожить, но кормить тебя нам просто нечем.

Алекс похлопал глазами - не может же быть, чтобы молодой здоровый парень не мог найти работу. И еще его интересовал вопрос про хоромы, но благоразумие взяло верх. Не все сразу, любопытство сгубило кошку.

— Я умею лабать на гитаре и когда-то увлекался танцами. Это не те занятия, которые могут прокормить.

— Не слушайте его! Он замечательно играет, и ему еще год остался в консерватории!

— До сих пор не понимаю, что я там делаю, — как будто бы про себя пробормотал Павел.

— Выполняешь пожелания бабушки. Ты же не хочешь почти у самой цели все бросить? Бабуля смотрит на тебя оттуда, — Алевтина подняла пальчик вверх.

Павел отвернулся. Его напряженная спина была красноречивее слов.

— Для прокорма мы играем в переходах. Обычно с нами Глеб, он вокалист, но сейчас он в больнице, и денег совсем мало, — пояснила Алевтина.

Алекс вздохнул: наивность, граничащая с инфантилизмом. Притащить домой бомжа и еще предлагать ему остаться. Доброта эта какая-то ненормальная.

— Алька чувствует людей, говорит, ты хороший, — Павел резко обернулся, мазанул по нему злым взглядом, видимо, хорошо зная сестру и испытывая что-то вроде неловкости. — Еще ни разу не ошиблась.

— Да, — закивала блаженная. — Я почти экстрасенс.

— Аль, пойди пожалуйста, порепетируй, а то совсем учебу забросила, — мягко сказал Павел и, как только сестра, покорно кивнув, вышла из кухни, метнулся к Алексу, навис и над ним и яростно прошипел: — Не дай бог тронешь ее, кастрирую без суда и следствия!

— Детьми не интересуюсь, — Алекс не стал задирать голову, а смотрел вместо этого куда-то в район солнечного сплетения Павла, видел, как вздымается его грудь, и понимал: действительно кастрирует. Забавно.

— Ну и хорошо, — Павел будто бы хотел сказать что-то другое, но в последний момент передумал. Отступил и уставился в окно.

Откуда-то из глубины квартиры донеслись звуки скрипки. Алекс непроизвольно скривился — скверный инструмент не добавлял очарования Моцарту, как и ошибки исполнителя.

— При должном старании из нее выйдет крепкий середнячок, — нейтрально заметил Алекс, деликатно умолчав, что с таким инструментом шансов немного.

Павел дернул плечом и медленно развернулся:

— Да-а? — протянул он.

— Думаешь, свой яркий талант она тщательно скрывает? — Алекс не сдержал сарказм и тут же пожалел об этом.

Павел долго молчал, кусая губы.

— Аля, она хорошая, — наконец, сказал он. — Но бабушкино воспитание сыграло дурную шутку. Алька получилась очень честная, открытая и добрая, но при этом такая, — Павел покрутил ладонью в воздухе, — идеалистка, что ли. Не видит грязи в людях, хотя с некоторыми может отказаться общаться вообще. Что с ней делать, ума не приложу. Замуж не возьмет же никто, личико не смазливое, а краситься не заставишь, душа, понимаешь, важнее красивой мордочки. Закончила бы консерваторию, может и удастся пристроить в какой заштатный оркестрик. В музыкальной школе работать не сможет, сейчас что дети, что их родители… — Он махнул рукой и снова отвернулся.