Окончание фразы заглушил взрыв громового хохота. На этот раз смеялся даже мрачный Диего. Индеец – босс, что может быть нелепее?!

Кваху еще несколько мгновений стоял, ожидая продолжения разговора, а потом вернулся к своему одеялу и лег на пол, подложив под голову черное кожаное седло, украшенное большими медными заклепками. Разжал кулак, что сжимал на протяжении всего разговора, и посмотрел на камень, размером с голубиное яйцо.

Камень, полупрозрачный и чуть зеленоватый, формой напоминал каплю. Его гладкую, словно отполированную поверхность покрывала искусная вязь из сплетающихся между собой линий. В более узкой части камня было отверстие, скорее природное, чем рукотворное, сквозь которое молодой индеец пропустил тонкий кожаный ремешок. И он светился. Возможно, всему виной были случайные отблески костра, падавшие на полированную поверхность, но в полумраке пещеры казалось, что в зеленоватой глубине медленно бьется крохотная искорка света. Кваху лежал, полуприкрыв глаза и ласкал камень, нежно проводя пальцами по сложному геометрическому узору. И в такт его движениям, внутри то вспыхивало, то угасало сияние.

– Слышишь, краснокожий! – Пако дождался, пока карие глаза юноши оторвутся от зажатого в руке предмета, и заорал во все горло. – Что ты носишься с этим булыжником? Или это амулет? А, ясно, амулет, для того чтоб твой револьвер не давал осечек во время перестрелки с девчонкой, – а заметив непонимающий взгляд, добавил, – перестрелки в комнатах на втором этаже салуна! Ээээ, да теперь мы будем звать тебя Вождь Каменное Яйцо! – На этот раз никто не рассмеялся.

В городе они появились незадолго до полудня. В серой от дорожной пыли одежде, на невысоких крепких лошадях, пятеро мужчин вполне могли сойти за ковбоев, что гнали табун на продажу, а теперь возвращались налегке, с деньгами в карманах и хорошим настроением в придачу. Кони шагали медленно, поднимая с земли небольшие облачка бурой пыли, всадники ловили на себе любопытные взгляды горожан.

Миссис Филлис, старая дева и ревностная христианка, знающая все воскресные проповеди отца Калагана наизусть, возмущенно фыркнула, когда Пако Гонсалес, прикоснувшись пальцами к полям шляпы, почтительно осклабился, пожирая глазами ее плоскую грудь, едва заметную под строгим коричневым платьем. А затем, с нескрываемым любопытством, уставилась им вслед.

– Эй, мистер! – голос говорившего более всего напоминал жабье кваканье, – в нашем городе дикари не нужны. Им тут не рады, мистер!

Финниган остановил коня и медленно обернулся. На крыльце маленького деревянного домика, в сплетенном из виноградной лозы кресле – качалке сидел лепрекон. На сморщенном, словно печеное яблоко, личике выделялся огромный, поросший длинными волосами, нос. Слезящиеся блекло-голубые глаза обрамляли красные, воспаленные веки, маленький рот искривился в недовольной гримасе. Редкий белый пушок, заменявший гному волосы, не мог скрыть розовой, как у молочного поросенка, кожи.

– Мистер, ты меня слышишь? – лепрекон ткнул в сторону Финнигана курительной трубкой, сработанной из кукурузного початка. Коротенькие ножки, едва заметные под лежащим на коленях пледом, нетерпеливо постукивали по креслу.

Финниган моргнул. Наваждение рассеялось, и перед ним оказался старик, горбун или карлик, определить точнее не представлялось возможным.

– Не беспокойтесь, сэр, – мягко произнес он, прикоснувшись пальцами к своему, видавшему виды, сомбреро. – Мы не задержимся в городе надолго. Ни минутой более чем это необходимо.

Карлик довольно хрюкнул, губы скривились в усмешке, обнажив розовые, без малейшего признака зубов, десны.

– Это хорошо, мистер. Вы понятливый, – старик расхохотался странным, ухающим смехом. Затем махнул рукой с зажатой в ней трубкой, словно отпуская стоящих перед домом мужчин.

Единственная в городе коновязь, предназначавшаяся для приезжих, располагалась между салуном «Эльдорадо» и новеньким, сложенным из светлых, еще не растрескавшихся от жары досок, зданием почты. На деревянном, перевернутом вверх дном ведре, сидел оборванный светловолосый мальчишка лет десяти отроду и ел яблоко. Белые зубы с хрустом впивались в сочную мякоть плода, сладкий сок стекал по подбородку и шее.

Мужчины спешились. Опустив руку в карман, Папаша Финниган шагнул к грызущему яблоко оборванцу и остановился, глядя на веснушчатое, перемазанное пылью и соком, лицо. Достал серебряный доллар и принялся крутить монету на тыльной стороне ладони. От большого пальца к мизинцу, от мизинца к указательному и обратно. Мальчишка встал на ноги, засунул недоеденное яблоко в карман старых залатанных штанов и вытер рукой рот, оставляя на коже темные полосы грязи. Его большие, светло-голубые глаза не отрывались от серебряного диска, сверкающего в руке Финнигана.

– Скажи, малыш, где можно остановиться на ночь? – голос Папаши звучал успокаивающе, почти нежно.

– В «Эльдорадо», сэр, – взгляд мальчика заворожено следил за танцующей в руке незнакомца монетой.

– Там бывает шумно? – Финниган пытливо вгляделся в чумазое лицо.

– Нет, мистер. Из приезжих только вы. А Хоккинс тихий, хоть до вечера набирается так, что не всегда может устоять на ногах, – в своем желании получить доллар мальчишка забыл упомянуть о четверых мужчинах, сошедших с дилижанса два дня тому. Остановились они на ферме преподобного Калагана, а значит и не в городе вовсе. Так что когда Финниган приподнял подбородок парнишки затянутыми в перчатку пальцами, то встретился с немного испуганным, но абсолютно искренним взглядом больших детских глаз. Подброшенная в воздух монета серебряной искрой сверкнула в горячем полуденном воздухе и исчезла в маленьком кулачке.

– Напои коней, малец, но не вздумай расседлывать! – строгим голосом наказал Папаша и направился через улицу к приземистому зданию банка. Остальные последовали за ним.

Финниган

Широкий фасад банка украшали четыре забранных решетками окна, по два с каждой стороны, и большая двустворчатая дверь посередине. Ко входу вели три невысокие ступеньки, огражденные некоторым подобием перил. Створки двери, сработанной из толстых дубовых досок, украшали до блеска начищенные медные ручки в форме головы льва. На одной из голов висела потемневшая от времени дощечка с вырезанным на ней единственным словом: «Закрыто».

Финниган окинул взглядом пустынную улицу. Никого. В зале салуна, ярдах в тридцати от места, где стоял Папаша, какой то пьянчужка уже наливался утренним пивом, да на противоположной стороне в широком окне цирюльни виднелся хорошо одетый человек с газетой в руках. Его голова откинулась на спинку кресла, раскрытые листы укрывали грудь. Человек с газетой спал. Все спокойно, никакой опасности. Финниган протянул руку, коснувшись широкой спины Большого Джорджа и тихо, одними губами, произнес: «Давай».

И тут высоко в небе прогрохотал гром. Внезапный порыв ветра сорвал с головы Финнигана потертое сомбреро и отшвырнул прочь. Теплые капли дождя упали на щеки и лоб. Папаша недоуменно поднял глаза на чистое, без единого облачка, небо и машинально обтер лицо рукой. Взглянул на выпачканную красным ладонь и развернулся, выхватывая из кобуры револьвер.

Лерой

Сэм Лерой сидел на крохотном деревянном помосте под церковным колоколом, поджав под себя ноги и привалившись спиной к высокому парапету, ограждавшему колокольню. Тяжелый однозарядный «Шарп» лежал на шершавых досках, а меж широко разведенных коленей Лероя примостилась зарядная колодка на пять патронов. Сэм утер потный лоб и аккуратно надавил на деревянную стену прямо перед собой. Пятидюймовый кусок парапета легко выскочил из пазов и вывалился наружу, повиснув на куске тонкой бечевки. Глянув в бойницу, Лерой аккуратно поднял винтовку и приник к прицелу.

Пятеро всадников медленным шагом двигались по главной улице города, с интересом оглядываясь по сторонам. Спокойные, в припорошенной пылью дорожной одежде, больше всего они напоминали ковбоев, возвращавшихся после трудного перегона, но Сэм знал, что это не так. Он подал зарядный рычаг вниз и вперед, открывая затвор «Шарпа», достал из колодки большой, маслянисто поблескивающий патрон и вложил в патронник. Аккуратно вернул рычаг на место.