- С кем именно вы сотрудничали? – вкрадчиво спросил один из серых.

И вот тут-то у меня сердечко-то и ёкнуло! А с кем я сотрудничал?

Я лежал на кровати, закрыв глаза.

- Вам плохо? Вызвать врача?

- Больно... болит... но я потерплю.

На самом деле я лгал. Я принял ударную дозу обезболивающего, и не то что не чувствовал боли, но тело мое наполнилось офигительной истомой и кайфом. Я лежал и хаотично соображал, что бы им такое соврать, и тут в памяти всплыло имя.

- Марк Хоф. Да. Хоф. Вот с ним я контактировал.

Серые переглянулись.

- Господин Хоф нигде не упоминал о вас.

- Я знаю. Я сам его об этом попросил. Я боялся Государевых агентов, и все наши переговоры с ним по моей просьбе нигде не фиксировались, были устными. Но видите, даже и это не помогло. Меня все равно покалечили.

Серые долго молчали.

- С прискорбием вынуждены сообщить вам, что господин Хоф погиб. Чтобы избежать плена, он покончил с собой на вокзале.

- Я знаю. Прекрасный был человек. Тиран за это ответит.

Дальше опасных вопросов не было. Всякая стандартная чушь для протокола.

Следующий раз они заявились через пару дней и начали хитро. Типа, если мы теперь по одну сторону баррикад, то не плохо бы было раскрыть секретики. Ведь должен же я знать секретики. Но тут я их разочаровал. Они главным образом налегали на экономическую сферу, но тут я был полным профаном. Они дали мне список вопросов, и на некоторые я бы мог ответить, но не стал из принципа. Я ограничился тем, что рассказал им то, что они и так знали или догадывались. Они тоже понимали, что я просто ставил подписи, а все прорабатывалось на совете семей без моего участия.

После чего обо мне забыли на неделю. А в понедельник ко мне заявилась целая толпа из партии «Безграничной Любви», и я понял, что прошел тест.

Это было то еще зрелище! Никогда в жизни я не видел столько извращенцев в одном месте. Бабы все были страшные. Тощие и жирные, нечесаные, противные. Почему они нифига не следят за собой? Им самим не стремно? У нас женщины никогда не появились бы в таком виде.

Мужики тоже были... одно название... Плешивые, очкастые. Никого няшного и молоденького, в моем вкусе.

Этой гоп-компании я тоже рассказал слезливую историю моей жизни. Что вот мол, душа просит любви, а тоталитарная машина душит на корню. Рассказ им понравился. Тощая, рыжая, рябая, страшная как атомная война тетка даже расплакалась.

Меня долго поздравляли. Бесконечно долго и нудно расписывали мои новые возможности. Определили меня как Би и тут же приняли в члены партии.

Я никогда не задумывался о том, какой я. Я это я. Я люблю то, что я люблю, и все. Но если они хотят обязательно навесить на меня ярлычок, что ж, это их страна и их правила. А вообще это все мне не нравилось. Какие-то рыхлые, плешивые, престарелые гомодрилы. Я хотел выйти на группу серьезных людей, бывших военных, разведчиков, фанатиков. Мне нужны были их связи, советы, помощь, а никак не это кабаре. Но...

Мне назначили стипендию Вышковера-Логовенко. Событие государственного масштаба! По значимости это что-то вроде нашей Премии Государя. Еще бы! Не каждый день линию фронта переходит по сути второе лицо в государстве.

Из церемонии вручения сделали настоящее шоу. Вручали тут же, вместе с паспортом, в прекраснейшем конференц-зале отеля Клементина. Тут все было по высшему разряду. Везде золото и парча, и мрамор. Народищу собралось, журналистов, и я в самом центре стола. С утра от нервов меня трясло, и я все прикладывался к фляжке с коньячком, и когда церемония началась, я был уже хороший. Алкоголь развязал мне язык, и я толкнул им речь. Говорил много и разошелся так, что даже сам возбудился. Закончил я на такой ноте:

- Меня били за то, что я любил неправильной любовью, но я все равно любил! Ибо только любовь может победить тиранию!

Мне аплодировали стоя.

Потом вынесли огромную бумагу – указ о присуждении мне стипендии имени Бориса Вышковера и Алексея Логовенко. Имя Борис они почему-то произносили со странным прононсом БОрис. Однако самого БОриса не было. Несколько лет назад его высушил рак, и он умер. А вот Логовенко присутствовал. Парень моего возраста, но выглядел он старше. Короткий ежик светлых волос. Очки. Тонкие губы и колючие глазки. Я ему сразу не понравился, и он мне, соответственно, тоже.

Вместе со стипендией дали мне и эту квартиру. Царский подарок! Тихий центр. Как раз между площадью Фонтанов и Музеем естественных наук. Старинные богатые дома. Потолки, парадные, атланты у входа. Мне досталась просторная светлая квартира на последнем седьмом этаже. Четыре комнаты, столовая, кухня, две ванных, гардеробная комната; и самое прекрасное – терраса. Кухня и гостиная выходили напрямую на этот длинный балкон, утопающий в цветах. Пока утреннее солнце не начинало жарить в полную силу, я сидел тут в плетеном кресле, пил вино, шарился в сети и глядел вниз, на уютную тихую Весеннюю улочку, и на припаркованные машинки. Глядел на центр. На красивые разнообразные небоскребы. У нас все дома были какими-то официозными, а тут фантазия архитекторов развернулась вовсю. Высотки тут были крученые, верченые, кривые, неправильные и вовсе неописуемые. И смотрелось это все прикольно.

Двое суток приходил я в себя, но пришло время отрабатывать деньги, и в залитой солнцем квартире раздался звонок.

Это было нечто огромное, с потолками метров в пять. Со стальными балками на верху. Стены из грубого кирпича. Светильники из белой бумаги, белого какого-то гипса и белого хвороста. Белые кривые столы, вросшие в стены, и лабиринты из стендов с картинами. На белых столах – армии элегантных бокалов с игристым вином и радуга из закусок. Толпа народу. Приглушенный гул голосов.

Я взял бокал и побрел куда-то вперед, попивая вино и поглядывая на картины.

Картины были даже интересные. Все одного размера – большие белые квадраты холста два на два метра. Изображено на всех только два предмета: кругляшок, размером с шар для боулинга, и жирная прямая линия с полметра в длину. И кругляшки, и линии были одного цвета: неопределенного, кроваво-шоколадного оттенка. На одной картине кругляшки сбивались в угол, а над ними висела полоса. На другой был один кругляш в самом центре, и его со всех четырех сторон окружали линии. На третьей тоже был кругляш в самом центре, но все остальное пространство холста занимали стройные ряды полос.

Многие из присутствующих ко мне подходили, лезли целоваться, хлопали по плечу. Искренне кивали головой, глядя на мою четырехпалую кисть в бинтах. Пристали и журналюги, и я был очень рад, что от них удалось избавиться после нескольких дежурных фраз. Хорошо, что знаменитостей хватало и без меня.

В центре этой безразмерной студии была маленькая площадка, посреди которой стояла большая клетка. В клетке на каком-то ворохе сена, выкрашенного в белый цвет, сидел голый, длинный, тощий, лысый человек и что-то быстро строчил огрызком карандаша в блокноте. Махом исписав одну половину странички, он вырывал ее и кидал под ноги. Вокруг решетки ходил здоровенный амбал в черной униформе и таскал увесистую палку, к концу которой был привязан армейский черный ботинок. Я присмотрелся – нет, точно ботинок. Наверное, это что-то должно было означать, но я по тупости своей не мог понять современного искусства. Прохаживаясь вокруг клетки, амбал то и дело долбил ботинком на палке по решетке, видимо, желая запугать голого «писателя».

Игристое было очень вкусное, я поменял пустой бокал на полный и на всякий случай пошел дальше глазеть на картины.

На этот раз весь холст занимали стройные ряды кругляшей, и все было бы идеально, но с правого боку в эти ряды врубались две полоски, и кругляши сбились и скучковались. Гармония была нарушена.

- Точки символизируют людей, граждан, а полосы – это законы-полицейские. Они вторгаются в жизнь людей и нарушают гармонию, уродуют, вносят хаос и страх и тиранизируют людей.

Голос был обычный, молодой, тихий и вежливый.