Я в шутку спрашиваю:

– Что случится, если все пустить в обратную сторону?

– В обратную сторону?

– Ну да. Выкачать энергию из тора. Прямо в текстуру космоса.

Этот парень чувством юмора не наделен. Он включает главный компьютер технического отсека и начинает искать ответ на мой вопрос.

– Я пошутил. Я не всерьез. Бога ради, мне не нужно это знать. Расскажи мне еще о том, как клаймер набирает высоту.

Высота – это важно. Так я понял из учебников. От нее зависит, насколько легко обнаружить клаймер. Чем он выше, тем меньше его «тень», или «эффективное сечение».

А вот и кролик. Его зовут лейтенант Вейрес, офицер инженерной службы. Входя, он сообщает, что Дикерайд опоздал на крайне важную встречу, и продолжает объяснять сам. У него совсем другая манера.

Наши пути никогда не пересекались ни в этой, ни в другой жизни, и тем не менее Вейрес заранее решил, что меня он любить не будет. И ясно дает мне это понять. Не будет, даже если я спасу ему жизнь. Дикерайд, напротив, навсегда останется моим другом и защитником, и все потому, что я правильно киваю и угукаю во время его монологов.

Вейрес не льстит и оценивает мои умственные способности как приблизительно равные способностям его ассистента. Его лекция стремительна и коротка.

Он говорит, что Эффект – так он называет феномен клайминга – впервые был зарегистрирован на борту сверхмощных космических кораблей c бескаскадными двигателями роторного типа.

– С ядерным двигателем «Марка двенадцать»? – спрашиваю я радостно.

Сухой кивок.

– Корабль автономного полета.

Свирепый взгляд: «Дурак. Так просто в элитный клуб тебе не попасть, хоть ты и угадал».

Пилоты заявили, что резкая подача большой мощности вызывала странное поведение двигателей. Они как бы глохли, если представлять себе их двигателями внутреннего сгорания, или временно срывался факел, если говорить о реактивных двигателях. Что-то, в общем, происходило. Внешние датчики сообщали о кратких провалах контакта с гиперпространством без выхода в норму.

Такого рода сообщения стали поступать с началом войны. До этого проблема не возникала, поскольку в мирное время корабли так не форсировали. При этом случались и разного рода психологические эффекты: два пилота сообщили, что все вокруг стало «призрачным».

Физики немедленно предположили существование такого состояния вещества, при котором не может происходить реакция ядерного синтеза. Пилот с перепугу загонял себя в нуль-состояние, двигатель переставал жечь водород, и корабль выпадал обратно…

Сумасшедшим темпом выполненные исследования дали установку для аннигиляции массы. Оказалось, что смесь антиводорода с водородом в определенных количествах может выбрасывать чертову уйму энергии в любом состоянии Вселенной.

Спрос породил технологию клаймерного перехода буквально за одну ночь. Первый боевой клаймер вылетел в патруль через тринадцать месяцев после открытия феномена клайминга.

Конец предварительных сведений. Большое спасибо за проявленный интерес. Не соблаговолите ли теперь удалиться? Мы тут все очень заняты.

Вейрес сказал не совсем так, но совершенно ясно. Не думаю, что и я сильно полюблю его.

Второй час моего пребывания на борту. Только что я получил бесценный урок. Не старайся познакомиться со всеми и не зевай. В гонках с выбыванием за койками я оставил себя лишним.

Я вернулся в операционный отсек, полагая, что спокойно займу теперь, когда суета закончилась, какую-нибудь из оставшихся коек. Таковых не оказалось. На меня глядят члены экипажа, и я не могу понять, то ли они заранее злорадствуют, то ли хотят по моей реакции понять, чего я стою.

Здесь нет офицерского салона. Нет сержантского кубрика. Офицерской кают-компанией служит откидной стол длиною в метр в эксплуатационном отсеке, который используется и для приготовления пищи, и в качестве гладильной доски. Круглые сутки.

Я осматриваю весь оружейный отсек, но не нахожу себе дома. Чувствуя себя законченным кретином, я прохожу через эксплуатационный отсек, продолжая выслушивать вежливые отказы, и в конце концов встречаюсь глазами с Бредли.

– Чарли, на этой шаланде просто уравниловка.

– Я вижу, у вас проблемы, лейтенант. Я знаю, где осталось место: в постирочной.

Постирочная – это раковина, используемая и для умывания, и – при случае – для облегчения тошноты. Для себя Бредли растянул дополнительную койку, найдя свободное место у потолка.

Он растет в моих глазах. Это его первый полет, он немногим больше моего знает о корабле, однако сумел предвидеть трудности и предпринял необходимые действия.

– Здесь особо не заспишься.

Когда на корабле появится собственная гравитация, койка погрузится в раковину.

– Похоже. Это единственная на корабле раковина. Есть и свои плюсы – тебе не придется ни с кем делиться.

– Меня подмывает психануть, но боюсь, что это вернейший способ испортить репутацию.

Двое солдат, подчиненных Бредли, смотрят на меня каменными глазами, ожидая дальнейших действий.

– Верно. – Он переходит на шепот. – Старик говорит, что наблюдать за новыми офицерами – их любимый вид спорта.

– Значит, мы с тобой против всего мира. Спасибо тебе. В следующий раз, если он будет, не стану изображать туриста.

– Все дело в долгом перерыве. Инстинкты притупляются. Это сразу заметно.

На любимую мозоль наступил. Я взял себя в руки и ответил так:

– Лучше бы они поскорее вернулись, эти инстинкты. Я не собираюсь вечно быть бедным родственником на пиру.

Наблюдатели исчезли. Первое испытание пройдено.

– Старик говорит, что первое впечатление решает все. Половина экипажа друг с другом не знакомы.

– До конца патруля мы все познакомимся намного ближе, чем нам бы хотелось.

– Эй, лейтенант! – кричит кто-то из люка в оружейный отсек. – Старик вызывает тебя в «О-один».

«О-1». Это операционный отсек. «О-2» – оружейный. И так далее. Я кидаю вещи в свою койку и направляюсь к командиру, цепляясь руками за приделанные к килю крючья. Когда мы перейдем в рабочий режим, на них будут вешать койки и рюкзаки.

Проходить через люки в паразитном режиме противно даже в условиях такой слабой гравитации. Как обезьяна, цепляешься за приваренные над головой брусья. В рабочем режиме они станут лестницей, ведущей к килю.

– На кол бы посадить конструктора этого монстра!

– Не ты первый, – говорит Яневич. – Но этот сукин сын перешел в ту фирму.

– Как?

Яневич улыбается, глядя на мое выражение лица.

– Поэтому-то мы так и лезем вон из кожи. Не знал, что ли? Мы не сможем наложить руки на этого гаденыша до тех пор, пока не выиграем войну. Только тогда мы начнем спорить, кто что раньше с ним сделает. Если хочешь принять участие, подай заявку в письменном виде. Только не рассчитывай, что на твою долю много останется.

– Можно было все это получше организовать.

– Несомненно. На самом деле корабль проектировал компьютер. Говорят, чертову ящику забыли сказать, что на борту будут люди.

– Командир посылал за мной.

– Не ради поручений, а чтобы предложить тебе посмотреть вылет, ты ведь хотел. Уже отправляемся. – Он кивнул в сторону кабины. – Старик там. Вот, пользуйся моим экраном. Это передняя камера. Будет теперь твоим местом по рабочему и боевому расписанию.

– Так себе зрелище.

Пеленг и склонение камеры мне ничего не говорят. Камера передняя. Тогда должна быть видна стена гавани, а вместо этого на экране какая-то темная арка и лишь совсем крохотный кусочек стены. Он ослепительно ярок на фоне тьмы.

Высоко на стене, на краю черной арки, крохотная фигурка в скафандре для внешних работ семафорит руками. Интересно, что ему или ей надо? Боюсь, что мне это так и останется неизвестно. Еще одна тайна Тервина.

Воинственный звук марша на валторнах прорезает отсек.

– Приглушить эту муть! – кричит Старик.

Музыка становится еле слышной.

Черт! Есть ли пределы моей человеческой тупости? Мы же двинулись, выходим из гавани! Эта темная арка – открытый космос. Корабль-носитель выползает из задней части пищеварительного тракта Тервина.