Сейчас же я напоминаю себе сомнамбулу: шатаюсь из стороны в сторону и с трудом фокусирую взгляд на окружающих предметах. Все-таки четыре часа сна - это очень-очень мало. Все тело нещадно болит, мышцы кажутся налитыми свинцом, а пересохший язык мерзко липнет к нёбу. Знаю, что мне стоит лишь сказать маме о желании поспать подольше и пропустить школу. Она воспримет эту новость с восторгом, так как наивно воображает, что чем больше я сплю, тем дольше продлится моя жизнь. Интересно, понимает ли она, что фаза овоща - это уже не жизнь, а просто существование? Это мой самый страшный кошмар. Кроме того, меня терзает любопытство. Будет ли и сегодня Антон смотреть на меня? Может даже улыбнется? Я с удивлением ловлю себя на мысли, что за два дня испытал большую гамму эмоций, чем порой ощущал за несколько месяцев. Где-то глубоко-глубоко внутри я чувствую себя живым. И плевать, что тело никак не может соответствовать этому ощущению, всем своим видом напоминая мне, что время подходит к концу.

Наконец-то собравшись, я ласково провожу по платью Мэри. После вчерашнего я люблю ее еще больше. Она такая же несчастная и отвергнутая, как и я.

- Идем, Мэри. Все будет хорошо, - тихо произношу я. Хочется верить, что это окажется правдой.

- Кирюша, мне пора на работу. Сегодня раньше попросили прийти. Смотри мне, чтобы все съел! Не забудь таблетки. И не задерживайся, нам сегодня анализы сдавать и к Анне Аркадьевне, ты помнишь? - скороговоркой произносит мама, когда я вхожу на кухню. Она быстро целует меня в лоб и удовлетворенно кивает. Замечательно, значит, температура нормальная. За последние годы мама стала такой же компетентной в этом вопросе, как и точный градусник.

- Я все помню, ма. Иди, не задерживайся. Люблю тебя.

- И я тебя, - она вымученно улыбается, я же послушно сажусь за стол. Есть не хочется совершенно, что неудивительно. Не помню, когда последний раз испытывал голод. Но все же угроза кровавой рвоты или желудочного кровотечения меня не особо прельщает, поэтому я, подавив тяжелый вздох, запихиваю содержимое тарелки себе в рот и быстро проглатываю слизеобразную массу. Наконец-то справившись с “завтраком”, я выхожу из квартиры и направляюсь к школе.

***

В класс я вхожу за несколько минут до звонка. На какую-то долю секунды в кабинете воцаряется абсолютная тишина и на меня обращается множество пар глаз. А потом они все вновь возвращаются к прерванным занятиям, лишь Славик смотрит на меня со смесью злобы и омерзения, но никаких замечаний не делает. Это странно. Такие перемены в привычном течении вещей жутко пугают, даже если эти перемены к лучшему. Всегда хоть кто-то сопровождал мой приход колким замечанием или ехидным хихиканьем. Что же изменилось сейчас? Непонятно.

Я медленно бреду к своей последней парте, бросая короткие взгляды из-под челки на Антона. Он что-то пишет в тетради и совершенно не обращает на меня внимания. Я с трудом подавляю тяжелый вздох. Этого стоило ожидать, на что я надеялся, в конце-то концов? Что Антон теперь наденет белый балахон и светящийся нимб и заделается моим персональным ангелом-хранителем? Он, конечно, хороший человек, но на роль праведника, а тем более друга такого ущербного человека, как я, не претендует. Неожиданно ловлю на себе внимательный взгляд Кати Савельевой - девчонки, сидящей с Антоном за одной партой. Она перевелась в нашу школу лишь в прошлом году и сразу стала “темной лошадкой”. Молчаливая и серьезная, рассудительная не по годам - она не стремилась к дружбе с нашими недалекими девочками или постоянно перевозбужденными мальчишками. Мне очень сложно считать ее частью класса, на меня она производит впечатление взрослого человека, который по какому-то нелепому стечению обстоятельств оказался заключен в тело подростка и теперь вынужден посещать школу. Она тоже никогда не участвует в моей травле, впрочем, и не защищает. Общается только с Антоном. Насколько я знаю, у них романтические отношения. Возможно, именно поэтому она смотрит на меня. Не думаю, что она в восторге от того, что Антон связался со мной. Я отвожу взгляд и занимаю свое место. Да здравствует очередной день!

***

Занятия проходят как в тумане. На первых уроках я еще пытаюсь поймать на себе взгляд Антона. Ну, хоть один! Совсем мимолетный! Но сколько бы я ни гипнотизировал его спину в классах и коридоре, он так и не посмотрел на меня. Как-то обидно, но я душу это чувство в зародыше. Нельзя быть неблагодарной свиньей, Антон и так помог мне. Наверное, я жалок и напоминаю брошенного щенка, безумно жаждущего привлечь хотя бы минимальное внимание. Был бы у меня хвост, я, возможно, стал бы им вилять. Странно осознавать, что я, оказывается, до боли, до какой-то маниакальной истерики соскучился по обычному дружескому общению. Но через несколько часов усталость берет свое, и на последнем уроке я просто закрываю глаза, уткнувшись в сложенные на парте руки. Сначала я еще слышу методичное бормотание учителя и тихий скрип ручек, а потом и эти звуки стихают, оставляя меня в блаженной темноте…

- Кира! Кира, посмотри на меня! - голос прорывается в сознание, и я, приложив громадное усилие, все же поднимаю веки. Антон сидит на корточках возле моей парты и легко трясет за плечо. Я фокусирую взгляд на его глазах и тихо шепчу:

- Янтарные…

- Что? - Антон улыбается, я же резко скидываю с себя сонливость и выпрямляюсь. Господи, опозорился-то как! Еще не хватало, чтобы он подумал, будто у меня “не все дома”.

- Ничего. Прости. Ты… что хотел?

- Урок закончился, - только сейчас я понимаю, что класс действительно пуст. - Ты всегда так крепко спишь? Я добрую минуту пытался тебя разбудить.

Я неопределенно пожимаю плечами. Сон у меня всегда “скачет” из крайности в крайность - то как у покойника, то чуткий настолько, что даже собственное дыхание мешает.

- Ладно, собирайся, - Антон встает и присаживается на соседнюю парту. Несколько секунд я жду. Бросаю на него короткий взгляд. И чего он не уходит? Чувствую себя жутко неловко, сгребаю учебник и тетрадь и пытаюсь пропихнуть их в портфель. Ничего не выходит, зато ручка падает на пол, и теперь я уже не знаю, за что хвататься. - Давай я.

- Нет, спа… - хм, мне точно стоит приписать к характеристике Антона Миронова еще одно слово - “фамильярный”. Как и вчера, он вновь выхватывает у меня рюкзак, вынимает из рук книгу и тетрадь. А потом достает Мэри… Мне кажется, что я покрываюсь алыми пятнами. Да, он уже держал ее, знает о ее существовании, но тогда я был на грани нервного срыва, и такое чувство, как смущение, просто-напросто не могло пробиться сквозь симбиоз страха и боли, испытываемых мною. А теперь мне стыдно… Не из-за Мэри, нет, конечно. Она слишком дорога мне, чтобы я мог стыдиться ее. Мне стыдно, потому что это Антон. Человек, с которым мы когда-то были на равных, а теперь он идеальный принц, а я ничтожество, которое боится всего и не в состоянии защитить любимых, даже если эта “любимая” - всего лишь тряпичная кукла.

- Краев, расцветка мухомора тебе не к лицу, - абсолютно невозмутимо заявляет Антон, бережно кладя Мэри на парту возле себя и приступая к наведению порядка в хаосе моего рюкзака. - Как по мне, Мэри вполне… мила, - задумчиво произносит он.

Я тяжело сглатываю. Мила? Ну-у-у… Довольно-таки терпимый эпитет. Если, конечно, забыть, что вся эта ситуация напоминает театр абсурда. Как еще можно охарактеризовать поведение Антона? Его странное отношение ко мне: то равнодушное, то вполне дружелюбное? Его попытку уверить меня, что мое пристрастие к Мэри… Откуда Антон знает, что ее зовут Мэри? Вопрос вспыхивает едва тлеющей искоркой где-то на периферии сознания, но за долю секунды разгорается до размеров пожара, занимая все мои мысли. Даже мама не знает, как я называю куклу! И, конечно, об этом не знают одноклассники! Тогда как?..

- Откуда ты знаешь, что она Мэри? - голос кажется чужим. Я боюсь услышать ответ. Наверное, интуитивно я уже понимаю, что вся череда событий последних дней, странности в отношении Антона ко мне взаимосвязаны. Возможно, равнодушие одноклассников имеет те же истоки?