– Вот я болван, – Максим хлопнул себя по лбу, – ты ведь есть хочешь, а я не накормил, не напоил, а расспрашиваю.

Максим схватил сумку и стал вынимать свёртки и разворачивать их на столе. Через несколько мгновений сумка наполовину опустела, а на столе были разложены галеты, твёрдый сухой сыр, помидоры, пучок свежей пряной зелени, пакет с миндальными орехами, крепкие спелые яблоки, сладкое печенье и даже маленькая баночка с мёдом.

– Мяса нету, извини, и воды только фляжка. Ещё у меня есть рис и фасоль, но их варить надо. Я думаю, я их здесь оставлю, ты потом заберёшь, мне они дальше не понадобятся.

– Мясо, – фыркнул Малыш, подходя к столу, – у нас его тоже не бывает. А крупу с собой возьми пока до места не доберёмся, а там посмотрим, – Малыш рассматривал стол, не решаясь взять что-нибудь первым.

– Бери всё что хочешь, – сказал Макс, протягивая Малышу фляжку с водой, – я не хочу есть.

– Врёшь! – грустно сказал Малыш, – Конрад тоже так говорит.

– Совсем не хочу, я по утрам не ем, Максим встал с ящика и ногой подтолкнул его к малышу.

Малыш недоверчиво оглядел Макса с ног до головы, но упрашивать себя не заставил. Через полчаса изобилие на столе заметно поредело, можно сказать, от него ничего не осталось, а Малыш окунал печенье в банку с мёдом и тянул его в рот, добавляя к помидорным разводам на щеках медовые пятна с крошками.

– Вкусно, но я больше не могу, – запихав в рот последний кусок печенья, малыш пристроил острый подбородок на сложенных на столе руках и разглядывал Максима, присевшего на подоконник. – Спасибо.

– На здоровье, Малыш, жаль не могу накормить тебя по-настоящему.

– А это что тебе понарошку? – удивился мальчик.

– Это походная еда. По-простому.

– Мне нравится.

– Оно и видно, – засмеялся Максим, – вон весь перемазался, – Максим, достал платок и собрался вытереть Малышу лицо, но тот отскочил в сторону, уронив ящик.

– Чего ты, – надул губы Малыш, – я же не маленький, – и стал тереть щеки подолом грязной майки. Результат оказался противоположный желаемому.

– Вот чудо, конечно большой, – Максим порывшись в сумке, выудил оттуда небольшое зеркало и протянул Малышу, – На, держи!

С зеркалом дело пошло лучше и вскоре Малыш если и не был чистым, то выглядел не хуже, чем до завтрака.

Максим сел на тюфячок, прислонился к стенке и со вздохом вытянул ноги, покрутил ступнями в своих странных ботинках. Откинул голову назад, уперев затылок в шершавые тёплые доски, отчего его светлые волосы взъерошились ёжиком. Сложил ладони на животе, почесав большим пальцем, запястье левой руки, прикрыл газа. Малыш секунду поколебавшись, плюхнулся рядом, толкнув Максима в локоть, но затем, будто застеснявшись, чуть отодвинулся, подтянув исцарапанные коленки и обхватив их руками.

– Если ты такой большой, то почему тебя зовут Малыш?

– Ну, это же давно так стали звать, когда я ещё был совсем маленький. Мама никак не назвала. Не успела. А отцу, видать, всё равно было. Так и звали Малыш, потом привыкли, никто уже не удивляется.

– А ты хотел бы, чтобы у тебя было имя? Ну как у всех. – Максим приоткрыл один глаз, покосился на Малыша, но тот не заметил – смотрел куда-то вдаль, словно мог видеть сквозь стены, а скорее, никаких стен вовсе не замечал.

– Я бы хотел, чтобы мне имя придумала мама. Наверно, хорошо, когда у тебя есть мама. Вон Суслику у Конрада хорошо, а он, как только можно, кода родители трезвые, домой бежит, торопится. И совсем другой становится. Я не знаю, как объяснить, он и улыбается чаще, и как бы выше становится. Вообще-то мама у Суслика хорошая, добрая, только уставшая всё время и какая-то грустная. Редко улыбается.

– А Конрад часто улыбается?

– Да ты чего, он совсем не улыбается. Он такой… такой… серьёзный, нет, суровый. Но это только на вид. А на вид мужчина и должен быть суровым и даже грозным, чтобы всем сразу видно было, что стоит держаться подальше. Не то, что ты. – Малыш легонько ткнул Макса в бок.

– А чего я?

– Ну, – смутился малыш, – вырядился как девчонка – штаны синие, рубаха красная, ещё шляпа на голове.

– А я думал красиво, – Макс приоткрыл глаза, обвёл взглядом свою рубашку, искоса глянул на Малыша.

– Ну, красиво. А где же суровость? За версту видно, что ты наивный и беззащитный, ты цель для любого шустрого да проворного. Выпусти тебя на базар даже в центральном районе, и ты живо лишишься всего, и хорошо, если живым уйдёшь.

– А может я очень даже опасный и хитрый.

– Ага!

– Может, я нарочно так оделся, чтоб никто не догадался, а сам замышляю страшное злодейство.

– Ага, – малыш хихикнул, – уж ты, как раз страшный злодей.

– Вот, даже ты не догадался, – сказал Максим страшным завывающим голосом, – сейчас поймаю тебя и съем, и повернулся к Малышу.

Малыш со смехом и визгом откатился от Макса, – не поймаешь, никогда.

Макс вернулся к прежней позе, – чего тебя сейчас-то ловить, вон костлявый какой. Сначала я буду тебя откармливать, станешь ты толстый, ленивый, неповоротливый как бегемот. Вот тогда и поймаю.

– У, это не скоро случится, – засмеялся Малыш, – пока можешь откармливать. Я сейчас вернусь, – и выскользнул за дверь.

Максим напрягся, и, обернувшись через плечо, выглянул в щель между досок. Щёлка была узкая, и видно было очень мало, но Макс разглядел, что Малыш не ушёл далеко, отбежав на десять шагов и почти уткнувшись лицом соседний дом, стоя спиной к Максу, Малыш начал торопливо расстёгивать штаны. Макс улыбнулся и, отвернувшись, расслаблено закрыл глаза.

Малыш вскоре вернулся, сел рядом с Максом и, зевая, сказал, – ты уже начал меня откармливать. А может, я не против, чтобы так и было, – слова его становились всё тише, – до тех пор, пока ты не решишь, что я достаточно толстый, как…

– Я бы рад тебя откормить, Малыш, но я должен идти дальше… – Макс скосил глаза в сторону Малыша, но тот уже спал, доверчиво прислонив голову к плечу Макса. Макс замер, боясь пошевелиться, и снова закрыл глаза.

Малышу вновь снились цветочные холмы, разноцветные бабочки, стрекочущие кузнечики. Толстый шмель долго кружил вокруг Малыша, гудя то в одно, то в другое ухо. Малыш чувствовал – не ужалит. Трава и цветы цеплялись, щекотали голые коленки и пахли летом, солнцем, облаками, дальними таинственными странами, невероятными приключениями. Малыш так глубоко вдыхал, что у него начала кружиться голова и он, повернувшись, раскинув руки, смеясь, повалился на самой верхушке холма и разглядывал редкие белые облака.

Вот Линда улыбается Малышу и машет ему своим голубым платком. Вон то облако словно конь со всадником, всадник пригнулся к гриве, поджал ноги к седлу. Торопится видно по важному делу, друзьям на помощь. И конь мчится во весь опор, грива и хвост вьются по ветру, копыта выбивают по мостовой бравый марш. А вот это как огромный белый кузнечик, сидит на травинке, выставив вверх острые коленки и вытянув усики, будто прислушивается к маршу, выбиваемому лошадиными подковами. А вон… вон там, там облако похоже на Конрада, только здесь у него обе ноги и он приплясывает в такт этого марша.

Облака текли, меняли форму, Линда отвернулась, кузнечик ускакал в траву, вот и конь уже исчез, унеся с собой и весёлый марш, а всадник вдруг встал прямо перед Конрадом во весь рост. Молодой, высокий и Малыш вдруг угадал – это Йозеф, и Конрад узнал его, спешит к сыну, чтобы обнять после долгой разлуки. А вместо марша слышна совсем другая музыка. Нет. Песня! Это Йозеф поёт:

Споёмте, друзья, ведь завтра в поход

Уйдём в предрассветный туман.

И всё в небе смешалось, Малыш бросился, протянул руки к ускользающему Конраду, вздрогнул и проснулся, сердце колотилось как барабан, провёл по щеке тыльной стороной ладони – там было мокро. Он вскочил и выбежал на улицу.

Максим, стороживший сон Малыша и сам едва задремавший, ничего не понял и выглянул всё в ту же щёлку. Малыш, на крыльце отвернувшись, тёр глаза кулаками и шмыгал носом, его плечи вздрагивали. Максим почувствовал, что в груди рядом с сердцем словно образовалась дыра, в которую сунули тяжёлый неровный булыжник и крутят его там, он поспешно отвернулся и сел как до этого Малыш, обхватив колени руками. Этот незнакомый мальчишка, которого он не знал ещё вчера, вдруг заставил его страдать и беспокоиться: «что будет дальше? Как я смогу теперь спокойно уйти и оставить всё, так как есть? Забыть эту встречу и этого малыша, которому так грустно и одиноко?»