Подошел мичман, командир одной из десантных барж. На тощей фигуре моряка китель сидел неуклюже.

«Под шестьдесят ему, не меньше, – с острой жалостью подумал Свят. – Очевидно, еще в германскую плавал на своей посудине…»

Мичман нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Такое дело, товарищ капитан… С пропажей связано…

– Не понял. Прошу объяснить, – насторожился Свят.

– Кто-то взял… – Моряк беспокойно оглянулся. На него с любопытством смотрели бойцы. – Может, в сторонку отойдем, товарищ капитан?..

– Зачем же? Тут все свои. Если что пропало, сообща разберемся.

– Зря я, наверное, затеял…

Свят покрутил головой.

– Экий вы нерешительный!

– Да пропажа-то невелика. Просто у нашего брата моряка так не принято. Нельзя у своих-то…

– Говорите толком! – рассердился Свят.

– В кубрике буханка хлеба лежала на столе. Утром еще была, а теперь испарилась.

– Та-ак, – протянул Свят и окинул присмиревших бойцов взглядом. – Ну?!

В воздухе повисла гнетущая тишина. Свят поднялся.

– Что ж, так и будем играть в молчанку? – ядовито спросил он.

Сзади подошел Калинник. На занятиях он по приказанию Свята возглавлял группу прикрытия и двигался с пулеметчиками.

«Придется вмешаться, – подумал он, – даже если вызову недовольство командира».

Свят в самом начале, при назначении Калинника замполитом, предупредил:

– Договоримся сразу, политрук. Занимайся разными там боевыми листками, самодеятельностью, душеспасительными беседами, а в мои дела не встревай!

– А помогать можно? – сдерживая улыбку, спросил Калинник.

– Не темни. Что значит – помогать?

– К примеру, идут двое по болоту. Один поскользнулся и в зыбун попал. Должен другой тонущему руку протянуть, а?

– Хитер, – ухмыльнулся Свят. – Небось учителем был?

– Собирался. Что, заметно?

– А ты мне нравишься, – развеселился капитан. – Авось сработаемся. Но помни, я предупредил…

Свят умел расположить к себе людей, пользовался у них авторитетом. Смущало другое: он привык командовать единолично, не терпел возражений, подсказок и, по всему видно было, не намеревался менять стиль.

«Все правильно, – согласился с Калинником начальник политотдела, когда тот изложил свои сомнения, – но то, что вы заметили и абсолютно точно оценили достоинства и недостатки капитана Свята, лишний раз подтверждает правильность нашего выбора».

Калинник дал согласие. Была, правда, еще одна причина, привлекавшая его в отряд, но о ней он предпочитал не распространяться.

– Так какой же… это сделал? – повторил Свят.

– Признание смягчает наказание, – весело добавил Калинник, чтобы хоть немного разрядить обстановку.

– Не вмешивайся, политрук! – бросил Свят сердито и снова раздельно повторил: – Так кто же?.. Добром прошу! Все равно дознаюсь.

– Не представляю, – заметил Калинник, – чтобы среди наших людей оказался злоумышленник. Думаю, взявший хлеб не отдавал отчета в своих действиях.

Свят метнул в него неприязненный взгляд, но Калинник продолжал:

– Разве можно обдуманно нанести вред товарищам?

Замполит покосился на Калабашкина. Тот не сводил с него взгляда, согласно кивая головой.

– Верно, Калабашкин? – неожиданно спросил Калинник.

Солдат заерзал и, сглотнув, послушно согласился:

– Ясное дело, не нарочно. Меня укачивает, ежели я, к примеру, недоел. Голод не тетка…

Последние слова потонули в хохоте. Какое-то время Свят сдерживался, хмурил брови, потом не выдержал и тоже рассмеялся.

– Что же ты добавки не попросил? – удивился Махоткин, единственный среди всех сохранивший серьезность.

– Так ты ж меня многократно попрекал, – с обидой отозвался Калабашкин. – Велел к кухне на пушечный выстрел не приближаться. Жадюга!..

Хохот усилился.

– Это я для острастки, Никита, – сказал Махоткин.

– Ну вот что, старшина, – посерьезнел Свят, – буханку хлеба мичману вернуть за счет… – Он запнулся, глядя на понурившегося Калабашкина. – А, черт!.. За общий счет… А Калабашкина почаще назначай в наряд на кухню и проследи, чтоб сыт был. Я с него теперь за двоих спрошу.

Со стороны лагеря с чемоданчиком в руке подошел офицер. Был он выше среднего роста, поджар и строен. Короткие прямые брови сужали и без того худощавое лицо, бледное, без признака загара.

– Инженер-капитан Толоконников, – доложил он Святу, сразу угадав в нем командира. – Назначен к вам заместителем. Представляюсь по случаю прибытия.

– Слыхал. Из штаба звонили, – отозвался Свят не очень любезно. – Знакомьтесь, наш политрук.

– Замполит, очевидно? – уточнил Толоконников.

– Это я и имел в виду, – буркнул Свят.

Калинник с удовольствием пожал Толоконникову руку. Новый зампотех понравился с первого взгляда. Держался он просто, но с достоинством, видно, знал себе цену.

«Инженер, – подумал Калинник. – Вот каких людей к нам начали направлять. Следовательно, уже не на словах, а на деле придают отряду особое значение».

– А что здесь, собственно, происходит? – поинтересовался Толоконников, оглядывая солдат, сидевших и стоявших в самых живописных позах. – По какому поводу коллективное веселье?

Свят сдвинул брови:

– Ничего особенного… Беседуем.

Незаметно подкрался вечер, подсинил сопки, расположился между деревьями, затопив темнотой тайгу, вплотную подступавшую к лагерю. Палатки едва различались серыми пятнами, а море угадывалось лишь по глухому шуму прибоя, доносившемуся с залива. Разожгли костры. Свят не возражал: маскировки пока не требовалось.

На смену удушливой жаре пришла ночная прохлада. Только что закончился ужин, и измотанные за день солдаты сгрудились у огня.

– Товарищ капитан, спели бы, – попросил Махоткин Толоконникова.

Все уже успели узнать, что новый заместитель обладает приятным голосом. В день его прибытия Махоткин, страстно любивший музыку, увидев у офицера гитару, спросил:

«Не сыграете ли для ребят, товарищ инженер-капитан?»

«Охотно», – согласился Толоконников, чем сразу покорил старшину.

Репертуар у него был разнообразный, но предпочитал Толоконников песни военных лет, вызывавшие особенно бурное одобрение слушателей.

В разгар импровизированного концерта подошел Свят, постоял несколько минут. Затем не то одобрительно, не то иронически заметил:

– Вот тебе, политрук, помощник по части солдатского досуга, – помолчал и добавил: – А ничего, артист!.. Кабы чему другому был еще обучен… Ну, ну, веселите бойцов!

С тех пор Толоконников часто по вечерам брал гитару, и ее переборы долго звучали на опушке леса, где Свят отвел место для «политико-развлекательной» работы. Здесь разбросали несколько бревен и сделали стол на козлах.

…Кто-то сбегал в палатку, принес гитару. Толоконников, наклонив голову и прислушиваясь, взял несколько аккордов, потом начал подтягивать струны. Делал он это неторопливо, священнодействуя. Все терпеливо ждали.

– Что споем?

– Если можно, мою любимую, – попросил Махоткин.

Толоконников снисходительно улыбнулся. Старшина сразу не пришелся ему по вкусу. Он чем-то походил на Свята, во всем подражал тому, а с командиром у Толоконникова установились странные отношения, в которых он пока сам до конца не разобрался. К настоящему делу Свят его еще не привлекал. «Знакомьтесь, – сказал, – осматривайтесь, входите в курс, а там посмотрим…» Единственное, что примиряло с Махоткиным, так это его щеголеватость. Аккуратность и подтянутость, считал инженер-капитан, должны быть в крови.

Настроив гитару, Толоконников тронул струны. У него был негромкий баритон, и пел он с удовольствием. По сонному лесу, не будя его, а лишь баюкая, поплыла знакомая мелодия: «С берез, неслышен, невесом, слетает желтый лист…»

Махоткин пристроился прямо на земле. Он смотрел на гитариста влюбленными глазами и пытался подпевать. Зная слова решительно всех песен, старшина воспроизводил их на один мотив – средний между «Конармейской» и «Муркой» – и всегда в маршевом ритме. Подсмеиваясь над собой, Махоткин говорил: «Я раньше только для дров пел…» До войны Трофим работал в леспромхозе на Урале и гонял плоты по быстрым порожистым горным речкам. Перед всеми, кто умел петь, он преклонялся, испытывая к обладателю голоса особое почтение.