Застрелиться Илья не мог пот двум причинам: во-первых, не было пистолета, во-вторых, в голову нет приходило.

Собрал спортивные штаны, футболки, куртки – засунул комком в стиральную машину и включил ее.

Вот она начала пшыкать воду, вот с утробным стонами покручиваться туда-сюда… Маета. И пойти некуда.

Набрал Лилю. Вдруг она не уехала.

– Да?

– Ты дома?

– Через три дня буду. А что?

– Ничего. В окно не высовывайся – простынешь.

Отключился.

Вчера она и, правда, пришла по звонку. Скинула легкое пальтецо и осталась в тонком прямом платье из трикотажа, под горло. Маленькая, худенькая. Как воробышек. Вроде бы все закрыто, но видно, что и бедрышки стройненькие, и попка приподнята. Тоненькая талия пропадала в глубине платья… Глаза большие, темно-коричневые, бархатистые с удивительным бардовым оттенком. Лицо чистое, ясное. На заглядение девочка.

– Ты прям отличница! – Сказал ей Илья вместо «здравствуйте».

Девушка удивленно и вопросительно вскинула на него глаза. Потом повернула голову к Кириллу:

– А вас двое что ли?

– Да мы так – поговорить, – не дал ему ответить Илья. – Тебя как зовут?

– Лиля.

И глаза светятся, и совсем она не боится по квартирам бородатых мужиков шастать.

– Брик? – Спросил Илья.

– Брик.

Она вновь удивленно посмотрела на него.

Кирилл захохотал.

– А ты чего? – Илье почему-то захотелось отвесить другу небольшую оплеуху.

Тот, видимо, почуял это, и сразу успокоился:

– Да – то. Она, правда, Лиля Брик. Я даже паспорт у нее смотрел – тоже вначале не поверил.

– Только мне с вами разговаривать некогда, мне еще уроки учить, – сказала Лиля Брик.

– Что? – Илья повернулся к художнику в стиле «ню», который по его утверждениям, смотрел у нее паспорт: – А лет ей сколько?

А потом он провожал ее домой. Оказалось, что она, действительно, живет в трехстах метрах, только не от Гольяна, а от Ильи.

Ей было заплачено за два часа за то, что она сидела с ними за столом.

Этот подход Лилю устроил и даже развеселил. Такой фарт если ей и выпадал, то только с пьяными в стельку мужиками. Погулять, да хоть и песни попеть про «берегите матерей», про далекую родину, которая послала своих сыновей умирать и забыла, про падших жен, забывших свой долг и детей – а потом, когда они уснут, идти спокойно с денежками в кармане домой.

Тут и вовсе лафа. Оба трезвые почти и даже добрые. Толстый все время хохочет, он всегда такой. А уж как фотографировал ее!.. Там надувался, там важничал. Пока она сама не села на старый с тоненькими ножками стул, все что-то в наклон заставлял вставать, как на физзарядке и какую-то муть нагонял. Говорил, топовой моделью сделает. Как глянут потом – так один результат: у нее ноги короткие или вообще разные.

Ей было все равно, она была в невидимом серебристом плаще, сквозь который не могло пройти извне ничего. Ни-че-го!.. Как тот дурак, которого лупили дубинами, а ему все равно – «он в танке». И можно было смеяться и смеяться, хоть до икоты…

Второй здоровый, сильный, а глаза… как бутылочное стекло из-под австралийского пива. Желтое или зеленое не поймешь…И смотрит так, будто хочет кого-то рядом увидеть.

Странные. Но эти не обидят. И деньги сразу отдали.

Илья проводил ее до самого подъезда.

– Ну, иди, учи уроки…– Не удержался, спросил зачем-то: – И не страшно тебе болтаться в одиночку черте где, и черте с кем?

– Страшно, когда двойки ставят, и мама пальчиком грозит, – скорчив рожицу, начала она бойко, но глянула на него и сказала просто: – Это уж как нарвешься. Голову отвинтить могут хоть одной, хоть двоим. Я стараюсь, где попало не ходить.

– Ну да!

– А как бы я училась? А так уже на втором курсе, буду журналистом. Еще, может, и писателем стану. Заживу…

Илья хмыкнул. Знал он одного писателя, жизни его не завидовал.

– Если доживешь, – сказал он и тут же пожалел об этом. – Это я так. Не слушай.

– Что – «так»? Запросто могут пристукнуть. Извращенец какой-нибудь попадется. Кишки выпустит, или кожу обдерет.

– Дурочка ты какая!

И вспомнил, что кожа у нее на лице и на шее тонкая, гладкая.

– А куда мне было?

Она и не думала оправдываться. Говорила то, что было.

– Родителей нет что ли?

– Есть. В деревне. А чем они могут помочь? Сами живы и то ладно. А я приехала, пошла в сеть продавцом. Да сдохнуть проще!.. Я кроме работы и тюфяка на полу у тетки своей ничего не видела. Еще и зажимают все подряд. Каждому охота, «затак»… И это на всю жизнь? На этом тюфячке?.. А потом в него же закатают и – в крематорий! С музыкой Шнитке! Бум! Бум!.. Дзюууу!.. Весело. «Доктор, я жить буду? – А смысл?..»

На этот раз улыбнулся и он.

– Могла бы еще куда-нибудь пойти.

– Куда? Заре навстречу?..

– Нуууу… Ты же красивая.

Она засмеялась беззаботно, может, от радости, что он назвал ее красивой.

Пропела:

– Хороша я, хороша, да плохо одета! Никто замуж не берет девушку за это!..

– Частушки?

– Битлз!

Залилась смехом. Он ведь не знал о ее серебристом плаще.

Стала подпрыгивать.

– Холодно?

– Нет, просто весело. – Подышала на руки и приложила к щекам. – Повезло однажды. Взяли в ночной клуб, напитки подавать. В нижнем белье. А в особые дни и без него.

Илья приобнял ее слегка. Все-таки ему казалось, что ей холодно. Зубы стучат.

– Работать можно. Девчонки в очередь стоят. Но меня только на месяц взяли.

– Почему?

– На подмену.

– И не оставили?

– Зачем?

– Как?.. Ты красивая, – сказал он вновь.

– В зале все равно темно. Только огни бегают… Там другая красота. Там такие нужно – во!.. Чтоб грудь вываливалась.

– Откуда?

– Отовсюду. – И вновь рассмеялась. – Там у одной девочки…

И не стала рассказывать.

– Что там у девочки?

– Нет, нельзя!

А сама ухахатывалась.

– Смешная ты.

– Ага… Фуууу…

Вытерла слезы.

– Да мне только доучиться.

– Ломоносов.

Лиля улыбнулась довольная тем, что она Ломоносов.

Илья не понимал, зачем вообще этот разговор. И так все ясно.

– А что же вы с такой фамилией и в деревне?

– А что? – В свете фонаря блеснули ее странно счастливые глаза.

– Все же – Брик!

– Думаешь, Брик это… субтильные ручки да томные глазки?.. Марципаны разные? – Засмеялась, довольная своими «марципанами». – Вино на манжетах и стихи враскачку?..

– Думаю.

– Брик это телега!

– Да ну!..

– Еще корабль такой. Если – бриг…

– Вот как!.. Ясно. Понятно… Нууу… – Затянул он, чтобы распрощаться и тут же почувствовал, как ее рука тянет его за палец. Он чуть потянул в обратную сторону: – Спать иди. Лекции проспишь и останешься неучем. Будешь бестолковой.

Ветер из подворотни тянул к подъезду февральским сырым холодом. А от нее шло тепло, которое позавчера вынули у него из середины твердого туловища.

…Ночью, уходя, он накрыл ее пледом. Девочка улыбалась. Ему или снам.

Спала и не знала, кого он там все высматривал за ее спиной, когда они сидели у Кирилла. Он знал. Того маньяка, который может снять с нее извращенно кожу. Ту мразь, которая за свои паршивые три тысячи рублей видит в ней живое мясо и уверенно обращается с ней, как с мясом. Он хотел его увидеть. Пусть ему только на ушко шепнут – где он?.. Тихонечко… Шепотным шепоточком… Илья бы стал последним, кого тот видел бы в этом мире.

Все-таки выпил он много.

…Илья маялся день, маялся два, жарил яичницу, когда пару раз порывался накатить водки, и даже скручивал крышку с бутылки, но вновь закручивал и ставил в холодильник. Съедал яичницу и думал, чем бы заняться. Скорее – не думал, а просто не знал, куда себя деть. Бойцы его уехали с тренером на соревнования, одному в зал идти не хотелось… Ну, разве что железки пойти потягать.

3

На мыло пришло письмо. Давно ему почтой никто не отправлял даже трех строк. А тут целое письмо. Тааак…