К Дягилеву командир отряда относился с почтением, поскольку тот был послан главным штабом. Да и вообще Дягилев нравился Андрусу. Нравилось его спокойствие. Андрус понимал, что перед ним высокообразованный человек, что он, наверное, на все смотрит совсем иными глазами, чем Андрус, со своей особой точки. И в то же время Дягилев старался ничем не отличаться от остальных, к пище и разного рода удобствам относился без интереса, не требовал к себе особого внимания. Такие командиру нравились.

Андрус понимал, что посылает и Дягилева, и Рудди, и учителя Юри, и матроса, может быть, на верную смерть. Да и остальные рискуют не меньше. Тут уж ничего не поделаешь. Зато будут спасены от гибели тысячи бойцов и матросов. Перед нападением на склад командир решил дать отдых партизанам. Все разбрелись по укромным местам. Бубякин упал на подстилку и мгновенно заснул.

ДЯГИЛЕВУ НЕ СПИТСЯ

Дягилеву не спалось. Сырые подвалы, куда не проникает дневной свет, пещеры, склепы всегда оказывали на него странное действие: он задыхался, не мог думать. Он никогда не смог бы сделаться археологом. Руины, катакомбы вызывали у него отвращение. Все это нельзя было назвать страхом, неким атавистическим чувством. Просто он не любил, когда взгляд упирался в стену, потолок, в темное ничто. Это чувство он испытывал и тогда, когда еще до войны спускался в подвалы Эрмитажа, в отдел Древнего Египта. Он почему-то приходил сюда в зимние сумерки, перед самым закрытием. Пустынные залы. По темным углам притаились гранитные статуи фараонов. На холодных молчаливых стенах сереют стеллы с изображением загробного суда. Массивные черные саркофаги, алебастровые канопы. В канопы египтяне клали внутренности набальзамированных умерших. Дягилев всегда останавливался у небольшой этикетки: «Гробница Сенет, жены визиря Антефокера (XX в. до н. э.). В Фиванском некрополе, на западном берегу Нила». Гробница узким низким коридорчиком уходит вглубь. С потолка падает мягкий матовый свет. На стенах красные знаки. Изображение Сенет. Обычная египетская роспись: лицо в профиль, плечи развернуты. Она нюхает лотос. Древний художник запечатлел облик давно умершей женщины. Четыре тысячи лет… Какой она была в действительности? Кто такой Антефокер? Визирь?.. Эти загадки не разрешит никто и никогда. Время для Сенет не повернется вспять. Осталось лишь имя. У нее, наверное, были тонкие розовые ногти на прекрасных смуглых руках. Чудом, фантазией можно было бы воскресить и ее. Но Дягилев приходил сюда не мечтать: он старался побороть в себе отвращение к подвалам. И уходил последним. «Свидание с Сенет» было лишь тренировкой воли. Как давно все это было!.. А ведь совсем недавно! Когда закончится война, он снова спустится в подвалы Эрмитажа. Но знакомого ощущения подавленности больше не будет. Есть вещи пострашнее подвалов и катакомб.

Один знакомый врач вполне серьезно уверял его, что в абсолютной темноте в пещерах время для человека течет быстрее. Он даже приводил многочисленные примеры, иллюстрирующие этот факт. Врач работал на шахте. Случился обвал. Три дня спасали шахтеров, а когда их спасли, они изумились: им казалось, что прошло всего несколько часов. Прав или не прав тот врач, но Дягилев устал валяться в пещере. Особенно донимал храп Бубякина. Это был не храп, а какой-то рык с присвистом.

Дягилев разозлился и вышел из подземелья. Наверху горел яркий день. Колючие лучи цеплялись за ветки кленов и березок. Вызывающе громко кричали дрозды. Бочкастые синеватые валуны грелись на солнцепеке. В нос бил жирный запах корней и прелой земли. И сосны, и высокие ели, и еще голенькие березки — все было одето дымчатым светом. Неизвестно откуда выпорхнули две бабочки-крапивницы. Так рано, а они уже обзавелись крыльями… Старая, заброшенная каменоломня поднималась над долиной бледно-сиреневым индийским храмом, какие Дягилеву доводилось видеть на цветных картинках. Сходство подчеркивали разбросанные вокруг столбчатые, будто вытесанные нарочно камни. Дягилев начинал понимать, почему такие вот долины называют здесь «адовыми» или просто «адом». Все вокруг проникнуто тревожной таинственностью. Даже голоса птиц кажутся предупреждением. Не ходи! Остановись! Опасно!.. Кто навалил грудами доломитовые глыбы? Во всяком случае, это не дело рук человека. Хотя, может быть, камень и добывали здесь в незапамятные времена, когда болота еще не подступили вплотную к карьеру? Люди ушли, а потомков поражают следы выработок. Кому потребовалось столько камня? Для какой цели? Черные отверстия, ходы — дороги в ад, не иначе! Если кому из смельчаков и случалось забираться в пещеры, укрываясь от непогоды, то он останавливался, потрясенный сверканием кристаллов, матовым сиянием кольчатых сосулек и торчащих повсюду букетов нежных, как одуванчики, каменных цветов.

Ему чудились окаменевшие люди и звери, и он старался поскорее покинуть это подземное царство, уйти подальше от гиблого места, даже не задумываясь: а почему, собственно, его считают гиблым? Гиблое — и все тут.

Столкнувшись с природой, житель большого города как бы возвращается к детству. Во время одной из редких загородных прогулок профессор Суровцев неожиданно остановился, присел на корточки и с блаженным видом воскликнул: «Поглядите-ка! Муравей!» Сотрудники так и не могли взять в толк, что поразило знаменитого физика. Оказывается, просто-напросто на земле, кроме формул и ядер гелия, существуют еще муравьи!

Усевшись на валун, Николай облегченно вздохнул.

Уже целую вечность он не оставался вот так один на один со своими мыслями. Всегда окружали люди, шумные, спорящие, размахивающие руками, беспрестанно дымящие папиросками или трубками. Они горячо доказывали друг другу очевидные истины, сердились, ругались и забывали, что война все-таки временное состояние. Да и сам Дягилев ничуть не отличался от товарищей. Тоже ругался и доказывал очевидные истины, сидел в клубах махорочного дыма и до спазм в желудке хотел есть, так же, как и другие, называл вареный овес учебно-тренировочным рисом. Но иногда ему хотелось побыть в одиночестве, сосредоточиться или же думать о каких-нибудь пустяках. Если бы не существовало милых сердцу мелочей, если бы даже самый серьезный человек не впадал иногда в наивно-ребячливое настроение, жизнь превратилась бы в пустыню.

Вот и сейчас, вместо того чтобы думать о предстоящем походе в бухту Синимяэд, где все может случиться, Дягилев просто радовался синеве неба, разминал пальцами прошлогодний стебель пушицы, прислушивался к струящемуся журчанию воды. Такую воду, от которой заходятся зубы, хорошо пить прямо пригоршнями…

В который раз уже решал он жизненно важный для себя вопрос: за какие качества полюбила Наташа того звездочета? И разлюбила ли она его? Ведь нельзя так вот сразу забыть все, отрубить ножом прошлое лишь потому, что любимый оказался несколько иным, чем представляла. Судя по ее рассказам, он обладает и живой фантазией, и чувством юмора, и строгостью научного мышления. Все дело, по-видимому, в том, что он старше ее по возрасту, сумел вскружить девчонке из глухого таежного угла голову высокопарными фразами, пустил в ход и стихи Блока, которого она обожает, и красивые астрономические легенды, выдал себя чуть ли не за марсианина, жителя иной планеты, чуждого всему земному. Дягилеву приходилось встречать такую породу людей. Он ведь и сам не лишен был некоторого фразерства, за что глубоко презирал себя, пытался избавиться от этого порока. У него постепенно сложилось представление о том, каким должен быть человек. Во всяком случае, он ни при каких обстоятельствах не должен набивать себе цену, не становиться в позу, изображая из себя незаурядную личность. Естественность и есть подлинная воспитанность. Он хотел бы встретиться с этим Назариным. Чтобы понять его до конца, оценить и великодушно оставить свои наблюдения при себе.