Одаль от стен городских, высоко над Десной, среди крутых падей – Оглядная крепостица.
В полутора верстах от Водяных городских ворот, вниз по реке – Правьянская гора. Над ней – сторожевой богатырь и молитвенник за всю Северскую Русь – Спасов храм, золотой шелом его с крестом православным видать далеко и отовсюду. Вокруг городец малый – Правьянск да пяток монастырских хижин за тесовой огородью. Бережёт городец вал с могучей деревянной островерхой стеной – ковой, за ней крутояр Десны, и обаполы – неприступные овраги.
Сколь времени прошумело над той горою с тех пор, как села тут славянская севера, никто сказать не может. Но память рода людского, даденная Богом, по воле Его перетечёт в песню, в былину, сказание волшебное, освещая лучиком в вечности то, что не должно забывать. В Песнь перетечёт, в Повесть…
И чу! Одно только словечко, утерянное давно, как бы и неуяснимое, откроет бывшее в незапамятных временах. И предания старины глубокой живут нетленно вокруг человека, воплотившись в камни, дерева, в холмы и реки, в диких зверей и птиц перелётных. Умей прочитать даденную тебе Книгу Вечности, человек!
Знает Святослав Ольгович, что построил этот белокаменный княжий город брат прадеда Ярослава Мудрого – Мстислав Храбрый, первый великий князь Северской Руси. Прадед Ярослав, возродив Киевскую Русь, не обошёл вниманием сей град, дедушка Святослав, в крещении Никола, возвёл перед святым истоком за городскими стенами Никольскую божницу.
Стараниями отца, разумностью его и терпением превращён город в столицу Новгород-Северского княжества. Умно и красно устроена столица, нет ей подобия на Русской земле. Можно часами разглядывать Новгородок и не понять необычность его устроения.
Вот он, детинец, вот острог, княжий город за рвом и стеною, а за рвом и ещё за одной стеною – дворы посадские, и ещё стена с тремя главными воротами прикрыла надёжно от лихого вражьего воропа, от долгой осады, а там и ещё стены, и ещё рвы…
Есть на Руси древняя игрушка – матрёшка, вырезанная из липовой болванки, раскрашенная забавно, с румяным лицом, с синими глазами, в которых и простота, и ум, и хитреца. Эка невидаль! Мало ли на Руси таких бабёшек, из глины лепленных, из тряпочек сшитых, из соломки плетёных, из корешка явленных. Только эта тайную хитрецу имеет и мудрость. В неё, большую и важную, вложена ещё одна, а в ту, другую, – третья, одна в другой – и целая семья получилась. Такой вот мудрой игрушечкой явлен миру Новгород Северский – один в другом, и все в одном, крепость в крепости. Попробуй отыскать такой город по земным весям – не найдёшь!
Уютно устроены по горам домы горожан со всей хозяйственной обиходью, с плодовым садом, огородом. Защищено это доброе человеческое поселение самой матушкой природой – обнял его Туров ров от Заручья лесного до Правьянской горы непроходимой бездной…
Смотрит на город, на округу Святослав, наглядеться не может. Повлажнели глаза, комочек мягкий в горле.
Подъехали спутники, встали рядком. Карн восторженно запел Славу городу. Все слушали, молчали. Красивая получилась песня.
Святослав спешился, отдал повод Рядку:
– Ступайте вниз помаленьку, а я – на криницу.
Никому такое не в диво, каждый знает: придя по черниговской дороге к Новгороду, Святослав Ольгович обязательно спустится с крутизны одесную, на криницу. Того не помнит, но брат Игорь рассказывал, любил после долгой дороги спуститься к кринице батюшка Олег Святославич, подолгу сиживал там один, то ли отдыхал, то ли думал о самом главном в уединении.
Крутая покать заросла густым лесом, и в нём – малая стежка, в един след, и мало не зарастает, белой ниточкой круто струится долу. От ствола к стволу, от одной подручной ветви до другой сторожко спускается князь. Его услыхав, застрекотала сорока, предупреждая всё живое: «Человек пришёл, мобуть, охотник». Не слыша предупреждения, рядом со стегою беспечно стонет витютень, и откликается на сорочье предупреждение глупая ронжа: «Вси ты врёшь, вси ты врёшь!» Стрекотнул совсем рядом чёрный дятел – желна, выпорхнул из-под ног поползень, скорёхонько побежал по белому стволу берёзы на самую вершинку…
С раннего детства привык замечать тайную жизнь леса Святослав, любил её, ведал в ней каждую живинку, наверное, потому и не вышел в охотники, не стал умелым ловцом зверей и птиц. В дебрях лесных и степях без края у него одна докука – видеть и понимать живое.
Расступились деревья, и оказался князь на дне малахитовой чаши, до краёв заполненной солнечной брагой.
Господи, лепота-то какая!
И уже не чаша малахитовая – две Божьих сведённых ладони перед лицом Святослава, а в них изумрудным сердечком бьётся струйка воды.
Молился, встав на колени, потом пил до устали живую воду, умывал лицо в бегучем ручье у криницы. Лёг на траву и загляделся беспредельем да красотою вечного неба. Думал…
Не о чём-либо и не о ком, даже не о семье своей, не о скорой жадней встрече с женою, но только о тёзке своём, о племяннике Святославе Всеволодовиче. Вспомнилось, как таскал его на закорках, как устраивали они в тьмутороканских княжьих покоях весёлые шумихи, как рассказывал малому на ночь страшные сказки и сам, боясь, залазил к нему в постель, обнимались оба-два, деля боязнь, да так и засыпали. Любил племяша не меньше, чем брата Игоря. И теперь любит, потому и живёт с семьёй Святослав Всеволодович под Новгородом в княжьем городке Путивле, у переправы за Десну, в луговой неоглядной шири.
Город построил батюшка Олег Святославич на высокой Путивльской горе, обустроил рвами, обнёс валом, рублеными стенами, поставил высокий терем – дворец. Посад сам по себе вырос, а за ним конюшни без числа чистокровных, русской породы, кобылиц. Доныне пасутся в тех долгих и богатых лугах табуны коней княжеских, славных на всей Руси и за ея пределами.
Святослав Всеволодович после свадьбы привёз в тот терем молодую княгиню Васильковну, и куда бы потом в разные годы ни заносила их судьба, возвращались в Путивль на малое и долгое время. Тут и первенца родила Мария Васильковна – Олега, и второго сына – Всеволода.
Святослав Ольгович своего первенца тоже назвал Олегом, в честь деда, такова в их роду традиция, мечтал, что второго назовёт в честь брата Игоря, но после первенца рожала Петриловна одних только девочек.
А у племянника родила жена уже третьего сына, а тот дочкой бредит. Не даёт Бог племяннику дочери, а дяде сына не даёт.
Думает о племяннике дядя светло, но и с горчинкой малой. И умён, и образован Святослав Всеволодович, и книгочей великий, таких по Руси поискать, и добрый сердцем, и смел в ратной схватке, но душой, характером не стоек. Мотает его судьба, как тонкую былку с белой чашечкой цветка, невесть зачем высоко поднявшуюся среди травяного поля, всем ветрам открытую. То к своей кровной Ольговой родове прильнёт, то к Мономаховой, по матери, родове. То одному князю на верность крест поцелует, то другому, мечется меж двух родов, меж сильных мира сего, не умея стать самим собою сильным. Если бы не любовь дяди, всепрощающая и оберегающая, вовсе бы измотала жизнь некрепкого характером князя.
Как быть с ним – забота Святослава Ольговича.
Плывёт в голубом небе едва различимый глазом белый ангел. «Не брат ли любимый Игорь? Как быть нам в грядущем, подскажи!..» Грядущее, слышит сердцем Святослав Ольгович, опять трудным будет, опять воевитым…
3.
В путивльской забоке на Десне купали коней. Дружинники в исподних портках, без рубах, а иные за ракитовыми кустами и вовсе нагие, орудовали скребницами, деревянными гребнями расчёсывали гривы и хвосты своим любимцам, выглаживали. Кони, утопая в ласковой неге, с приязнью великой предавались рукам человеческим, смежали веки, дремали, и с мягких губ их скатывались липкими струйками слюнки. У самой воды мальчишки – сынки и внучата дружинников – сидели голёхонькие, прикрывая ладошками стыд, в нетерпеливом ожидании, когда им доверят коней.
Среди малой дружины и сам князь Святослав Всеволодович, двадцатипятилетний красавец, в густой русой бороде, волною мягкой русые волосы от высокого лба до плеч – витязь. На князе одни только короткие исподники, и ладное тело его в солнечном свете цвета зрелого жёлудя. Любитель князь управляться в пашенном заделье либо на луговых покосах скинув с плеч рубаху, потому и выдубили ему кожу солнце и ветра желудёвым цветом.
