— Он должен жить.
Девушка задумчиво поджимает губы и от этого пробирает дрожь. Пустой взгляд внимательно смотрит на мужчину, а потом кивает.
— Один раз. Зачем вы пришли в город?
— Думали создать базу, очень удобное место, недалеко от столицы, рядом горы и транспортный узел.
— Вы одни?
— Да, приехали только…
Девушка резко мотает головой, прерывая.
— Мафия.
— Не знаем. Информации о других Семьях у нас нет. А если кто и есть, то из правящей верхушки Альянса Вонголы или аналогичные им.
Плавное скользящее движение и веревки опадают. На глаза опускается повязка, а потом темнота.
И зачем она тогда их отпустила? И почему они не вернулись? Почему никто ничего не рассказал? Как так получилось, что она до сих пор жива? Зачем сохранила жизни всем семерым? И почему он просил только о Небе?
Сколько вопросов в темноту, пустоте. Остатки души отчего-то корчатся в агонии, оставшиеся эмоции кричат от невыносимой боли, а слезы не помогают.
Как она стала такой?
Улыбнитесь мне вслед ледяными глазами,
Утопите печаль в терпком черном вине;
Я всегда буду рад снова встретиться с вами,
Даже если опять на войне!
Не слепите меня блеском северной стали —
Знаю, горько глотать поражения яд!
Только вы, адмирал, до сих пор не сказали,
Отчего так спокоен ваш взгляд?
А разгадка проста — ваша совесть чиста,
Не запятнана грязью измен!
Вас спасет лишь одно — просто пейте вино,
И забудьте на время про плен! *
Терпкий чифирь. Безоблачное предрассветное небо, тихое утро. И цветущие сакуры. Лепестки кружат в воздухе. А тело бездумно стирает кровь жертв с верного оружия. Сюрикены не должны ржаветь, это подарок отца.
Когда я стала безумной машиной для убийств? Когда преступила закон Балаура. Я БЫЛА В СВОЕМ ПРАВЕ! Или же нет. А может, когда отказалась бороться? Или когда выполнила первый приказ? Почему я подчиняюсь? Чего я жду?
Больно. Больно остаткам души. А пальцы спокойно начинают новую мелодию. Голос не дрожит и это, наверное, хорошо. Нельзя показывать свои эмоции. Почему нельзя? Уже и не важно.
Нас книги обманут, а люди не вспомнят,
Последняя битва сорвет голоса.
Стараться не стану, ничем не наполнить.
Пустая молитва, пустые глаза.
А ты уходи, и чем дальше, тем лучше,
Нет права тебе оглянуться назад.
И ты не следи, как цепляясь за тучи,
Дорогой небес поднимается ад.
Словно голову кто-то промыл. Но щиты все на месте, и здоровье тоже на высоте. Вот только холодно. Не стоило играть с подсознанием в ТОМ состоянии. Только испортила всё. Но что мне еще оставалось? Убить пятилетнего ребенка? Нет, на моей памяти есть и более страшные преступления, но там был повод, цель, что оправдала бы средства. Но не тогда. А сейчас я пожинаю плоды. От личности Родери осталась только сухая память да навыки. По сути я, Фуккацуми, абсолютно новая сущность.
Протянуты в вечность вечерние тени,
Дневная обида предсмертно нежна.
Фальшивая ценность пустых откровений
Для всех очевидна, и этим смешна.
Не видно лица неизбежности жуткой,
Где пламя ревет и бессильна вода.
Душа в небеса улетает голубкой —
Она не умрет, не умрет никогда.*
Хочется верить, что когда-нибудь все вернется в норму. Что смогу также как раньше плясать и смеяться, тряхнуть головой и задорно бросится в гущу боя. Вот только рационализм, проклятый цинизм и расчет. Все так перепуталось. С одной стороны ошметки души и эмоций, что говорят — беги! А с другой расчет: куда, зачем и почему? Здесь ведь не плохо. Есть крыша над головой, есть противники и есть те, за кого отвечаешь. Только на клетку похоже, шепчет душа.
Голос отчего-то дрогнул. А ладно, все равно никто не узнает. Школа пуста, а голос слишком тих.
Достало! Как же все достало! Не хочу! Не хочу больше все контролировать!
Хоть раз в этой жизни. Хоть раз.
И сеть из Пламени Облака сворачивается до одной комнаты. Зайди, кто сейчас в школу и девушка ничего не узнает.
Пальцы сами находят нужный аккорд. И концерт продолжается.
Просто нечего нам больше терять,
Все нам вспомнится на страшном суде.
Эта ночь легла, как тот перевал,
За которым исполненье надежд.
Просто прожитое прожито зря — не зря,
Но не в этом, понимаешь ли, соль.
Слышишь — падают дожди октября,
Видишь — старый дом стоит средь лесов.*
Девушка резко толкается вперед, и голова покорно свисает на грудь, опираясь лбом на гриф. Вся её поза выражает боль. Опущенные словно под грузом плечи.
Она ведь тоже человек!
Вот только эмоций практически нет. Голый расчет.
И завтра она не будет понимать причин безрассудного концерта. Глупых вопросов, неправильных ответов. Странных криков.
Тихий шепот наполняется силой, голос странно звучит, словно кто-то пытается кричать, но не получается, он только сипит.
Прочь из моей головы!
Наугад в темноту, c середины концерта,
Сквозь толпу, сквозь охрану, сквозь двери, сквозь парк,
Чтоб чуть-чуть постоять над водой на мосту.
Руки ни на миг не сбиваются с темпа, тело двигается словно само, как будто кто-то ввел программный код, и тело его выполняет.
А голос срывается, пытается закричать, пытается дать понять темноте, что ему плохо, что больно очень. Но пустоте наплевать.
Прочь из моей головы!
Оборвав провода, спутав карты, фигуры сметая с доски,
Разбивая шлагбаумы на полном ходу,
Оставляя разрушенными города.
Из глаз капают слезы, зрачки, словно под кайфом, расширяются, чернота практически поглощает всю радужку, а потом вдруг резко сужается, становясь меньше игольного острия.
Грудь ходит ходуном, по вискам стекает пот, волосы прилипли ко лбу и словно сами по себе двигаются на макушке.
Из моей головы, где сферой становится плоскость,
Где-то горит фейерверк, то тлеет свечка из воска,
Где музыка Баха смешалась с полотнами Босха
И не дружат между собой полушария мозга.*
По всей комнате носится пламя Облака, оно обволакивает место, оно сужает грани, оно сдвигает прутья клетки, оно раздвигает прутья клетки. Оно разумно.
Оно безумно. Оно ищет свидетелей бури.
А руки вдруг сбиваются с темпа, пусто. ПУСТОТА. Никого.
По дороге в закат
Есть долина одна,
Где убитые спят,
И больная луна там танцует смешно
Танец, дикий как бред,
Тех, кто умер давно, вызывая на свет
И тело сползает на пол, облокачивается на ножки парты, Юбка задирается, демонстрируя кобуры для дамских пистолетов на бедрах. Верх кофты приподнимается, открывая пояс для сюрикенов в чехлах. Рукава строгой белой блузки облепляют тонкие руки, не скрывая закрепленные на предплечье боевые веера. Пиджак небрежно брошен на пол, а из его рукавов торчат тонфа. Туфли сброшены на пол, и видны дротики на лодыжке.
И пронзает луну
Мертвых рыцарей взгляд;
Тихой смерти струну
Они слышат — и спят.
Ветви мертвые гнутся
И стонет вода,
Только им не проснуться,
Увы, никогда.*
Девушка расслабляется. Её голова перестает анализировать ситуацию, пламя прячется в накопители, а руки спокойно перебирают струны гитары. Словно не они недавно пытались их порвать.
