БРАТЬЯ ЗУБИКИ
рассказ
Обычно пацаны сбиваются в ватагу по месту обитания. Вспоминаю друзей детства – Имай, Пыха, братья Кирпичи, братья Кролиеи, Женька Гербес, Борька Брунчик, Толя Зубик… Кто-то пережил блокадный голод, кто-то пару лет прожил в деревне «под немцем», кто-то был эвакуирован в глубокий тыл.
Отдельно расскажу про Толю Зубика. Он жил с родителями в халупе из серых шлакоблоков, одиноко торчавшей среди картофельных огородов.
Толя не отличался ни физической силой, ни особой ловкостью, был скромен и обаятелен, принадлежал к той редкой породе мужиков, одно появление которых заставляет окружающих расслабиться и улыбнуться. Думаю, к этой породе принадлежали поэт Сергей Есенин, космонавт Юрий Гагарин, довоенный киноактёр Пётр Алейников. Трудно представить себе этих народных любимцев седыми стариками, они навсегда остались в людской памяти молодыми, улыбчивыми, обаятельными. Не дожил до старости и наш приятель Толя Зубик, но об этом чуть позже.
Был у Толи старший брат, которого мы видели редко – бОльшую часть времени он проводил в заключении. Стоило ему появиться после очередной отсидки, и Толя из нашей компании исчезал. Однажды, когда мы грелись на берегу после купания в Большой Невке, к нам подошли братья Зубики. Старший разделся, и мы увидели его спину всю в жутких синяках и кровоподтёках. Можно часами слушать рассказы о волчьих нравах в местах заключения, а можно просто взглянуть на такую спину и мгновенно оказаться в теме. Взгляд у старшего Зубика был тяжёлый, звериный, поэтому мы всегда старались держаться от него подальше. И в тот раз мы спешно оделись и смылись в свой двор.
Шли годы. Мы повзрослели и разбрелись по своим судьбам. Я отучился в институте, начал работать в конструкторском бюро, с головой ушёл в работу, в семью. В жизни страны стали происходить большие перемены, наступила так называемая «оттепель». Началось освоение космоса, к которому я тоже оказался профессионально причастен.
Между громких «фанфарных» новостей, как обычно, проскальзывала и другая хроника, бытовая. Так в апреле 1962 года сообщили о гибели в автокатастрофе мэра города Смирнова. Ещё через год, когда я перед свадьбой забирал свою невесту из студенческого общежития на Чёрной речке, оно оказалось на улице имени этого самого Смирнова, переименованной из бывшего Ланского шоссе. Помнится, позже ещё была криминальная информация о том, что всю семью бывшего мэра вырезали какие-то бандиты. Моя мама как-то сообщила, что этих несчастных погубили братья Зубовы – наши старо-деревенские Зубики. И оба уже осуждены и расстреляны.
Новость покоробила меня, уж очень не вязался образ ясноглазого Толи Зубика из моего детства с волчьим обликом убийцы.
Минуло полвека. Улица Смирнова снова стала Ланским шоссе. А в недрах Интернета я неожиданно наткнулся на такую историю. Якобы тогда, в 1962 году, после гибели мэра в его сейфе обнаружили пачки долларов. Это сейчас доллары кочуют по стране чемоданами, а для 1962 года такое событие было крупным преступлением. Обратились с расспросами к вдове покойного. «Да это ему Фрол посоветовал, – припомнила та. – Сказал, ещё неизвестно, как ситуация повернётся». Она имела в виду Фрола Козлова, бывшего Первого секретаря Ленинградского обкома партии, незадолго до того переведённого в Москву. Фаворит Хрущёва, искушённый придворный интриган, он в разговорах не скрывал, что считает себя будущим генсеком, чем нажил немало врагов в Кремле и его окрестностях. Те с радостью передали слова вдовы Хрущёву. «Как это ситуация повернётся? – взбеленился тот. – Ну, Фрол, погоди! Вот выйди из больницы!». А тот подвёл и не вышел. Покинул не только банку с вельможными пауками, но и белый свет. Экзекуция сорвалась. А пресловутые доллары отдали семье. На них-то, видимо, и клюнули братья Зубики.
Не знаю, насколько эта история соответствует реальным событиям, остаются бесспорно достоверными только гибель мэра, трагедия его семьи и расстрел братьев Зубовых.
Много лет спустя довелось мне ехать в машине со старым приятелем МихМихом. Он долгие годы работал следователем и вышел на пенсию в чине полковника. Когда мы проезжали мимо студенческого общежития на Ланском шоссе, волна воспоминаний накрыла меня. И я рассказал приятелю и про мэра, и про его доллары, и про братьев Зубиков. МихМих долго молчал и заговорил лишь, вырулив на проспект Энгельса.
– Странная история. Начнём с того, что номенклатура в ДТП просто так не погибает. А если и погибает, значит, кому-то это очень надо. История с баксами выглядит правдоподобно. Но кто эту сугубо закрытую информацию слил уголовникам? И как эти уголовники проникли в охраняемый дом? И почему их так быстро взяли? Думаю, в милицейских архивах хранится только официальная версия. А правду мы не узнаем никогда.
– Какую правду? – не понял я.
– Как всё было на самом деле. А если и узнали бы, я нисколько не удивился, если вдруг выяснилось, что эти твои Зубики никого не убивали. Они же были примитивными домушниками. Попахивает классической подставой.
На этот раз надолго задумался я.
– Не бери в голову, – снова заговорил МихМих, – после лихих девяностых, никому эта заурядная история не интересна. Вот и улица Смирнова снова стала Ланским шоссе. Ряска на поверхности затянулась, будто ничего и не было. Тишь да гладь, божья благодать. Сиди себе ровно на заднице да грызи семечки.
Вот сижу и грызу.
ПЯТЬ СМЕРТЕЙ ИВАНА ТОПОРКОВА
рассказ
Старая Деревня моего детства, северо-западная окраина тогдашнего Ленинграда, была уникальным местом обитания людей. С одной стороны можно было, одевшись поприличней, сесть в трамвай и уже минут через двадцать катить по Петроградской стороне к Невскому проспекту. Или, пройдя через ЦПКиО -Центральный парк культуры и отдыха, выйти на Крестовский остров и далее ехать на Большой проспект – хочешь Петроградской стороны, хочешь, Васильевского острова.
С другой стороны можно было, перейдя железную дорогу, крутить педали велосипеда или топать босиком по тропкам среди луговых трав и цветов, распугивая бабочек и стрекоз.
Соседство ЦПКиО дарило нам, пацанам, радость всю зиму напролёт носиться на коньках по его многочисленным каткам. А летом – поглощать копеечное молочное эскимо на палочке, лицезреть выступление на эстраде лучших питерских артистов и смотреть кино в летнем кинотеатре.
Но огромный город одаривал свою окраину не только благами цивилизации. С какого-то времени за железнодорожным полотном напротив нашего дома была устроена городская свалка, и десятки машин повезли туда из города содержимое его помоек.
Запомнился ещё один щемящий момент, когда на наши огороды высадился десант работяг с лопатами. Грязный грохочущий бульдозер сгребал с огородов плодородный слой до белёсого суглинка, работяги (в основном женщины) в серых, как тот бульдозер, ватниках весело закидывали эту землю лопатами в кузов грузовых машин, и те увозили её. Куда? То ли на городские газоны, то ли кому-то на дачу, то нам, пацанам, наблюдавшим этот произвол, было не ведомо. Взрослые были на работе, иначе не известно, чем бы этот грабёж средь бела дня обернулся. Ведь в эти клочки земли годами вносились удобрения – печная зола, коровий навоз, покупаемый здесь же, у старо-деревенских частников. Кого-то эти картофельные огороды спасли от голода в блокаду. И серьёзно поддерживали всех в непростые послевоенные годы.
Впрочем, ни у кого из хозяев этих клочков земли никаких документов на владение ими не было. Ушлые во все времена чиновники это прекрасно знали. И Старая Деревня покорно промолчала. Только женщины по углам перешёптывались: «Сталин-то этого не знает».
Ещё одна уродливая участь окраины большого города – самоубийства. В любой стране, да, пожалуй, и в любом большом городе есть такие зловещие места, где нередко несчастные сводят счёты с жизнью. Отвесные скалы, водопады, мосты…
Было такое место и в Старой Деревне – участок железной дороги рядом с нашим домом. Здесь жилые постройки расступались, уходили в сторону от железнодорожного полотна, и рельсы, как бы вырывались на свободу, устремляясь к Лахте по безлюдной болотистой местности с унылыми кустами и рахитичными деревцами. Именно здесь, где железная дорога делает небольшой плавный поворот вправо, иногда подолгу стояли поезда, дожидаясь завершения всех дел, сопутствующих случившейся трагедии. Естественно, мы, пацаны, бегали туда (а как же без нас?!) и, замирая от ужаса, глазели на разбросанные по насыпи и шпалам части ещё недавно бывшие целым живым человеком. Что-то неподдающееся пониманию, мрачное и страшное вторгалось в наше сознание. Оно никак не вписывалось в то, что нам говорили в школе, о чём вещала по радио «Пионерская Зорька», о чём писали детские газеты «Пионерская Правда» и «Ленинские Искры». Даже сейчас, по прошествии многих лет, мне жутко вспоминать эти сцены.
