Она закрыла портфель и застегнула пряжки.

– Спасибо большое, мистер Гест. У вас все?

– Да, у меня все, – нахмурившись, ответил тот, явно оставшись разочарованным. – Могу я спросить, мисс Джекилл, что вы намерены со всем этим делать?

– Я, разумеется, собираюсь закрыть счет, – ответила Мэри. Можно добраться до Клеркенвелла – интересно, туда ходит омнибус? – хотя бы завтра утром, и забрать оставшиеся на счету деньги. Тогда у нее будет тридцать пять фунтов, пять шиллингов, три пенса. Эта новая цифра не могла не приносить Мэри облегчения.

– Да, это лучшее, что вы сейчас можете сделать, – согласился мистер Гест. – Какова бы ни была цель открытия счета, я полагаю, вы не имеете к ней никакого отношения. И, смею заметить, юные леди, оказавшиеся в сложном положении, подобном вашему, часто находят утешение в том, чтобы возложить свои заботы на плечи кого-нибудь более опытного в житейских делах. Короче говоря, мисс Джекилл, вы недавно достигли совершеннолетия и могли бы принять решение вступить в брак. Настолько привлекательная юная леди могла бы составить приемлемую партию для мужчины, которого не особо заботит состояние финансов его жены. – И мистер Гест посмотрел на нее со значением.

Боже мой, подумала Мэри, он мне что, делает предложение? Она подавила желание рассмеяться ему в лицо – после событий последних дней смех прозвучал бы скорее как истерика. Всего этого было… попросту слишком много.

– Спасибо, мистер Гест, – Мэри встала и протянула ему руку. – Уверена, что вы очень опытны в житейских делах и все такое. Благодарю вас за ценный совет. А теперь не могли бы вы попросить своего клерка принести мой зонтик и макинтош?

Когда Мэри вышла из конторы поверенного, на улице все еще лило. Она пошла обратно к дому по многолюдным городским улицам, неся под мышкой портфель, чтобы он не промок. Домой она добралась совершенно мокрой, усталой и благодарной, что миссис Пул к ее приходу разожгла огонь в камине в гостиной.

Беатриче: – Ох уж этот ваш лондонский дождь! Когда я впервые попала в Лондон, думала, что уже никогда больше не увижу солнца. Так было холодно, сыро и бесприютно! Я ужасно скучала по Падуе.

Диана: – Раз тебе здесь не нравится, можешь отправляться обратно. Никто тебя не держит!

Кэтрин: – Пожалуйста, держитесь со своими комментариями в рамках повествования. И это вовсе не мой лондонский дождь. Вряд ли Беатриче ненавидит его сильнее, чем я.

Мэри сменила черное платье на старое, домашнее, надела пару мягких тапочек и накинула на плечи матушкину шаль. Она зажгла свечу спичкой из коробка на каминной полке. Как же бедно и неряшливо теперь выглядела гостиная! Она спрашивала мистера Манди, владельца компании «Мебель и аксессуары Манди», что еще он мог бы у нее купить, но он только покачал головой и сообщил, что в доме не осталось ничего стоящего. Разве что мисс Джекилл согласится продать интересный портрет – вон тот, над камином? Но портрет матери Мэри не собиралась продавать ни за что на свете.

Она села на кушетку и придвинула поближе чайный столик. Затем расстегнула портфель и вытряхнула оттуда все документы. Пожалуй, лучше было бы отнести их на мамин стол и сортировать их там… Мэри не могла перестать думать о столе в кабинете как о мамином, хотя много лет им пользовалась только она сама, разбирая там хозяйственные счета. Но в кабинете не горел камин, а в подвале осталось совсем немного угля. Кроме того, Мэри не готова была снова увидеть эти стопки счетов. Как-нибудь потом.

При ближайшем рассмотрении книга оказалась не совсем книгой – скорее толстой записной книжкой, лабораторным журналом ее отца. Мэри узнала его почерк – те же остроугольные буквы, что составляли пометки на полях его книг. Письма в конвертах были адресованы доктору Генри Джекиллу, 11, Парк-Террейс, Лондон. Наверное, эти письма пришли еще при его жизни, как часть его научной переписки? Отец всегда получал обширную корреспонденцию от других ученых – как из Англии, так и из-за рубежа. Между конвертами хранилось немало рецептов – главным образом от «Моу и сыновей», компании, поставлявшей химикалии для отцовских экспериментов. Мэри начала сортировать документы и едва заметила, что миссис Пул принесла ей ужин: котлету с картофелем и горошком. Она отложила бумаги на диван, чтобы освободить столик для подноса, и рассеянно поблагодарила экономку.

Когда миссис Пул пришла забрать посуду, Мэри откинулась на спинку дивана и сказала:

– Знаете, мистер Гест сегодня, похоже, попытался сделать мне предложение. По крайней мере настойчиво советовал выйти замуж за кого-нибудь, кто сможет привести в порядок мои дела, ведь мы, юные девушки, по его мнению, такие непрактичные.

– Это вы-то, которая управляет этим домом с тех пор, как научилась писать имя своей матери! – воскликнула миссис Пул. – Я никогда особо не ценила мужчин и менять своего мнения не намерена. Лакей в белых штанах, конечно, украшает дом за званым обедом, но пользы в хозяйстве от него меньше, чем от толковой судомойки. Хотя Джозефу порой удавалось доказывать свою пользу, что есть, то есть.

– Если бы только я могла себе позволить толковую судомойку! – вздохнула Мэри. – Мне так не хотелось отпускать Элис – но я же понимаю, что в родной семье ей будет гораздо лучше. Миссис Пул, не могли бы вы присесть на минутку? Знаю, знаю, что это не ваше место, но пожалуйста, побудьте тут – мне нужно вас кое о чем спросить.

Миссис Пул неохотно присела в одно из стоявших у камина кресел, сложив руки на коленях, как будто она сидела на лавке в церкви Сент-Мэрилебон.

– Слушаю вас, мисс.

Мэри наклонилась ближе к камину, всматриваясь в огонь. Она искала верные слова, чтобы задать вопрос… Но известно, что самый лучший способ что-то сказать – это говорить прямо.

– Миссис Пул, что вы помните об Эдварде Хайде?

Примечание автора: – Передать не могу, как мне жаль, что я позволила Мэри и остальным читать эту рукопись в процессе работы над ней. Сначала они просто комментировали каждую главу, а потом начали давать советы – что и как я должна, по их мнению, изменить. Я менять ничего не собираюсь. Самое большое, что я готова для них сделать, – это оставить их комментарии в повествовании. Вы, дорогой читатель, увидите, насколько они раздражающи и какой вздор несет большинство из них, когда пытается помочь мне лучше описать характеры персонажей. Предположим, что это такой новый способ написания романа, почему бы и нет? Сейчас, в конце концов, девяностые годы на дворе, как недавно подметила сама же Мэри. К началу нового века можно разработать новый способ повествования. К тому же эпоха Чарльза Диккенса и Джорджа Элиота уже кончилась. Мы современные люди. И современные чудовища…

– Вот уж не ожидала снова услышать это имя! – сказала миссис Пул. – Не думаю, что можно забыть мистера Хайда, если довелось хоть разок его увидеть. Вы-то были совсем крошкой, едва от нянек – и на школьную скамью. И такой вы были серьезной девочкой, не то что другие дети, – тихой и спокойной, с этими вашими огромными серыми глазами, с постоянно вопрошающим взглядом. Помните мисс Мюррей, с ее глобусами и французской грамматикой? А когда вы уставали от сложения, вычитания и всего подобного, вы всегда прибегали ко мне – за лучшим кусочком имбирного кекса. Не знаю, видели ли вы сами этого мистера Хайда, хотя он у нас частенько бывал.

– Видела однажды, – ответила Мэри. – Но вы лучше расскажите, каким вы его запомнили. У меня есть важная причина вас расспрашивать.

– Я тогда была старшей горничной и редко видела гостей-джентльменов. Ведь еще был жив мой отец, царствие ему небесное. «Не мое дело – критиковать гостей доктора Джекилла, – вот как он мне говорил. – Однако же от вида этого мистера Хайда мне сразу хочется принять душ, да еще и с мылом!» Хайд много времени проводил у вашего отца в лаборатории, но я лично видела его всего раз или два – как он крадучись поднимался по лестнице, с этим злобным выражением на лице. У меня от одного его вида мурашки высыпали. До сих пор помню!