Та, что в белом парике, пнула Квадратного в бок и кивнула на меня, но он поморщился.

– Я ее отмою, накрашу, и будет девочка с картинки. Шмотки Лолитки остались. А ты со мной поделишься бабосиками… м… Лех?

Он прикрыл сотовый лапой и снова меня с ног до головы осмотрел. Потом перевел взгляд на белобрысую и ответил в трубку:

– Будет тебе девка. Когда надо? Окей, скажи, чтоб забрал, как всегда, с нашего места, и деньги с него на карту Пупсу вперед. И что, что клиент важная птица… ну а мне то что. Нае**т, а я потом натурой Пупсу платить буду? Меня на прошлой неделе подставил сынок ментяры нашего, двух заказал и заплатил, как за чашку кофе. Ладно. На твою ответственность. Через час девку заберешь.

Посмотрел на меня и ухмыльнулся.

– Расплатишься с Лялькой и с Пупсом за ночлежку и можешь валить на хер. Поняла?

Ничего я не поняла, я лихорадочно оглядывалась по сторонам, то на одного смотрела, то на другого.

– Я же… не… я же.

– Что ты?

– Мне пятнадцать всего.

Он исподлобья на белобрысую зыркнул.

– Я ее так размалюю, что на все двадцать потянет. Таблеточку ей дадим, и все будет ништяк. Поехали. Пупсик будет рад.

– Ну ты и сука, Валька, – сказала вторая темноволосая и сплюнула жвачку себе под ноги.

– Че я сука? Кручусь, как могу.

– Она ж ребенок совсем.

– Я тоже ребенком была, когда меня отчим натягивал, а мамаша водяру глушила в соседней комнате, и ниче, пережила. А этой еще и денег дадут.

В эту секунду я дернулась в руках Квадратного, пнула его локтем в живот и заорала, что есть мочи:

– Спаситееееее!

И тут же почувствовала удар в солнечное сплетение, присела на колени, пытаясь отдышаться.

– В следующий раз заорешь, ножичком разукрашу и в речку брошу. Как думаешь, когда найдут – опознают?

– Пошел на х**.

Подхватил за волосы и рывком на ноги поставил.

– Выбирай: или отработаешь, или сейчас тебя прямо здесь разложим, а потом на корм рыбам или под рельсы.

– Отработаю, – всхлипнула я, – отпустииии.

Отшвырнул меня от себя, и вторая девка меня за талию обняла, помогая подняться, и повела к машине.

– Ты Лехану не огрызайся… он чокнутый, прирезать может. Отработаешь и пойдёшь себе… а может, у нас останешься. Пупс своих не обижает. И пожрать будет, и где переночевать, а еще… порошочек, таблеточки, ну сама понимаешь, все для настроения.

Нет, я не понимала. У меня впервые от страха по щекам слезы катились.

Они наряжали меня, как рождественскую елку, а я думала о том, что скорее перегрызу глотку тому уроду, что меня собрался купить, чем позволю себя тронуть. Надо было в участок ехать. Лучше в колонию, чем под какого-то ублюдка в пятнадцать лет и за деньги. Нет, я не была романтичной. Во мне вообще романтика отсутствовала напрочь, но я не собиралась себя продавать. Лучше жрать баланду, чем раздвигать ноги, как эти шлюхи. Я другой жизни хочу. Я клялась себе, что выгрызу ее, эту другую жизнь, мне не будут делать аборты, как тем дурам, что искали себе домашних мальчиков и надеялись, что их приютит какой-то богатенький Буратино. Да, мы в пятнадцать и не такое видели и знали. Я тоже видела. Улица многое показывает и учит. Мы все это лет с десяти знаем, а то и раньше. Знаем, как можно быстро денег заработать помимо воровства. Только за воровство больше уважали, а к шлюшкам плохо относились, могли избить и забрать все, особенно если не делилась натраханным.

Пока белобрысая закрашивала синяк у меня на лице, я смотрела в зеркало и кусала щеку изнутри, сильно кусала, до крови. Ничего, дайте мне только выйти отсюда. Когда-нибудь я вас, сучек, найду и патлы вам повыдираю.

– Ну вот. Похожа на человека. Парик натянуть, и нормально. Тащи парик, Светик. Рыжую, костлявую оглоблю на бабу похожую сделала.

– На тебя, ты хотела сказать?

– Заткнись! Тебе до меня…

– Да прости, Господи… упаси меня убогую.

Они натянули мне на голову вонючие волосы. И меня передернуло от гадливости. Черт его знает, после кого эти патлы и шмотки грязные, я, конечно, не особо чистая, но эти две лохудры дали мне хоть ополоснуться в своей коморке обшарпанной.

– Все. Уводи ее. Готово.

– А порошочек ей дашь? – спросила Светик. – Витек же давал тебе, я видела.

– Хрена ей, а не порошочка. И так отработает, на сухую.

– А мне… со мной поделишься?

– С тобой поделюсь, если перестанешь языком чесать. Все, уводи эту дрянь мелкую.

Квадратный и его дружок подхватили меня под руки и потащили на улицу. Я тут же ощутила, как стало зверски холодно ногам в капроновых чулках и почти голой попе, а под короткий топ и дутую белую куртку тут же забился холодный воздух, и по моему телу расползлись мурашки. Уроды затолкали меня в машину на заднее сиденье и сели по обе стороны. Тот, с щетиной, осклабился и сдавил мою коленку.

– А ты ничего, рыжая, вот отработаешь с клиентом, я потом тебя… отогрею. Ммм, Витек, отогреем рыженькую? Смотри, какие ножки и тельце, не такая уж она и худющая. Тебе, правда, пятнадцать? Сисястая какая.

Потянул руку к моей груди, шевеля мерзко пальцами.

– Правда. Тронешь, я тебе пальцы зубами отгрызу!

Они расхохотались, а потом он схватил меня за затылок и наклонил вперед.

– Язык отрежу, и молчать всю жизнь будешь, ясно? Слушай внимательно, сучка. Сейчас тебя Витек в машину к одному хрену посадит. Ты с ним поедешь, после того, как отработаешь, можешь валить на все четыре стороны. Но если хочешь… вот визитка моя. В карман положил. Позвони и будешь в шоколаде, ясно?

– Да пошел ты. Лучше под рельсы.

– Не болтай. А то под рельсами окажешься намного быстрее, чем думаешь.

Он пнул меня в затылок, и я клюнула носом в колени. Чем ближе приближались, тем сильнее становилось страшно, дрожали ноги и сердце колотилось где-то в самом горле.

– Не дури, мелкая, не дай бог дернешься, я тебе все ноги переломаю, ясно?

Ясно. Все мне было с ними ясно. И ноги переломают, и руки. Никто в этом не сомневался, да и я не дура. Как назло, на улице не души, хоть и центр города, но какой-то дикий район, где даже кошки не шастают. Квадратный кивнул Витьку, и они завязали мне глаза, когда они это сделали, меня начало трясти от ужаса, по всему телу разбежались мурашки.

– Зачем? Не надо глаза! Вы сумасшедшие? Не надо!

– Заткнись и не ори. Таковы условия у клиента. Чтоб дорогу не видела. Не верещи. Он хорошие деньги платит, может, чаевые даст тебе, дуре облезлой, если заранее не побрезгует.

Машина затормозила, и Витек выволок меня наружу. Когда я попыталась дернуться, что-то холодное уперлось мне в бок.

– Это ствол! Пристрелю сучку! Из-под земли достану и пристрелю, если что не так пойдет.

От ужаса волосы на затылке дыбом встали. А он толкнул меня в спину и повел под руку.

– Иди давай. Можно подумать, целка. Да на таких, как ты, пробы негде ставить, сразу видно – шлюшка малолетняя. Небось, сосешь за сигарету.

– Урод! Мама твоя за сигареты сосет!

– Найду потом и уши оторву.

– Ну-ну. Найди и оторви. Это я тебя найду и яйца оторву.

Послышался звук открываемой дверцы, и меня впихнули в теплый салон, пахнущий дорогим мужским одеколоном. От ужаса у меня задрожали колени, и стало нечем дышать. Ну вот и все. Влипла ты, Сенька. Машина тронулась с места. Водитель не издал ни звука.

– Меня ведь не убьют? – тихо спросила и впилась в дверную ручку.

Мне никто и ничего не ответил. С каждой секундой становилось все страшнее, но этот ужас, скорее, сковывал по рукам и ногам, чем помогал действовать.

– Куда мы едем?

И снова тишина. Мне представилось, что машина сворачивает куда-то в лес, за город и что рядом со мной сидит ужасный маньяк с жуткими глазами, у него в кармане нож или скальпель, и он будет резать меня на куски. Несмотря на тепло в салоне машины, у меня зуб на зуб не попадал, и я слышала, как они стучат в гробовой тишине. Если мы приедем в лес, я должна сбросить эти проклятые туфли и бежать куда глаза глядят, может, мне и повезет. Я ведь хорошо бегаю.